ним, что называется, «из одной песочницы»!
– Охренеть, какая это ценность! – Она хмыкнула. – Нет, Алиса! Я все понимаю, но есть одна определяющая вещь: деньги-то ты ему платишь, а не он тебе. А мужчина тем и отличается от не мужчины, что ответственность за все аспекты жизни женщины он должен сваливать на свои плечи, вот… А этот, я так понимаю, хорошо устроился, – и тут в ее словах засквозила самая настоящая злоба, – ни за что не отвечать, ни за что не платить, прокатиться с тобой на Кипр, где, кажется, у вас что-то произошло, а сейчас, следующим этапом, он просто начнет манипулировать твоей хрупкой психикой: сначала ботинки попросит купить, а потом уж и кредит какой-нибудь помочь ему выплатить! Знаем – проходили…
Она вдруг поморщилась и отодвинула от себя салат с таким видом, как будто внезапно обнаружила в нем козявку повара.
– Прекрати!!! Зачем ты так?! Ты совсем не знаешь его, он другой! Он меня лечит, и у него это получается! Он очень мне нужен!
Подошедший так не вовремя официант, принесший два наших кофе, с нескрываемым интересом уставился на нас обеих.
Ада, как только она умела это делать, моментально сменила выражение лица и снова стала мягкой и доброй:
– Ну все, все… Только не нервничай… Хочешь отвлечься – так я-то только за. Я же сказала: я просто хочу предостеречь тебя от распространенных в твоей ситуации ошибок!
После того как официант ушел, сестра простила салат, вернула его на место и, всадив в кусочек утиного филе, заваленного грудой зеленых листьев, нож, опять переменилась и угрюмо замолчала, задумавшись о чем-то своем.
– Пожалуйста, Ада, не пытайся программировать меня заранее! Пусть так, как ты говоришь, хотя это совсем и не так! Сколько нам отведено радости, столько и будет… Я взрослая девочка и давно уже имею право на свои собственные ошибки.
Сестра на это ничего не ответила, сосредоточившись теперь только на еде да на своем мобильном телефоне с таким видом, как будто бы меня вообще рядом не было.
Мы молча поели, после третьего кофе она вновь меня заметила, мы поболтали еще немного на отвлеченные темы и под конец обеда договорились на этой неделе сходить вместе на выставку, но я почувствовала, как с этого момента что-то пошло не так.
И не только у нас с Адой, а вообще, в пространстве и в воздухе.
Интуиция меня не подвела.
* * *
Вечером профессор пришел домой раньше обычного. Бледный и какой-то сдутый.
Отказавшись от ужина, он пригласил меня в гостиную на разговор.
Недолго думая, а точнее, не думая вообще, я сказала ему примерно то же самое, что и Аде!
Да, вот так, просто и буднично, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
Это действительно очень просто – не врать.
Это очень приятно и легко – не врать.
Когда мы не врем, мы становимся на много ступенек выше.
Профессор долго молчал, несколько раз вставал с кресла, ходил по комнате, снова садился, даже не глядя на этикетку, налил себе вина из открытой бутылки, слегка пригубил, и… началось!
Не знаю, каким образом, но после недавнего разговора с Вероникой Андреевной (о котором, он первым делом и сообщил мне!) профессор, судя по всему, собрал всю возможную информацию о Платоне.
– Алиса, он призрак, фантом, человек, которого на самом деле не существует!
– Он существует.
– Существует некий герой, как плод твоего воображения! Поверь мне, я все-таки врач… А в реальности существует какой-то серый, заурядный пидарас с кредитами, с долгами, пьющий по вечерам пиво перед телевизором – вот что существует на самом деле, и это так, Алиса, не смотри на меня с такой ненавистью, я жизнь прожил, я знаю людей не хуже самого Господа Бога, поверь!
– Ты не Господь Бог…
– Для тебя я больше, чем Господь Бог, но я не про нас сейчас!
«Боится, сука, не про нас он… а кто ж ему еще жопу свою предоставит в качестве эксперимента, кроме меня?!»
– Алиса, я понимаю, о чем ты сейчас можешь думать, но поверь, за это время ты стала для меня значительно большим, чем ты даже можешь себе представить… а с этим уродом ты придумала себе образ, наделила его какими-то несуществующими, несвойственными ему, реальному недоумку, чертами и живешь теперь с этим, но… это пройдет, детка, поверь мне, все проходит! Я вот тоже когда-то любил чужую женщину, примерно в твоем возрасте, это все кризис, он пройдет и…
– Николай Валерьевич! Не надо, мне это неинтересно!
Я вскочила, я закричала, я хотела подойти к окну, потому что там – воздух, там, где-то там по улицам ходит Платон, там есть жизнь, настоящая простая жизнь, а я, вместо того чтобы быть там, сижу здесь и задыхаюсь от бессильного гнева за тяжелыми синими шторами. Любил он! Да он за все эти два года, что я рядом с ним, ни разу этого слова и вслух не произнес, ни в каком контексте и значении!
Я захотела выскочить из этой комнаты и вообще из этой квартиры, но профессор, мигом поймав мой порыв, встал передо мной и резко загородил проход:
– Сядь!
– Уйди. Пожалуйста…
– Присядь, душа моя, пожалуйста, я далеко не все еще тебе сказал!
– Что?! – Я закрыла лицо руками, хоть так, хоть что-то, чтоб только его не видеть.
Но его мощная, прущая во все стороны энергетика нависла надо мной тяжелой плитой.
Бесполезно все.
Надо отвечать.
– Значит, так, давай к фактам. Жить ты с ним все равно никогда не будешь… Да и сам он с тобой не будет, у него есть сын, и, похоже, это единственное сколько-нибудь важное в его никчемной жизни. Семью он вряд ли оставит, девяносто девять процентов из ста, что нет. Хорошо, я оставлю тебе этот самый один процент, и посмотри, только внимательно посмотри, что получается: того, к чему ты привыкла за долгое время, у тебя больше не будет – ни портних, ни туфелек, ни домработницы. А тебе-то ведь уже тридцать пять, глуповато это – все с нуля-то начинать с ничтожеством, который через месяцок-другой опять начнет спать с мужиками… они оттуда не возвращаются, как наркоманы, поверь, это я тебе как врач говорю и…
– Заткнись!
Я вскочила и вцепилась всеми своими десятью пальцами в белое мясо его дряблых щек.
Красные борозды на них расплылись прежде, чем он сумел оторвать мои руки.
Николай Валерьевич взвизгнул, как баба:
– Дура, опомнись! У меня завтра
