припарковали машину на стоянке клиники «Слонштейн» и стали ждать, пока рассветет.
Я порылся в пакете, протянул шоферу десять тысяч франков, пожал ему руку и поблагодарил за то, что он спас нас вчера утром на аэродроме в Заанене, а также попросил его ничего не записывать и ни в коем случае не делать из этого книгу. Он обещал. Потом я ущипнул мать за руку и погладил по щеке. Она открыла глаза, немного испугалась, обтерла рот и потянулась, насколько позволяло место.
– Привет. Я думала, ты меня разбудишь перед полетом.
– Я и разбудил. Ты разве не помнишь? Мы сели на самолет в Женеве, и ты проспала до самой Африки.
– Ужасно, что я ничего не помню. Ненавижу старость.
– Какая разница, мама, главное, что мы приехали. Мы в Африке.
– Послушай, но я знаю эту машину и этого водителя.
– Нет, это лендровер, который мы взяли напрокат для сафари. И водителя ты не можешь знать, он местный.
– Но он же тогда должен быть африканцем? – прошептала она.
– Это Гарри, белый кениец. Гарри раньше был пилотом. Точнее, он и сейчас пилот, когда не ездит на лендровере.
– Правда?
– Да. В прошлом году он летал над бушем, высматривая браконьеров. Он следил за стадом гну в Серенгети и вел самолет не без лихачества, как тут принято. Он летел босиком. И вот на крутом повороте случился срыв потока, «Цессна» потеряла управление и вошла в штопор. В конце концов машина завалилась на бок и застряла в ветках дерева.
– Ах он бедняга!
– Да, и самолет тут же загорелся…
– Как у Роальда Даля.
– Да, очень похоже. Но Гарри свисал из кабины наружу, он сумел выпасть и приземлился в терновый куст. Он сильно покалечился. А помощи ждать было неоткуда. И тогда он сперва пополз, но скоро понял, что так далеко не уйдешь, встал на ноги, несмотря на боль, и поковылял в том направлении, где видел с самолета станцию рейнджеров, примерно в десяти километрах.
Таксист молчал и смотрел прямо перед собой. Кромка неба над деревьями больничного парка постепенно светлела. Сперва она была темно-серой, потом, очень быстро, стала серебристой с угадывающейся оранжевой примесью.
– Наш Гарри протащился восемь километров до реки, за которой на некотором расстоянии находилась станция рейнджеров. Кожа на нем висела клочьями, лицо было всё изранено, руки и ноги тоже. И тут он увидел, что река полна крокодилов. Перед ним стоял страшный выбор – умереть здесь от своих ран или перебраться через реку и найти врача.
– Боже мой! И на что же он решился?
– Как видишь, он сидит тут перед нами.
– Рассказывай дальше.
– А ты разве не знаешь, чем кончится?
– Знаю, конечно, но мне хочется услышать это от тебя.
– Он осторожно ступил в воду, зашел глубже и поплыл на тот берег. И словно бы чудом крокодилы его не тронули. Выбравшись на другой стороне, он потащился дальше к станции, но вскоре потерял сознание. Рейнджеры нашли его почти сразу и отвезли на самолете в Найроби. Но от грязной речной воды его ожоги воспалились, а в Найроби не было ожоговой клиники. Поэтому его отправили самолетом в Южную Африку. А когда он вернулся в Кению более или менее залатанный, он тут же снова уселся в свою «Цессну».
– Надо же, какая история! А теперь он здесь, – она сочувственно посмотрела вперед.
– Всё уже снова в порядке, мадам, – откликнулся шофер. Я подмигнул в зеркало заднего вида, чтобы он ради бога молчал.
– Невероятные истории случаются тут в Африке, – сказала она. – Смотри, холмы! И этот свет! Такое необыкновенное всё.
– Солнце уже взошло, видишь, там, за деревьями.
– В воздухе какой-то магический трепет, чувствуешь?
– Да.
– Пойдем.
– Ты не мог бы…
– Конечно, всё, что угодно.
– Ты не мог бы еще раз меня причесать? Кто его знает, когда мне тут в саванне в следующий раз удастся помыть голову.
– Конечно, с большим удовольствием.
Закончив, я, как всегда, защелкнул ей на волосах заколку, и мы с матерью вышли из машины. Навстречу нам шла, улыбаясь, чернокожая женщина-врач в белом халате. Она остановилась, склонила голову на бок и сложила руки на животе.
– Доброе утро, – сказала врач.
– Доброе утро. Вы охотница. А где же Ваше ружье?
– Добро пожаловать, фрау Крахт, – ответила врач. – Добро пожаловать к нам обратно.
– Да, у меня такое чувство, что я никогда и не уезжала из Африки. Как домой вернулась. Только зебр мне тут не стреляйте. Это охраняемый вид.
– Мы тут не убиваем животных, мадам, – улыбнулась та. – Пойдемте за мной, пожалуйста.
– Я сейчас пойду за охотницей. Я хочу к ущелью Олдувай, к зебрам, – сказала она.
– Понимаю, – я потрогал свой нос. – Но пока мы тут в… мм… в национальном парке Сланстоун.
– Мне всё равно. Я пошла.
– Правда? Ты собираешься прямо так в желтом костюме уйти в саванну?
– До свидания, детка.
– От Сланстоуна до Олдувая километров двести, не меньше.
– Я доберусь.
– Окей, мама. Хорошо, что ты приняла такое решение.
– Пошлет нам рок свиданье – улыбнемся, а нет – так хорошо простились мы [39], – она надела солнечные очки. – А?
– Понятия не имею. Но, как всегда, подходит отлично.
– Шекспир, «Юлий Цезарь».
– Я буду по тебе скучать.
– Пакет с остатком денег ведь у тебя остался, – она осторожно поднялась по лестнице и обернулась. – В гостинице в Аруше. Или в лендровере. Я тебе их дарю.
– Надеюсь, там, в пути, найдется кому поменять тебе мешок. И рассказать историю.
– Я тоже на это надеюсь, – она уже повернулась, чтобы идти, но остановилась. – Кристиан?
– Да?
– Спасибо, что ты так часто приносил мне цветы.
Я проводил ее еще немного. Она медленно, но уверенно шла по коридору со своим ролятором. Отойдя подальше, она оставила его стоять и оперлась о стену, всё еще в солнечных очках. Было очень жарко, солнце нещадно палило с африканского неба, хотя было раннее утро. Она утерла лоб рукавом желтого костюма, медленно, пошатываясь, двинулась дальше и свернула направо за термитник.
– Подожди! С тобой было так хорошо путешествовать.
– Нет, я не хочу больше ждать. Я пошла к зебрам.
– Ты самый упрямый человек, какого я знаю.
– Я? Нет, самый упрямый – это ты.
– Мама! Когда мы увидимся?
– Скоро.
То, что всецело, окончательно понято, не оставляет никакого следа в памяти (англ.). (Примечание редактора).
«…подпольный показ In gyrum imus nocte et comsu-mimur igni, („Мы
