- О вашей первой командировке я знала, - так же по-свойски продолжала Гюльназ. - Но второй раз вы обо мне даже не вспомнили. Не так ли?
- Нет, не так... - Данилов старался подладиться под ее тон.- Я приходил... Вас не было дома...
- Когда? Когда это было?
- У меня есть документальное оправдание. Записка, забытая в замочной скважине...
- Я ее не забыла, Сергей Маркович... - Гюльназ вдруг порывисто приподнялась на локте. - Я специально не трогаю эту записку, вдруг Искендер придет домой, не застанет меня. Подумает... - Она не смогла закончить.
- Ага, все ясно. Хорошо, что я не обратил внимания на ту бумажку и постучал в дверь. Иначе...
- Не говорите, Сергей Маркович, - Гюльназ опустила голову на подушку.
Данилову надо было уходить. Гюльназ понимала, что он торопится, и ругала себя в душе. Вместе с тем ей так не хотелось отпускать его, так хорошо было слышать его голос, видеть его большие руки. Попросить, чтобы он чаще приезжал в город? Но ведь он не распоряжается собой... Как же можно такое просить.
Данилов наконец поднялся.
- Пора, надо идти, Гюльназ-ханум, - сказал он и взглянул на вешалку, где висела его шинель.
Из груди Гюльназ вырвался непроизвольный вздох:
- Не уходите, Сергей Маркович... - И чуть слышно добавила: - Хоть еще минут десять побудьте со мной.
Данилов заколебался, взглянул на часы и хотел что-то сказать, но Гюльназ опередила его:
- Нет, идите, вы опаздываете, извините меня, Сергей Маркович, я и сама не знаю, что говорю... Я так хочу, чтобы вам было хорошо.
- Спасибо, Гюльназ-ханум... Десять минут я еще могу посидеть. - С этими словами Данилов снова сел на свое место, в изголовье ее кровати. - Я вижу, вам стало немного лучше. Завтра рано утром я еще раз вас навещу.
- Я это знаю... нет, как это сказать, я уверена, что вы снова придете ко мне.
Данилов хотел что-то добавить, но не нашелся. Гюльназ это заметила и укорила себя за то, что помешала ему уйти. Внезапно она приподнялась на правом локте:
- Сергей Маркович, я хочу вам что-то сказать. - Она приблизила к нему свое пылающее лицо. - Вы позволите?
- Конечно... Что за вопрос...
- Вы... вы самый дорогой для меня человек... Я вас люблю... у меня сердце разорвется, если я не поделюсь с вами своей радостью.
- Вашей радостью? - Данилов смотрел на нее с изумлением. - Да, радостью... вы знаете... я беременна... Я... я... буду матерью, Сергей Маркович...
Данилов глядел на крупные блестящие слезинки, ползущие по ее щекам. Он не знал, что сказать. Хотел было вытащить из кармана носовой платок и вытереть их, но передумал. Как прекрасны в эти мгновения были глаза Гюльназ, эти слезы, застывшие на ее щеках! Эти глаза с дрожащими в них слезами были божественно красивы. Да и она сама, весь ее облик - блокада, голод, гибель мужа, дыхание нового существа. О боже!
Данилову захотелось взять ее руки в свои и многократно покрыть их поцелуями. Но он тут же отказался от этой мысли. Вспомнил, как Гюльназ сама давеча покрыла его руку такими же поцелуями. Наклонившись, он поднял лежавшую рядом продовольственную сумку. Он уже собрался положить ее на колени и открыть, когда Гюльназ быстро схватила его за руку.
- Нет, не надо, - сказала она. - Я знаю, вы выделили мне столько, сколько мне нужно, и положили вон туда.
- Гюльназ-ханум, это его доля...
И он принялся гладить своей большой ласковой рукой худую слабую ладонь Гюльназ. Гюльназ задохнулась: "Как горяча, как ласкова эта рука, точно рука Искендера. Это рука брата, рука отца..." Слезы катились по ее щекам, но вымолвить она ничего не могла.
26
Стоял солнечный летний день. Все вокруг было залито спокойным и мягким светом. Впереди, насколько хватал взгляд, раскинулось море. Дремали в зелени безлюдные дачные дома и участки. Шумел, погруженный в светлую утреннюю тишину, лес.
Гюльназ стояла на деревянной лестнице небольшого двухэтажного дома. Щурила глаза, еще не привыкшие к солнечному свету. Рядом с ней стояла худая, невысокая женщина с маленьким круглым лицом, на котором подрагивали частые морщинки. Взяв Гюльназ под руку, женщина попыталась помочь ей спуститься с лестницы. А Гюльназ, будто не понимая, что от нее хотят, ухватилась рукой за гладкий поручень и тоскливым взором оглядела все вокруг.
- Уж не боишься ли ты спускаться по ступенькам, деточка? - Ласковый голос стоявшей рядом невысокой женщины отвлек ее от дум. - Не бойся, я держу тебя... спускайся потихоньку...
Гюльназ, как ребенок повинуясь ей, сошла по ступенькам на крыльцо, а оттуда - во двор. И они двинулись по дорожке, по обеим сторонам которой росли тюльпаны и маки.
- Тетя Надя! Мы будто в раю!.. - Ее голос, мягкий и спокойный как солнечный свет, разнесся далеко вокруг. - Целое цветочное море. Откуда оно? Откуда столько цветов?
- А ты как думала, деточка... - так же ласково отозвалась старая женщина, которую она называла "тетей Надей". - У нас в поселке все разводят цветы. - И, как бы вспомнив о чем-то более важном, серьезно заключила: Даже сам господь бог.
Взглянув на старую женщину, на лукавую улыбку, утонувшую в глубоких морщинах, Гюльназ поняла, о чем она говорит: конечно же о полевых цветах, раскинувшихся на просторе.
Они долго и медленно шли по направлению к берегу залива. Узкая полоска пляжа из мелкого песка тянулась куда-то вдаль, змеей извиваясь вдоль берега. По словам тети Нади, выходило, что по этой серой полоске они пройдут еще немного, а там у того зеленого, плоского холмика, воронкообразно спускающегося к морю, их сегодняшняя прогулка закончится.
Гюльназ, глядя на указанный воронкообразный холм, тихо и радостно прошептала:
- Тетя Надя, давай посидим здесь хоть немного? Какой чудный морской воздух...
Маленькие глазки тети Нади с удивлением устремились на нее:
- Что ты говоришь, деточка моя? Как это посидим? А вдруг...
- Давай посидим, тетя Надя... Ничего не будет вдруг. Я знаю.
- Хорошо, тебе виднее... деточка моя... Я не возражаю... Осторожно обхватив ее за талию своей маленькой сморщенной рукой, тетя Надя направилась к огромной липе, что была справа от дороги. Гюльназ впервые видела липу и, восхищенная горделивым станом дерева, воскликнула:
- Ах, какое красивое дерево, тетя Надя! Давай посидим прямо здесь, в его тени.
- Как скажешь, деточка... давай посидим...
Вокруг липы было несколько старых железных скамеек. Свежевыкрашенные, они будто издалека улыбались людям. Гюльназ показалось, что и эти выкрашенные скамейки, и эта величественная липа, распростершая над ними свои крылья-ветви, осознавали свою удаленность от опасности блокады.
Они молча присели на одну из скамеек. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листья дерева, будто играли в жмурки. Когда легкий морской ветерок ворошил листья, солнечные пятнышки перебегали с места на место, искали путей, где бы вонзиться в землю. Солнце будто заигрывало с липой, оно играло с ее мелкими, как орешки, плодами, с ароматными цветами, со стойкими от холода и ветра ветвями, с жадным до тепла стволом. Оно будто разговаривало с липой на своем солнечном языке, а та отвечала ему на своем. Что-то милое, какая-то глубинная близость была в их чарующем безмолвном разговоре. Солнце, светясь сквозь ярко-зеленые ветви липы, будто восседало на своем царственном троне. В эти минуту особенно явственно ощущалась его власть, величие и красота. Его мягкие, спокойные лучи впитывались не только тонкими бледными руками, но и проникали в мелкие веснушки. Лучи согревали ноги, укутанные длинным халатом, согревали все ее существо. Как она радовалась этому. Ведь сегодня солнце ей было нужнее, чем кому-либо на свете. Надо было возместить дни, проведенные без солнца. Она всю зиму тосковала по нему. Даже сама хотела сделаться солнцем, ночным солнцем. Она впервые видела сотни, тысячи серебристых пятнышек, рассыпанных по прибрежным водам вдбль всего залива. Серебристые и легкие, как белые лепестки цветов, они поблескивали, подрагивали на поверхности воды. Блестящие длинные полоски, тонущие в море, временами переливались бриллиантами, слепили ее, напоминая ожерелья морских русалок - все одного размера, одного рисунка. Временами они издалека чувствовали легкое подрагивание волн и, как бы прячась от них, ныряли в глубины и исчезали.
Сказочный мир представился сердцу Гюльназ во всей своей величественной красе. Ее пьянил неведомый ей язык солнца, язык моря, деревьев. Все это вместе было жизнью, молодостью, красотой. И поскольку все это было в ней самой, они подарили ей вдвойне сладкую жизнь, вдвойне могучую молодость.
- Гюля Мардановна, может, уже хватит, деточка моя? - спросила тетя Надя, оторвав ее от дум. - Вставай, пойдем... пора...
- Как? Пора говоришь? Что делать... Раз надо идти - пошли! Гюльназ была в декретном отпуске. Ее поместили в больницу в курортном поселке ленинградского пригорода. Прикрепили к столовой с усиленным питанием. В последние дни состояние ее значительно улучшилось. Страшные голодные дни остались позади, она выздоравливала. Лицу ее постепенно возвращалось дыхание жизни, свежесть молодости. Глаза вновь обрели свой чарующий блеск. Она радовалась будущему ребенку, который подарит ей счастье материнства. Только ли счастье материнства? Нет, дитя, которое она носила под сердцем, проявило беспримерное добросердечие. Еще не появившись на свет, оно выполнило свой сыновний долг - это было непостижимым чудом.
