"Айсоры приезжают на гастроли в Москву потому что у них в Средней Азии срока большие. Дома у себя за квартирную кражу они мотают по полной, а в Москве кодекс мягче. Трешкой обходятся, вот и едут. Прут, как тараканы из всех щелей".
Вельма уже не спрашивала, что значит "айсоры" или "трешка", потому что Гоша проводил предварительное занятие для введения новой лексики. С точки зрения методики преподавания он отрабатывал наш кров вполне профессионально.
"Прямо с вокзала и прут. Как инженеры с такими тубусами. А в тубусах инструмент. Очень интеллигентно. Вышел из поезда, огляделся. Хоп - и квартирка! Оттуда уже в ресторан".
Скоро на его лекциях стали засиживаться и кубинцы.
"Вот, дорогие товарищи пламенные революционеры, - обращался к ним Гоша. - Нам, конечно, до вашего опыта экспроприации далеко, но и мы кое-чего умеем. Батисты у нас, к сожалению, нет, но кого пощипать - это всегда найдется".
Меня лично больше всего заинтересовала его теория цикличности преступлений. Гоша-Жорик утверждал, что на зоне прибытие новых заключенных имеет сезонный характер. Обитатели тех мест в общих чертах заранее знают, по какой статье осуждены прибывающие в то или иное время года. Цикличность в интерпретации Гоши привязывалась к основным праздникам.
"После Восьмого марта идут за убийство. Причем косяком. Убийства в основном бытовые. На почве ревности. Работяга сидит дома, а жена празднует у себя в коллективе. Профком, местком, тосты, цветы. Восемь часов - ее нет, девять часов - ее нет. А он уже сходил в магазин. Собирается - и к ней на работу. А там не пускают. Вахтер, все дела. А наверху в окнах какие-то мужики курят. Ну и пошло. Одно за другое - чего, кто, куда - или камнем по башке, или пику с собой взял заранее. Но бабы не понимают. Поэтому на Восьмое марта мрут как мухи. Неосторожно".
Перед последним словом он делал паузу, а произнося его, неодобрительно качал головой.
Май, по словам Гоши, был месяцем изнасилований.
"Сначала Первое, потом Девятое. Одни выходные. Люди на пикниках. Компаний в лесу много. Шли мимо, туда-сюда. Она потом смотрит - чулки порвали, конфеты все унесли. Бегом в милицию. Ей за чулки обидно. И денег никто не дал. Сразу писать заявление. А эти - по сто семнадцатой. Или за групповое. Как она там напишет".
Празднование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции вело за собой приговоры по делам об уличном грабеже.
"Холодно становится, - говорил Гоша. - Народу шапки нужны. А дорогую, ну как ты купишь? На нее где-то деньги надо найти. Поэтому - цоп сзади! И побежал".
Слушая его, я попытался применить подобный принцип цикличности к анализу некоторых классических текстов и с удивлением обнаружил, что с его помощью открываются такие детали, о существовании которых я до этого даже не подозревал. Наблюдения Гоши-Жорика вполне могли стать основой для нового метода литературного анализа. Эта мысль удивила меня так сильно, что я встал со своего места и начал ходить по всей комнате от окна до двери.
"Эй, крендель! - сказал Гоша обеспокоенным голосом. - У тебя что, опять началось?"
Но у меня не началось. Просто я снова стал думать о литературе. И это, в общем-то, был хороший знак.
Я размышлял также о том, в какую из Гошиных категорий теперь попадаю я сам, сделавшись, очевидно, преступником, и каким образом вся эта цикличность связана с неизбежностью. Потому что любые ритмические процессы, любое постукивание пальцем по столу в конечном итоге намекает на бесконечность, а уж ее-то избежать никому на свете не суждено. В том виде, во всяком случае, в каком нам ее предлагает смерть. Будь ты хоть самым неритмическим чуваком или чувихой на свете. И никакие персональные качества в счет не идут. Человек, разумеется, может повлиять на исторические сюжеты, но их окончательным ритмом ему не овладеть. Просто не хватит дыхания. Ни в ритмическом, ни в физиологическом смысле. Персональное участие ограничивается постукиванием по столу. Легкой паузой между фразами "раз" и "два" на уроках ритмики в средней школе. В лучшем случае - возможностью увеличить цикл с десяти до двенадцати, назвав июль или август в свою чувацкую честь и отодвинув, скажем, октябрь с восьмой позиции на десятую. Но октябрь ведь от этого все равно не перестанет быть "октябрем", и из него по-прежнему будет настырно выглядывать цифра восемь. Как щупальца из осьминога.
Octopus, октаэдр, Октавиан.
Этот наследник Цезаря, кстати, оказался довольно последовательным чуваком. В приступе тоски по цикличности как средству избежать забвения присмотрел для себя именно восьмой месяц, что и предполагалось его первоначальным именем - Октавиан. Видимо, был восьмым ребенком. Насчет Августа пришло в голову значительно позже. Когда уже предал всех, кого можно было предать, и почувствовал, что заавгустел. Овидий скорее всего идею принес. Все правильно, императорские хлеба надо отрабатывать. Тем более если нацелился на его симпатичную родственницу. После нее, разумеется, - в ссылку. Хвала Юпитеру, что ничего не отрезали. И кропать "Скорбные элегии". "The pangs of dispraised love". Это мы тоже все проходили. Не только у Шекспира, естественно. Хотя какая там ссылка - на Черном море? Сиди на берегу, стишата кропай.
Октава.
У буддистов восьмерка вообще святое число. Срединный путь, бесконечность. Усесться на ее плавную линию и скользить по ней, как по рельсам. Пока в глазах не начнет мелькать. Пока реальность не сольется в обычный пятнистый круг, который всегда бывает вокруг карусели. Во всяком случае, был в детстве. Сейчас точно не знаю - давно не проверял. В общем, пусть сольется. Потому что - кому она нужна, реальность? Да здравствует буддистский слалом. И никаких восклицательных знаков после слова "слалом". Их с карусели не разглядишь. Можно только услышать, как Гоша обучает поэзии Вельму Холькскъяйер - некрасивую норвежку, интересующуюся русским языком.
Ну да, а что ей еще остается?
"Песня называется "Хорошие девчата". Стихи написал поэт Матусовский. Поняла?"
"Мацуповски".
"Да нет! Матусовский. Великий советский поэт. Повтори".
"Мацуповски".
"Ну что ж ты!.. В институте учишься, а ничего запомнить не можешь, кулема! Ладно. Повторяй за мной: "Хорошие девчата, заветные подруги..." Ну давай. Чего молчишь? Я тебе говорю - повторяй!"
"Хорошие девчата, заветные подруги".
"О! Вот молодец. Получилось. Теперь дальше: "Приветливые лица, огоньки веселых глаз..." Чего опять замолчала?"
"Гоша, я не понимаю, что такое "кулема".
"Слушай, знаешь что? Я тебе лучше спою эту песню. Зови своих кубинцев. Пусть подыграют".
Октет.
Из всех циклических и ритмических процессов музыка - самый приятный процесс. Уступает в этом отношении, может быть, только любви. В ее ритмической парадигме. Зато наверстывает количеством наслаждающихся. Впрочем, римляне и этот недостаток преодолевали легко. Стоило Августу умереть, как пустились на эту тему во все тяжкие. Меньше чем в ввосьмером, если верить Петронию, даже не начинали. Тут уже не до музыки. Но, поскольку прошло почти две тысячи лет и Великая Октябрьская революция, мы ведем себя гораздо приличней. Снимаем одежду только в одиночестве или когда вдвоем. И с выключенным светом. В остальных случаях одетые сидим на стульях и слушаем музыку.
Притопывая ногами, потому что удержаться, если честно, нет сил.
Гошину песню кубинцы не знали и почти сразу перестали мучить свои маленькие смешные гитары. Гоша успел добраться только до слов "Куда нас ни пошлете, мы везде найдем друзей". Кубинцы вежливо поаплодировали ему, переглянулись, хлопнули по гитарам и внезапно изменившимися голосами потянули пронзительное "Айя рива, айя рива". Через минуту мы все щелкали пальцами и стучали ногами. Гоша свистел, как Соловей-разбойник, а некрасивая Вельма танцевала посреди комнаты немного странный, очевидно, норвежский танец. Миф о скандинавской сдержанности разваливался на глазах.
Внезапно нырнув под кровать, она выдернула оттуда большой чемодан, открыла его и, практически вывалив содержимое на пол, стала быстро перебирать пластинки в цветастых конвертах. Найдя то, что искала, Вельма вскочила на ноги и бросилась к стоявшему на окне проигрывателю.
"Элвис Пресли", - выдохнула она.
Потом, когда все уже успокоились, Вельма, немного путая слова и блестя глазами, рассказала об американском военном госпитале у себя в Норвегии, куда после корейской войны привезли много раненных солдат. Для норвежских девушек это событие оказалось важнее, чем вся история скандинавских завоеваний. Американцы приехали не с пустыми руками. Вернее, они получали посылки из США. А в этих посылках в Европу летел Элвис Пресли.
"Мы делали вот так. - Она снова выскочила на середину комнаты и затрясла головой. - И вот так".
Она вскинула руки и подпрыгнула, едва не опрокинув этажерку с учебниками русского языка.
"И у меня был такой розовый пояс. Очень широкий. И зеленый. Два пояса. И еще юбка. Она должна быть очень твердая. Почти хрустит. Мы разводили сахар в воде и юбку туда опускали. Получается твердая. Только неудобно в кино. Прилипает! - Вельма засмеялась и хлопнула себя по заду. - Липкая и царапается еще".
