"Слава".
"Очень приятно, Слава. Меня зовут Вера. Итак, вы готовы? Сейчас я поднимусь. На счет "три" делаете шаг мне за спину, и мы начинаем движение. Договорились? Кивните мне".
Я кивнул.
"Раз, два, три".
Она вскочила, и я, как оловянный солдатик, шагнул ей за спину
"Хорошо, - сказала она. - Теперь пошли. И-и... раз-два-три, раз-два-три..."
Она отсчитывала ритм, как учитель танцев, а я старался не слишком сильно прижиматься к ее спине. Платье на ней было настолько тонким, что я не мог поручиться за нечувствительность некоторых моих собственных частей тела. Я, хоть и являл собой вот уже несколько дней олицетворенный образ страдания, но не мог отвечать за все человечество в том виде, в каком оно произошло от обезьяны. По мысли великого естествоиспытателя и путешественника Чарльза Дарвина.
Когда испытание моего естества и наше путешествие до двери уже подходило к концу, у нас на пути возникло неожиданное препятствие. Это был мой бывший однокурсник, который оказался здесь неизвестно каким образом и, как и я, был одет в гражданский костюм.
"Здорово, Койфман! - сказал он, хлопая меня по плечу, но уставившись на мою спутницу. - Сколько лет, сколько зим! Как дела? Познакомишь со своей девушкой?"
"Ты знаешь, мне сейчас некогда, - сказал я. - Давай как-нибудь в другой раз. Я сейчас немного занят".
К тому же я не помнил его имени. Он учился в другой группе.
"А почему вы так странно танцуете? - спросил он. - Это что, такой новый танец?"
"Да, - сказал я, начиная слегка покачиваться за спиной сохранявшей молчание Веры. - Мы - стиляги. Это очень стильно, чувак. Штатский танец".
"А я ни разу не видел. Научишь?"
"Конечно. Встаешь, как на "летку-еньку", а танцуешь, как вальс. Паровозиком. Чем больше людей, тем лучше".
"Клево, - сказал он, мигом подхватывая мой тон. - Слушай, ты, говорят, в психбольнице работаешь? У меня проблемы с военкоматом. Сделаешь справку?"
"Мы долго так будем стоять? - возмутилась наконец Вера. - Один шаг до двери!"
"Прости, чувак, - сказал я. - Нам хилять пора. А насчет справки заходи. Не проблема".
Я назвал ему адрес больницы и готов был уже сделать этот последний шаг, но меня вдруг кто-то резко схватил за локоть.
"А чего это гражданские к нашим девушкам пристают? - крикнул высокий белобрысый курсант, нависая надо мной и стараясь привлечь внимание остальных военных. - Не положено так прижиматься. А ну, отпусти ее!"
Я растерялся. Я понятия не имел, что теперь делать, поскольку, отпустив свою новую знакомую, я тем самым немедленно выставлял ее на посмешище. Поступить так вероломно с доверившейся мне девушкой я просто не мог. С другой стороны, лицо этого курсанта как-то уж очень быстро наливалось кровью. Вера вздрогнула и еще сильнее прижалась ко мне спиной. Буквально вдавилась в мой живот.
"Отпусти, тебе говорю!" - рявкнул побагровевший курсант и в следующую секунду рухнул передо мной на колени.
Не успев удивиться, я поднял взгляд и увидел стоявшего за ним Гошу-Жорика, который уже размахнулся, чтобы нанести второй удар.
"Не надо!" - крикнула Вера и закрыла руками лицо.
Гоша, как молотобоец кувалдой, грохнул курсанта кулаком в ухо, и тот повалился на бок. Перешагнув через него, Гоша обхватил меня и Веру двумя руками и начал проталкивать нас через толпу. Сзади раздался еще один женский крик.
"Давай, давай! - жарко шептал мне в ухо Гоша-Жорик. - Пока они не очухались. Сейчас начнется!"
И оно началось.
Справа от нас прозвучал резкий и короткий свист, и Гоша тут же покачнулся от сильного удара.
"Давай, студент! Не останавливайся! - сквозь зубы прошипел он. - Надо выскочить на воздух! Тут они нас уроют!"
Я изо всех сил прижимал к себе Веру, стараясь укрыть ее от града ударов, который обрушился на нас буквально со всех сторон. Мы уже двигались по коридору. Вокруг нас кипел рой разъяренных курсантских лиц. В воздухе просвистел ремень, потом еще один, и, наконец, тяжелая пряжка врезалась мне в плечо.
В глазах у меня потемнело от боли, и я едва не выпустил Веру из рук.
"Давай, студент! - закричал Гоша, толкая меня к выходу на улицу, а сам делая шаг назад. - Я догоню!"
"Бритва! - закричал кто-то у нас за спиной. - У него бритва!"
"Ну давайте, сучата! - зашипел Гоша. - Подходите по одному!"
Я обернулся и увидел, как они расступились, образовав вокруг него полукруг, чтобы сверкающая серебристая молния у него в руке никого не задела.
"Беги!" - закричал он, и мы с Верой побежали.
Когда он нас догнал, у меня уже не оставалось никаких сил. Так быстро и так долго я не бегал никогда в жизни.
"Ну ты мечешь, студент! - проговорил, задыхаясь, Гоша-Жорик. - Как спутник на орбите".
Он согнулся и, упираясь руками в колени, помотал головой.
"Ты... никого не порезал?" - сказал я, пытаясь перевести дыхание.
"Ну и дурак ты, Гоша", - точно так же запыхавшись, выговорила Вера.
"Сама ты! - ответил Гоша. - Валерка только-только в армию загремел, а ты уже по курсантам скачешь".
"Не твое дело, дурак".
"Еще раз скажешь "дурак" - я тебе в ухо двину".
"Пошел ты! - Она несильно пнула его по ноге. - С тобой свяжись - точно в тюрьму посадят".
Она повернулась ко мне:
"Я же только до двери просила меня довести. А вы притащили этого идиота!"
"Ты теперь моя девушка, - все еще не выпрямляясь, сказал Гоша. - Меня Валерка просил за тобой присмотреть".
"Ага, разбежался! Сидишь у себя в дурдоме - вот и сиди. И Валерку своего после армии можешь позвать туда же... А вам большое спасибо, язвительно сказала она, снова поворачиваясь в мою сторону. - Как я теперь там в следующий раз появлюсь? И так дежурный офицер пускать не хотел. Говорит - из-за вас одни драки".
"Но я же не знал..." - сказал я.
"Да, да. Целуйтесь теперь со своим Гошей!"
Она развернулась и быстро пошла в сторону стадиона "Динамо". Платье у нее на спине распахнулось, обнажив полоски бюстгальтера, но она уже не помнила ни о чем.
"Эй, стой! - крикнул Гоша. - Стой!"
Она, не оборачиваясь, показала в нашу сторону фигу.
"Вот дура! - сказал он. - Ну ладно, сама потом прибежит... А чего это она говорила, чтоб мы с тобой целовались? Вы что, целоваться с ней собрались?"
Голос его зазвучал настороженно.
"Да нет. Просто она попросила меня проводить ее до двери".
"А чего ты тогда к ней так прижимался? Откуда ты ее знаешь?"
"Я ее не знаю. Первый раз сегодня увидел".
"Да? А то смотри у меня, студент. Порежу на тряпочки".
Мы помолчали.
"Ты зачем бритву туда принес?" - наконец сказал я.
"А ты хотел, чтобы они нас урыли?"
"А если бы порезал кого-нибудь?"
"Я и порезал".
Над головой у нас от резкого порыва ветра зашумели кроны деревьев. Где-то невдалеке два раза прогудел автомобиль.
"Не дрейфь, - сказал Гоша. - Это же я порезал. Ты тут совсем ни при чем... Хотя бритва, конечно, твоя... Зря ты мне ее оставил. Я же сумасшедший".
"Насмерть?" - спросил я, практически ничего не соображая.
"Откуда мне знать? Кровищи вроде бы много. Ладно, пошли. Надо возвращаться в больницу".
Запинаясь и не разбирая дороги, я двинулся следом за ним, но потом в хаосе завертевшихся у меня в голове обрывков мыслей, панического страха и каких-то незавершенных чужих фраз я вдруг вспомнил о своем однокурснике.
"Ты адрес ему сказал?! - зашипел на меня Гоша. - Тогда нам кранты. Понаедут кудрявые".
Так он называл милиционеров из-за их коротких стрижек.
"Слушай, у тебя деньги есть?"
"Зарплату вчера давали", - сказал я.
"Молодца. Двигаем на Киевский. В шесть утра будет поезд".
На вокзале он забрался с ногами на лавку и тут же уснул, а я всю ночь вертел головой, провожая взглядом каждого патрульного милиционера. Впервые за несколько месяцев мысли о моей Рахили покинули меня. Оставили рядом с безмятежно сопевшим Гошей.
* * *
Обещанный Гошей-Жориком киевский рай обернулся безденежьем, проливным дождем, двумя мохеровыми кепками и огромным листом фанеры. Зарплаты, полученной накануне нашего бегства из Москвы, хватило совсем ненадолго. У моего спутника оказались весьма дорогие привычки. Первые три дня мы обитали в самых шикарных ресторанах. Гоша щедро раздавал мои деньги официантам, подмигивая мне каждый раз, как будто между нами был какой-то тайный сговор и как будто от этого подмигивания денег в моих карманах должно было становиться все больше. Но их становилось все меньше, а улицы Киева все сильнее напоминали каналы Венеции. Хотя я там никогда не был, чтобы судить наверняка. И даже подозревал, что теперь никогда и не буду.
Потому что то ли из-за дождя, который никак не мог кончиться, то ли из-за бездомной неприкаянности и постоянного присутствия Гоши-Жорика, а может быть, из-за картин драки с курсантами, вертевшихся у меня в голове почему-то задом наперед, как в неисправном кинопроекторе, со мной стало происходить что-то странное. Мой мозг отказывался воспринимать реальность всю целиком и вместо этого впускал ее лишь урывками. Фрагменты менялись местами, выскакивали из своих гнезд, лица переходили от одного человека другому, улицы путались, Гоша-Жорик болтал, кто-то смеялся, и, кажется, это был я, мозаика не совпадала, и весь предполагаемо реальный мир стал ускользать от меня, как знаки препинания с печатной машинки Джойса. Впрочем, быть может, я всего-навсего заболел. Кажется, Жорик посмотрел на меня в какой-то подворотне и неожиданным голосом Робертино Лоретти сказал: "Эй, да ты весь горишь, крендель!" Или потрогал, а не сказал.
