Потом командир решил дать радиограмму, что, мол, все в порядке, прошу разрешения продолжать движение, вот только в какой форме эту радиограмму давать, надо ж так, чтоб поняли в штабе, а противник
чтоб не понял. Он долго мучился над текстом, наконец вскричал: "Я уже не соображаю. Просто не знаю, что давать".
Тогда наши ему посоветовали: "Давайте так и дадим: Лев пукнул. Прошу разрешения выполнять боевую задачу".
В конце концов, действительно дали что-то такое, из чего было ясно, что, мол, с кишечной непроходимостью справились, пукнули и теперь хотят опять служить Родине, но штаб уперся - в базу!
И помчались мы в базу. Примчались, всплыли, и с буксира к нам на борт начальник штаба прыгнул:
- Кто у вас тут срать не умеет?! - первое, что он нам выдал. Когда он узнал, что старпом, он позеленел, вытащил Льва на мостик и орал там на весь океан, как павиан, а наши ходили по лодке и интересовались, что это там наверху происходит, а им из центрального говорили: "Льва срать учат".
Самец Витенька
Витенька у нас самец. На корабле его называют "Наше застоявшееся мужество". Любой разговор Витенька сведет к упоительному таинству природы с перекрестным опылением. Рожа у него при этом лоснится, глаза озорничают, руки шалят, а сам он захлебывается так, что кажется: пусти его - будет носиться по газону.
Любимое выражение - "сон не в руку". Спит Витенька только затем, чтобы попасть в руку. Свои сны он потом долго и вкусно рассказывает. Мы с Андрюхой - его соседи по каюте.
Во сне Витенька нервно повизгивает, постанывает, сучит ножками, чешется и тут же умиротворенно замирает с улыбкой на устах сахарных. Все! Сон попал в руку.
- Сплю, - дышит мне в переносицу Витенька, - и вижу, баба ко мне подходит, наклоняется, мягкая такая, теплая наощупь, очаровашечка.
Каждый день Витенька рассказывает нам про своих баб. Кто к нему и как подходит. Его бабы нас задолбали. Между нами говоря, на нем крыса ночевала, а ему все мерещилось, что это бабы к нему приходят.
Крысы любят на шерсти спать. У нас одеяла верблюжьей шерсти.
Мы с Андрюхой ее как увидели, так и замерли, но Витеньку не стали расстраивать. Зачем, если человеку хорошо. Только свет тушим, засыпаем - она появляется, осторожненько влезает уснувшему Вите на грудь и обнюхивает ему лицо.
Витенька, не просыпаясь, делает облегченно "О-ой!" расплывается в улыбке с выражением "ну, наконец-то", бормочет, сюсюкает - баба к нему пришла.
Крыса сворачивается на одеяле клубочком и спит. Так долго продолжалось. Витенька спал с крысой, а нам все рассказывал, что к нему бабы ходят, и всем было хорошо.
И тут он ее увидел. Как все-таки быстро у человека меняется лицо! И орать человек во всю глотку на одном выдохе может, оказывается, минут двадцать.
Бедная крыса так испугалась со сна, что чуть ума не лишилась: подлетела, ударилась о подволок, сиганула на пол и пропала.
Витенька тоже ударился головой. Даже два раза. Сначала один раз ударился - не помогло, потом сразу второй, чтоб доканать это дело. И в воздухе потом долго-долго носился запах застоявшегося мужества.
Витя тогда страшно переживал, вздрагивал по ночам, неделю молчал и косился, но сегодня в кают-компании, чувствуется, отошел, сидит и рассказывает о взаимоотношении полов у пернатых. Смотреть на него - одно сплошное удовольствие.
- Помните, раньше было выражение "с глубоким внутренним удовлетворением"? - говорит Витенька, обозревая аудиторию с видом Спинозы недорезанного. - А видел ли кто-нибудь из вас удовлетворение мелкое и поверхностное? Нет? Не видел? А я видел. У птиц. У них удовлетворение мелкое и поверхностное. Но зато оно может продолжаться, между прочим, целый день. То есть мелкое и поверхностное иногда лучше глубокого и внутреннего.
Возьмем, например, кур. У одного моего кореша два петуха было и куча курочек. Там один петух был главный, а второй вспомогательный.
Главный найдет червячка и курочек собирает. У него пестренькая курочка самая любимая была. А вспомогательный петух все хотел ту пестренькую шандарахнуть, попробовать ее хотел, а она его не подпускает и все. Сохраняет верность главному петуху.
Вспомогательный ее все подманивал, подкарауливал - ничего не получается. Вот он покопается в земле, найдет червячка, покудахчет, а сам наблюдает; как только пестренькая подойдет поближе, он на нее - прыг и погнал по двору.
Пестренькая бежит от него со всех ног к главному петуху и за него прячется, а вспомогательный пробегает мимо, делает круг и на беленькую курочку, не отдышавшись, с разбегу заскакивает, вроде бы он за ней и гнался. А через пять минут опять пестренькую подкарауливает. Подстережет, погонится, не догонит и опять беленькую с досады охаживает со всего размаха. И так целый день. А беленькая так его любит и клюв ему чистит и перышки.
Да-а, вот жизнь у пернатых! Ведь целый день могут. Зернышко нашел, червячка склевал и "иди сюда, дорогая". А тут каши сожрал на нашем камбузе и полраза не в силах преодолеть.
- Вот жизнь у пернатых, - повторяет Витенька, мечтательно закатив свои зеленые зенки, - клянусь мамой, даже жаль иногда, что ты высшее существо.
Лаперузы моченые
Начнем с солнца. Оно - померкло! И померкло оно не только потому, что за биологию вида я сражался в полной темноте полярной ночи; оно померкло еще и потому, что в один прекрасный день к нам ворвался краснорожий мичман из тыла и, заявив, чтоб мы больше в гальюн не ходили, исчез совсем, крикнув напоследок: "Давайте ломайте!!!"
Он пропал так быстро, что мы засомневались: уж не галлюцинация ли он и его рекомендация "не ходить в гальюн"?!
Жили мы в то время на четвертом этаже в казарменном городке. Весь экипаж укатил в отпуск, а меня оставили с личным составом, то есть с матросиками нашими, за всех в ответе.
- Чертовщина какая-то, - подумал я про мичмана и тут же сходил в гальюн, а глядя на меня, сходили в гальюн еще сорок моих матросов. На всякий случай. Под нами, ниже этажом, помещалась корректорская, там тетки корректировали штурманские карты. Через сутки ко мне влетает начальник этого бляд-приюта и орет, как кастрированный бегемот:
- Вам что?! Не ясно было сказано?! Что в гальюн! Не ходить!
- В чем дело? - спрашиваю я, спокойный, как сто индийских йогов.
- Нас топит! - делает он много резких движений.
- Вас?
- Нас, нас!
- И что, хорошо топит?
- Во! - говорит он и делает себе харакири по шее.
- А при чем здесь мы? Ну и тоните... без замечаний...
- Ы-ы!!! - рычит он. - Вы ходите в гальюн, а нас топит! Прекратите!
- Что прекратить?
- Прекратите ходить в гальюн!!!
- А куда ходить?
- Куда хотите! Хоть в сопки!
- А вы там были?
- Где?!
- В сопках в минус тридцать?
- Пе-ре-с-та-нь-те из-де-ва-ть-ся! У на-с у-же столы пла-ва-ют!!!
Ну-у-у... - сказал я протяжно, травмируя скулы, - и чем же я могу помочь... столам?..
- А-а-а!!! - сказал он и умчался, лягаясь, безумный.
"Бешеный", - подумал я и сходил в гальюн, а за мной сходили, подумав, еще сорок моих матросов. На всякий случай. Может, завтра запретят... по всей стране... кто его знает?..
Назавтра явилась целая банда. Впереди бежал начальник корректорской - той самой, что временно превращена в ватерклозет, и орал, что я - Али-Баба и вот они, мои сорок разбойников. Это он мне - подводнику флота Ее Величества?!
- Ну ты, - сказал я этому завсклада остервенелости, распеленованная мумия Тутанхамона! Берегите свои яйца, курочка-ряба!
Нас разняли, и мне объяснили, что в гальюн ходить нельзя, что топит, что нужно поставить матроса, чтоб он непрерывно ломал колено унитаза ("Что ломал?" - "Колено! Ко-ле-но!" - "Об чего ломал? об колено?"), "ломами ломал, ломами, и не делайте умное лицо! и чтоб в гальюн никто не ходил! Это приказание. Командующего!"
- А куда ходить?
- Никуда! Это приказ командующего.
- Ну... раз командующего-о...
Я построил всех и объявил, что командующий с сегодняшнего дня запретил нам ходить в гальюн.
- А куда ходить? - спросили из строя.
- Никуда, - ответил я.
- А-га, - сказали из строя и улыбнулись, - ну, есть!..
А потом мы поставили матроса, чтоб непрерывно ломал, и срочно сходили все как один сорок один в гальюн, про запас.
- Упрямый ты, - сказал мне, уже мирно, начальник корректорской.
"Ага, - подумал я, - как сто бедуинов".
- Ну-ну, - сказал он, - я тебе устрою встречу с командующим.
"А вот это нехорошо, - подумал я, - мы так не договаривались. Надо срочно поискать нам гальюн где-то на стороне, а то этот любимый сын лошади Пржевальского и впрямь помчится по начальству". И пошел я искать гальюн.
- Товарищ капитан первого ранга, - обратился я к командиру соседей по этажу, когда тот несся по лестнице вверх, стремительный; кличка у него была, как у эсминца - Безудержный.
- Товарищ капитан первого ранга, - обратился я, разрешите нам ходить в ваш гальюн. У меня сорок человек... всего...
Он остановился, повернулся, резко наклонился ко мне с верхней ступеньки, приблизил лицо к лицу вплотную и заорал истерично:
