“Отчего ж по три? Это по ошибке, одна подвинулась нечаянно; я ее отодвину, изволь”.
“А другая-то откуда взялась?”
“Какая другая?”
“А вот эта, что пробирается в дамки”.
“Вот тебе на, будто не помнишь”.
“Нет, брат, я все ходы считал, и всё помню, ты ее только теперь пристроил. Ей место вон где!”
“Как где место?..” сказал Ноздрев, покрасневши: “Да ты, брат, как я вижу, сочинитель”.
“Нет, брат, это, кажется, ты сочинитель, да только неудачно”.
“За кого ж ты меня почитаешь?” говорил Ноздрев: “стану я разве плутовать!”
“Я тебя ни за кого не почитаю, но только играть с этих пор никогда не буду”.
“Нет, ты не можешь отказаться”, говорил Ноздрев, горячась: “игра начата”.
“Я имею право отказаться, потому что ты не так играешь, как прилично честному человеку”.
“Нет, врешь, ты этого не можешь сказать”.
“Нет, брат, сам ты врешь”.
“Я не плутовал, и ты отказаться не можешь; ты должен кончить партию”.
“Этого ты меня не заставишь сделать”, сказал Чичиков хладнокровно и, подошедши к доске, смешал шашки.
Ноздрев вспыхнул и подошел к Чичикову так близко, что тот отступил шага 2 назад. [Далее было: и принял даже некоторые предосторожности, на счет безопасности собственного лица, а именно, правую руку поднес к своему галстуху, как будто бы для того, чтобы поправить свой шейный платок. ]
“Я тебя заставлю играть. Это ничего, [“Нет, я тебя заставлю”, говорил Ноздрев, подвигаясь ближе. “Это вздор] что ты смешал шашки. Я помню все ходы. [Я помню всё. Этим ты меня не проведешь. ] Мы их поставим опять так, как были”.
“Нет, брат, дело кончено; я с тобою не стану играть”, сказал Чичиков.
“Так ты не хочешь играть?” сказал Ноздрев.
“Ты сам видишь, что с тобою нельзя играть!”
“Нет, скажи напрямик, ты не хочешь играть?” говорил Ноздрев, подступая еще ближе.
“Не хочу”, сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе руки на всякой случай поближе к лицу, [на всякой случай к самим щекам] ибо дело становилось, в самом деле, жарко. Эта предосторожность бы<ла> весьма у места, потому что Ноздрев размахнулся рукой… и очень бы могло статься, что одна из приятных и полных щек нашего героя покрылась бы несмываемым бесчестьем. Но счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе[Вместо “размахнулся ~ за обе”: размахнувшись, хлопнул его со всей силы по правой руке, которая, пострадавши невинно, спасла, однако ж, часть щеки. Отведши этот роковой удар, Чичиков схватил обеими руками Ноздрева Окончание гл. IV и начало гл. V утрачены. ]
Митяя, и дядю Миняя, и хорошо сделал, потому что от лошадей пошел такой пар, как будто бы они отхватали, не переводя духу, станцию. Он дал им минуту отдохнуть, после чего они пошли сами собою. — Во всё продолжение этой проделки, Чичиков глядел очень внимательно на молоденькую незнакомку. Он пытался несколько раз с нею заговорить, но как-то не пришлось так. [Далее было: Когда дамы уехали, он открыл табакерку и, понюхавши табаку, сказал: “Да, хорошенькая девчонка!”] А между тем дамы уехали. Хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким станом скрылась, как что-то похожее на виденье, и опять осталась дорога, бричка, тройка знакомых читателю лошадей, Селифан кучер, Чичиков и пустота окрестных полей. Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно плеснеющих низменных рядов ее, [а. ни было, среди ли даже самой черствой и скучной и грязной жизни низменных рядов человеческих состояний] или среди однообразно-хладных[а. холодно-однообразных] и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз [на жизненном пути] встретится на пути человеку [светлое прекрасное] явленье [и] не похожее на всё то, [а. на всё это] что случалось ему видеть дотоле, явление, которое хоть раз пробудит в нем[а. Далее начато: какое-то дивное стр<емление>] чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь. Везде, в поперек каким бы ни было горечам, из которых плетется иногда жизнь, промчится весело блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг, неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки, не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики стоят, зевая, с открытыми ртами, [и] не надевая шапок, хотя давно уже унесся и пропал вдали дивный экипаж. Так и блондинка тоже вдруг, совершенно неожиданным образом, показалась в нашей повести и так же скрылась. Попадись вместо Чичикова при этом обстоятельстве какой-нибудь 20-летний юноша, гусар ли он, студент ли он, или просто только что начавший жизненное поприще, и боже, чего бы не проснулось, не зашевелилось, не заговорило в нем. Долго бы[а. Далее начато: глядел] стоял он бесчувственно на одном месте, вперивши бессмысленно очи в пожирающую всё, что ни есть на земле, даль, и властительно объятый пронесшимся явленьем он бы [на] полдороги, по крайней мере [не думал ни о чем другом не принадле], не мог не обратиться к себе, к[Фраза осталась незаконченной. В рукописи оставлено полторы строчки. Очевидно, фраза не удавалась. Гоголь пробовал исправлять ее: Он долго бы ни к чему был неспособен затем и этот текст Гоголь зачеркнул]
Но герой наш уже был средних лет и осмотрительно охлажденного характера. [а. и особенного характера] Он тоже задумался и думал, но больше положительнее;[а. Он думал тоже, но мысли б. Он думал тоже, но положительны] не так безотчетны и даже отчасти очень основательны были его мысли. “Славная бабенка!” сказал он, открывши табакерку и понюхавши табаку. “Но ведь, что главное в ней хорошо. Хорошо то, что она сейчас только, как видно, выпущена из какого-нибудь пансиона или института, что [всё] в ней, как говорится [чистая природа] нет еще ничего бабьего, т. е. именно того, что у них есть самого неприятного. Она теперь как дитя, всё в ней просто. Она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться. Из нее [теперь] всё можно сделать. Она может быть чудо, а может выйти [однако ж] и дрянь. И она непременно будет дрянь. Вот пусть-ка только за нее примутся теперь тетушки. В один год так ее наполнят всяким бабьем, что просто ни сам родной брат не узнает. [Далее начато: а. Она будет и обдумывать; б. Она будет заикаться; в. В ней покажется и надутость] В ней возьмется[а. В ней покажется] и надутость; она уже будет думать по вытверженным наставлениям, [а. и надутость и разные кое-как вытверженные наставления Вместо “и разные кое-как” Гоголь вписал “она уже будет думать по” последние два слова остались в рукописи несогласованными с измененным вариантом. ] с кем, как и сколько нужно говорить и как на кого смотреть. Всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать кому чего-нибудь лишнего. Запутается, наконец, сама, и кончится тем, что станет, наконец, врать всю жизнь и выйдет просто чорт знает что”. — Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: “А любопытно бы знать, чьих она; что, как ее отец. Находится ли на службе государственной, или не занимает места, а живет помещиком в собственных поместьях? Ведь, если, положим, этой девушке да еще придать тысячонок двести приданного, из нее бы мог выйти очень, очень лакомый кусочек. Ведь это бы могло бы составить, так сказать, счастье порядочного человека”. Двести тысячонок так стали привлекательно рисоваться в голове его, что он[Вместо “А между тем ~ что он”: Но кто она? чьих она; богата или нет? и кто отец ее? занимает ли выгодное место, и какого рода? все эти вопросы, которые обыкновенно задает благоразумный человек, представились его мыслям, и] несколько раз досадовал на себя за то, что в продолжении того, как хлопотали около экипажей, не разведал от форейтора или кучера, кто такие были проезжающие. [Вместо “не разведал ~ проезжающие”: не расспросил форейтора или кучера. ] Скоро, однако ж, показавшаяся деревня Собакевича рассеяла его мысли и заставила их обратиться к предмету, постоянно их занимавшему. Деревня показалась ему довольно велика, два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней с права и лева, посреди виднел деревянный дом с мезонином, красной крышею и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, дом в роде тех, какие у нас строят для военных поселений и немецких колонистов. Очень было заметно, что при постройке его архитектор должен был беспрестанно бороться со вкусом хозяина. Портик состоял из четырех непомерно толстых колонн. Дверь, бывшая по середине, между двумя средними колоннами, была заколочена, а на место ее была прорублена, по приказанию хозяина, другая сбоку. По одну сторону портика было шесть окон, по другую на такой же стене три, из которых одно маленькое, [было 3 окна, по другую на такой же стене только одно, и то маленькое] в виде отдушничка, на самом почти углу, потому что хозяину с этой стороны понадобился темный чуланчик. Двор окружен был прочною и непомерно толстою деревянною решеткою. Хозяин, сам будучи состроен очень прочно, казалось, хотел, чтоб и в хозяйстве всё было прочно. На конюшни, сараи и кухни были употреблены такие толстые бревна, что, казалось, не сгнить им во веки. Деревенские избы, строенья хозяйственные, всё это было крепко, солидно и в порядке. [“Деревенские ~ в порядке” вписано на полях, без указания в тексте места вставки; вставлено по смыслу. ] Когда Чичиков подкатил к крыльцу, он заметил выглянувшие из окна разом два лица: одно женское в чепце, узкое и длинное, как огурец, Другое мужское, круглое, широкое, несколько красноватое, как бывают хорошие молдаванские тыквы. Выглянувши, они тот же час вслед за тем спрятались. На крыльцо вышел лакей, в какой-то необыкновенной куртке с голубым военным воротником[“с голубым ~ воротником” вписано. ] и ввел Чичикова в сени, в которые уже вышел сам хозяин. Собакевич, увидевши гостя, не затруднился никакими вопросами о здоровьи, а сказал только: “Прошу покорнейше” и повел его во внутренние жилья.
