и публика соответствующего цвета кожи и поведения. Музыка до ночи гремит. Еще пару миль бордвока, уже спокойных, малолюдных, и утыкаются в парапет, настил обрывается, дальше – дикий пляж.
Обратный путь Костя и Даня идут по песку вдоль залива, сняв обувь. Песок теплый, почти горячий. Жара и влажность у воды меньше, минует ощущение, будто находишься в горячем пузыре турецкой бани. Однако прохлады нет и у воды, не исходят от нее запахи йода, водорослей и чего-то еще, как на Черном море. Обмотавшись полотенцами (Костя утром предусмотрительно положил в багажник), надевают длинные купальные трусы – в обтягивающих плавках по пляжу дефилируют только геи. Вода кажется тяжелой и маслянистой. Даня не умеет плавать, входит по горло, смешно руками поводит, имитируя движения брассиста, переступает по дну и таким образом перемещается. Костя не хочет мочить волосы, не ныряет, отдаляется метров на пятьдесят от берега и возвращается. Предзакатный оранжевый диск уже не палит нещадно, как днем, умиротворенно уплывает за линию горизонта, знаменуя скорое наступление темноты.
После купания Костя и Даня решают прогуляться по Манхэттен-бич. Удивительное место рядом с Брайтоном, ходьбы десять минут, а словно другой мир. Обособленно существует, кичится великолепием, нарочито демонстрирует его, на зависть тем, кто не живет здесь. Когда-то, более века назад, был тут курорт с фешенебельными отелями, казино, бегами. Но – недолго музыка играла: игорный бизнес объявили незаконным, бега закрыли. В гостиницах некому стало жить. За год перед Первой мировой закрыли двери два последних гранд-отеля. Злачное место, впрочем, не умерло. Появились со временем на месте старого Ориентал-отеля танцевальные площадки и бары, курортные бани, баскетбольные и теннисные площадки, мини-поле для гольфа…
После катастрофы Перл-Харбора курорт купило правительство Америки. Уж больно привлекательно выглядел для военных. А на военных, как известно, денег не жалеют. И разместились здесь тренировочная база Береговой охраны и лагерь для обучения военных моряков. Кончилась война, уплыли моряки, в шестьдесят четвертом им на смену студенты пришли – на самом мысу вырос Кинсборо-колледж. Вокруг бешеная стройка закипела, частные дома возводились на загляденье. Трехэтажные гиганты в стиле Тюдоров, роскошные гасиенды наподобие испанских, конструктивистские сооружения из стекла и бетона… Однако больше было простеньких, невзрачных, одноэтажных домиков. Семь улиц связали океанский залив с каналом. На заре Манхэттен-бич улиц поменьше было, и застраивались они не так плотно, нежели сейчас. Но и тогда ценились океанские блоки – отрезки метров в сто пятьдесят – двести от Ориентал-бупьвара до самых береговых камней. Чтоб шум прибоя и крики чаек слышать, океанским воздухом дышать, силуэты яхт и теплоходов из окон видеть.
Шли года, как плыла вода, старели и умирали обитатели райского уголка, дома ветшали, обдуваемые солеными ветрами и пропитанные океанской сыростью, приходили в негодность. Дети продавать начали гнезда родовые и разъезжаться кто куда – в Манхэттен, Лонг-Айленд, Нью-Джерси… На смену им русские пришли. Наши, сумевшие на ноги встать. Сначала те, кто в Америку приехал в середине семидесятых, потом новоиспеченные врачи, адвокаты, финансисты, бизнесмены последней волны эмиграции. И, понятно, новые русские из России, применение наворованным деньгам нашедшие.
Костя диву дается, как на глазах меняется облик всех этих Амхерст, Бьюмонт, Колридж, Довер, Эксетер стрит, не дома возводятся – дворцы. Свеженькие громадины трех-этажные из белого и красного кирпича, некоторые снаружи в стако – светлой штукатурке, разительно отличаются от деревянных, досками обшитых, пластиком облицованных. Первые, с ломаными контурами крыш, с колоннами, балконами зарешеченными, окнами неожиданной формы, дорогими дубовыми резными дверями наружными, – дань веку наступившему; вторые, уютно-простецкие, низенькие, без следов выпирающей, нагло-дразнящей роскоши, – последние следы эпохи завершившейся.
– Присматривайся, приглядывайся, будешь жить в таком же, – Даня указывает на непомерных размеров домище с круглыми окнами-иллюминаторами.
– Нет уж, извини, я за престижем не гонюсь.
Даня воспринял джекпот без зависти, жаба его не душит – так, по крайней мере, Косте кажется.
Они доходят до конца Колридж. Дальше – ограждение: две широких доски на столбиках путь на берег перегораживают. Доски в граффити на английском. Возле – банки пустые, бутылки пластиковые из-под «колы», обрывки газет. Даня перешагивает через доску, Костя – за ним, и оказываются на узкой тропке, откуда спуск к воде сплошь в валунах. Словно нарочно полное несоответствие: дворцы и рядом мусор и камни. Валуны специально набросаны, чтобы не купались и не загорали, – эта территория уже собственность города. Кое-кто, правда, по утрам упорно спускается к воде и карабкается обратно, рискуя сверзиться, но таких единицы. Общественный пляж неподалеку, но обитателей Манхэттен-бич калачом туда не заманишь: оккупирован латиносами и черными, гремит та же музыка, что и на бордвоке, жарится мясо, шум, гам, толчея – какой это отдых.
Костю и Даню тропинка в самый конец Довер-стрит выводит. Снова перебираются через ограду и движутся в обратном направлении, от воды. Темнеть начинает. Справа от них, ближе всего к заливу, белая модерная постройка, воплощение сумасшедшей и элегантной конструктивистской идеи. Следом, в том же ряду, – совершенно иное, иной стиль, иное представление о красоте и гармонии: трехэтажный дом из красного кирпича с колоннами у входа, четыре по одну и четыре по другую руку, и окнами, поперечными рамами поделенными на равные части. Маленький замок во французском стиле. Даня медленно ведет Костю по противоположной стороне улицы, делает вид, что и не смотрит на дом, а сам голову в том направлении, от Кости не укрывается. На балконе женщина в шортах и майке, держит кошку белоснежную, персидскую наверное. Зарешеченный балкон на уровне третьего этажа, над ним раструб-козырек. Наверное, итальянки и испанки стояли так во времена незапамятные в ожидании серенад. Женщина слабо, чуть заметно, не желая показывать кому-то еще, кроме них, делает взмах рукой. Приветствие и безнадежность одновременно. Жест спутнику его обращен, Костя здесь ни при чем. Даня осторожно отвечает, робко, точно открытым, недвусмысленным посылом руки боясь нарушить тайный сговор некий. Сговор о чем? Костя понимает – не случайно друг его выбирает именно такой маршрут. Похоже, переплелись тут причудливо и болезненно баснословное прошлое и отсутствующее настоящее. Расспрашивать не хочет, коль дружок молчать предпочитает или туманными намеками отделывается.
– Красивая женщина. И кошка красивая. Гармонируют, – только и произносит невзначай.
– Да, красивая, – Даня грустнеет на глазах и непроизвольно убыстряет шаг. – Разве там была кошка?
– Слепня ты, однако. Очки другие заведи.
Все два часа прогулки Костя ни слова о причине встречи с редактором. Даня и вовсе не догадывается: грусть его очевидно, появлением женщины на балконе вызванная, проходит, он заметно веселеет, сыплет анекдотами свежими. Откуда только берет…
– Послушай, дружище… – начинает Костя коронную
