классе.
Эту сказку я и зачитала у доски.
Тогда раздался первый смешок – прыснула Танька Аверина и наклонилась к Зябликову. Тот уставился на меня с пакостной улыбкой, а когда я возвращалась на место, вдруг прошипел: «колбасница». Я пропустила это мимо ушей: бабушка говорила, что Зябликов из семьи лагерных, так что нечего с ним водиться, вот он и искал повод меня позадирать.
А потом на переменке он со своими дружками загнал меня в угол и, больно дергая за косу, сказал: «Заливать-то хорош». Он сказал: «Мамка твоя по итальянским общагам шлялась, да никому она там не сдалась». Он сказал: «Папка твой в колбасном цеху работал». Он сказал: «Сбежал твой папка, как про тебя узнал». Он сказал: «Знаешь, как называют таких, как твоя мамка?»
Зябликов шипел мне в ухо, а я развернулась и со всей силы врезала ему кулаком по морде.
У директрисы сидели оба молча. Анна Григорьевна напоследок покачала головой:
– Ладно Зябликов, но от тебя не ожидала, ты-то умная девочка! Знаешь, Вдовина, если б твоя мама не работала у нас в библиотеке…
Стоило мне выйти из кабинета, как мама запричитала, а Зябликов так погано улыбнулся, что я выхватила у нее свой ранец и побежала домой. Ворвавшись в квартиру, я рухнула на пол и уткнулась головой в бабушкины колени. Разобравшись в моих всхлипах, она погладила меня по голове.
– Разболтали все-таки. Говорила я ей дурью не маяться. Только хуже сделала.
Бабушка усадила меня к себе спиной и принялась переплетать косу, тихонько рассказывая, как было дело. После запуска завода в городе действительно прибавилось темноволосой ребятни, вот только во мне итальянской крови и капли не было. Историю большой любви мама выдумала от и до, позаимствовав из газет только историю покушения. Отец мой оказался работником мясного цеха, который испарился из города вместе с первой задержкой у матери. И когда мне казалось, что хуже уже не будет, бабушка добавила:
– Да и хорошо, что сбежал. Он же к нам в город как попал – в лагерь прислали. И не политический он никакой, что бы он дуре нашей ни вешал. Она ж всему верить горазда. Любовь себе навыдумала. А он мужик видный… Вот только на цыгана похож. Я так думаю, цыган и есть. Жениться обещал, а потом выяснилось, что у него таких дурех – полгорода; еще и обобрал их. Нам повезло, считай, – тобой отделались.
Я замотала головой.
– А фотография?
Бабушка только вздохнула: фото мама нашла в библиотечной книге. Я снова захлюпала носом:
– И как мне теперь в школу ходить?
– А вот так! – Бабушка вздернула подбородок. – Носом к верху и пошла. Ты их всех лучше, ясно тебе? Самая умная, самая красивая, самая смелая, слышишь? Наша девочка, Вдовина, ясно? А цыгана того считай и не было. Эка невидаль, ну сглупила Маруся, зато ты вон какая у нас получилась. Снегурочка наша родненькая. Мы уж с дедом думали, так и останемся без внуков. Научили на свою голову. Ждала всё, ждала, принца, не иначе… – Бабушка доплела волосы и чмокнула меня в макушку. – Вот и всё. Других не слушай и сама не пакостничай. С мальчишками не дерись больше. Только получишь.
– А как тогда?
Бабушка постучала пальцем мне по лбу.
– А вот так. Они только кулаками и умеют махать. Все беды от них, знала бы ты, сколько я от деда натерпелась-то… Ты их всех умнее. Так и запомни.
Маме я так ничего и не рассказала, бабушка тоже молчала. Вот только я больше не могла слушать об отце, а если она принималась рассказывать, то я сразу угадывала нехитрые сюжеты недавно прочитанных книг или увиденных фильмов. Со временем я поняла: мамин мир то и дело раздвигал свои границы, впуская всё больше чужих выдумок, которые она брала в основном из томиков школьной библиотеки.
Я даже немного ее жалела. Однажды, когда мне было лет одиннадцать, она разоткровенничалась: вспоминала, как в детстве увлекалась художественной гимнастикой, но оставила занятия, повредив позвонок на соревнованиях. Она сидела в комнате и канючила, не зная, чем себя занять. Бабушка, устав от нытья, велела ей пойти почитать. Так и повелось, что каждый день после школы мама ходила в детскую библиотеку и без всякой системы читала всё, что попадалось под руку, создавая свой, отдельный от нашего, мир, в котором бравые тимуровцы, комсомольцы и ударники труда сосуществовали с такими же бравыми рыцарями и разбойниками.
– Так и вышло, что только книжки в жизни-то у меня и были, Агнюша.
Я и подумала: вот оно, наконец-то, сейчас она всё расскажет, а я расскажу, что всё знаю, и мы поплачем на плече друг у друга, и больше не будет этих поганых тайн…
– А как же папа?
Нет, она тотчас забилась в спасительную ракушку и залепетала про неслучившееся. А я слушала ее и думала: лишь бы не стать такой, как ты.
Я и не стала. На художественную гимнастику меня не взяли, на балет притащили уже поздно, и тетка-хореограф, ткнув пальцем в мою не по возрасту выдающуюся грудь, изрекла приговор:
– Куда ж нам такую кобылку?
В это время из раздевалки выпорхнула стайка хрупких девочек в белых колготах. Я закусила губу и потянула бабушку за руку. Она же подбоченилась и сказала громко, чтобы тетка расслышала:
– Вот пусть себе костями и гремят. Допрыгаются, а как зады с титьками отрастут, так сразу все и повылетают. А мы к народникам пойдем. Да, Агния?
Противостоять бабушкиному зычныму окрику я не решилась. Меня хвалили за ловкость, быструю реакцию и пластичность, и вскоре я уже была на первых ролях во время выступлений в местном доме культуры. Бабушка хлопала громче всех и прочила мне большое будущее, так что после школы я подалась в хореографическое училище.
И вот бабушки не стало.
Вернее, не так: ее стало не становиться.
Странности бывали и раньше: то посреди ночи она холодильник размораживать соберется, то продукты в магазине оставит, а нам потом соседка приносит авоську, то газ забудет выключить. Но однажды в сентябре бабушка вышла из дома и не вернулась. Не возвращалась она два дня, пока мы, перевернув вверх дном весь район, не отыскали ее на лавочке у нашего подъезда. На бабушке были домашний халат и тапочки. Где ее носило, сказать не могла.
– Что-то со мной неладное, девочки.
Это подтвердил и врач. Посетовал, что поздно пришли, выдал рецепт и велел за бабушкой приглядывать.
– Хулиганить будет, так и знайте. Можем попробовать
