Люба подошла к ним из любопытства. Оказалось, все они пришли на дегустации, которые почти каждый день проводят представители пищевых брендов. Люба сказала, что тебе дают попробовать кусочек какой-нибудь еды, а потом задают несколько вопросов. За участие платят совсем немного, но на эти деньги можно купить пакет гречки и, может быть, пачку крупной серой овсянки.
Мне понравились такие легкие, хоть и маленькие, деньги. Во второй раз я схитрила и прошла на дегустацию дважды. На третий раз не получилось. Например, нам давали пробовать жесткие квадратики пряников. Растирая на языке тугое сладкое тесто, я смотрела по сторонам. Люба сидела через ряд, она жевала медленно и серьезно, а не крутила головой, как я. Любин интервьюер полез в ящик, и тут я увидела, как Люба быстро сплевывает пряник в кулак и сует недожеванный комок в карман.
Однажды Люба разузнала про массовку в телешоу, где разыгрывался суд. Мои бабушка с дедушкой любили такие передачи и, кажется, считали, что там все взаправду. Там хорошо платили, но съемки длились весь день. В массовку было сложнее попасть, но Люба нашла контакт младшего продюсера и договорилась, что нас возьмут. Единственный доступный слот был накануне последнего экзамена.
Вере я соврала, что иду в гости к дальней родственнице. Откуда у тебя в Москве родственники, удивилась Вера. В Подмосковье, сказала я. Понятно, ответила Вера. Меня тут же пнула в живот вина, а сразу за ней пришел страх, что Вера меня разоблачит.
К концу сессии я поняла, что в Москве меня радует только Вера. Когда она приобнимает меня и целует в макушку. Когда вспоминает, как над ней издевались в школе, и делится этим только со мной. Когда злится на родителей за то, что никогда не была для них достаточно хорошей. Когда рассказывает про свои приключения и все моря, в которых мочила ноги.
Вера знала в миллион раз больше меня. Она скакала по земному шару, как по веселому аттракциону. Ела устриц и ночевала на яхте. Ходила пару раз к психотерапевту. Выпускное платье покупала в ЦУМе.
Когда Вера переехала в мой крохотный уродливый угол, я поняла, что теперь навсегда ей обязана. Вера знала, что такое жить роскошно и весело, но отказалась от красивой квартиры с громадной гардеробной и домработницей. Намекала, что все это — ради меня и нашей дружбы.
Я не заслуживала такой жертвы. Из-за этого я все чаще присматривалась к подруге, вслушивалась в ее голос, пыталась оценить настроение. Верины эмоции сменялись несколько раз в день, и, когда я видела, что ей грустно, тут же начинала винить в этом себя. Я понимала, что это неправильно и что это слишком похоже на отношения с мамой. Но не представляла, какими инструментами можно выдрать из живота и головы чувство вины — невидимое и уничтожающее.
Когда мы с Любой в очередной раз шли на дегустацию, она сказала, что решение Веры переехать в общежитие кажется ей странным. Я ничего не ответила, надеясь, что Люба замолчит. Ей было сложно понимать чувства других людей, но она сумела заменить эмпатию логикой. Люба морскими канатами связывала одно событие с другим и выстраивала такие крепкие конструкции из аргументов, что к ним было не подступиться.
Настюш, я правильно понимаю, что Вера смогла убедить родителей отпустить ее в общагу, потому что там живет ее лучшая подруга, так?
Да, и это было сложно.
Почему же они просто не разрешили тебе пожить у них?
С чего бы?
Может, вы бы не притерлись и оставили эту затею? Обычно родителям общежитие кажется очень опасным местом. Зачем так рисковать?
А пускать другого человека к себе домой не опасно?
Хм, по-моему, люди, которые бросили свою дочь и уехали в Азию медитировать, вряд ли испугаются первокурсницы.
Но нас же с тобой отправили в Москву.
Настюш, у наших родителей не было выбора, и они у нас на родине совсем не развлекаются. Подумай, может, нет никакого террора домработницы?
Тогда почему Вера не устраивает у себя вечеринки? Все богатые москвичи устраивают.
Боится, что к ней никто не придет.
Любин вывод был настолько точным, что я даже остановилась. Люба разнесла многоэтажное, шаткое и неприступное хранилище Вериных страхов, а из обломков вынула всего одну фразу.
Настюш, если честно, все белыми нитками шито.
И зачем ей все это выдумывать?
Настюш, я слышала, что богатые воруют в магазинах, может, это что-то такое же?
Да бред какой-то, Люб…
Настюш, будем честны, вы совсем из разных миров.
Нет.
А еще я думаю, она не хочет делиться с тобой своей красивой жизнью, показывать любит, а вот делиться… Она же ужасная собственница, Настюш.
Я не выдержала. Развернулась и пошла обратно к общежитию. Люба выкрикнула мое имя несколько раз, но я не обернулась. Если бы я осталась, то раскрыла бы перед Любой слишком много уязвимостей. Она не должна была знать, насколько сильно меня изранили ее домыслы. А еще в тот момент я была настолько зла, что могла бы ей врезать.
Вечером Люба постучала в нашу дверь и вызвала меня в коридор. Минутку, сказала я Вере. Люба положила ладонь мне на плечо.
Настюш, очевидно, я тебя обидела. Пожалуйста, прости меня.
Все ок, Люб.
Иногда мне сложно отличить обычную беседу от эмоционального разговора.
Честно, все нормально.
Я думала, ты принимаешь меня и мою прямоту, наверное, ты единственная, кто не насмехается надо мной и не говорит, что я странная.
Нет, Люба, это не так, над тобой не насмехаются.
Настюш, я все понимаю, просто не подаю виду. Я очень ценю нашу дружбу, потому что знаю, что со мной непросто.
Я тоже ценю.
Обещаю тебе, что больше не буду затрагивать эту тему.
Спасибо.
Желаю тебе удачи на завтрашнем экзамене.
Я пришла на последний экзамен, подошла к двери кабинета и села прямо на пол. Скамья была занята, а стоять я не могла.
Только в тот день я поняла, что допустила катастрофу. Как если бы я курила посреди августовского поля, бросила бычок, прошла три километра и только тогда оглянулась, чтобы увидеть, как позади меня пылает горизонт.
С тех пор как ко мне переехала Вера, силы исчезали постепенно, по кусочку каждый день. Я устала все время скрывать что-то
