от Веры и вспоминать, не сказала ли я лишнего, а если сказала, то придумывать, как это исправить. Меня ужасно утомили подработки, и еще я зачем-то сходила в массовку накануне экзамена. Мы с Любой провели в бутафорском суде двенадцать часов, а заработанного не хватило бы даже на приличную футболку, хотя я все равно собиралась потратить все деньги на еду.
Но больше всего сил всасывало в себя общежитие, тянуло и тянуло из-под дверных щелей, через свои коридоры, куда-то в подвал. Я чувствовала себя щепкой в печке, которой отапливались два семнадцатиэтажных корпуса. И не могла внятно объяснить, что именно меня так выматывает. Но однажды поделилась этим с Любой, и она ответила, что каждый раз, засыпая, чувствует на груди тяжесть всех этажей над ней, а утром подолгу не может встать.
Из-за всей суеты, незначительной, сконструированной мною же, взгроможденной на мои же страхи, я упустила самое важное, что было в жизни, — учебу.
Экзамен по античной литературе завалила половина группы, в том числе я. А Вера и Люба сдали. После экзамена Вера наспех меня обняла и сказала, что бежит по делам. Я спросила, какие у нее дела, и Вера возмутилась: личные. Люба подержала меня за руку и тоже куда-то исчезла. В метро я ехала одна. Пустотка внутри меня орала и тянулась к общежитию. Скорее, скорее, мы там свои, мы там живем.
Я сняла только верхнюю одежду и легла спать прямо в джинсах и водолазке. Меня разбудила Вера, на улице уже стемнело, и через окно снова потекла московская ржавчина. Вера была радостная, возбужденная, когда я села в кровати, она зачем-то принялась трясти меня за плечи. Вера принесла новость и разложила ее передо мной, как коммивояжер раскладывает свои бесполезные товары.
Ее взяли стажироваться на подмосковный телеканал. Вроде как за навыки, ум и симпатичное лицо. Правда, с продюсером передачи ее свел то ли папа, то ли папин друг. Но мне строго запрещается говорить об этом кому-либо, тем более что эта крохотная помощь не имеет никакого значения. Ведь если бы Вера не подошла, ее бы не взяли, хоть папа об этом попросил бы, хоть сам президент Российской Федерации. Вера засмеялась, и не от шутки, наверное, а от радости, что у нее получилось что-то настолько грандиозное. Я вяло попросила Веру познакомить с этим продюсером и меня, хотя почему-то знала, что она откажет.
Друг, ну ты что, это же подмосковный телеканал.
И?
Ты же совершенно не знаешь Москву, как ты собираешься там работать?
Мне все равно, я уже хоть курьером пойду.
Пфф, брось. — Вера расхохоталась и хлопнула меня по коленке.
Серьезно.
Друг, ты достойна большего.
Вера поцеловала меня в щеку и приобняла. Кстати, видела мой маникюр, сказала она и выбросила передо мной кисти. На конце каждого Вериного пальца было по блестящей барбариске. Это я по пути забежала, сказала Вера.
Вечером в дверь постучала Саша и позвала нас к себе отметить конец сессии. Там будут и наши, и ребята с почвы, и политологи, сказала Саша. Вера ответила, что мы обязательно придем, и, как только закрылась дверь, я спросила, а ничего, что там антисанитария.
Друг, ну, не цепляйся к словам.
Я не хотела идти, но Вера меня все-таки затащила. Почти сразу я поняла, что не могу даже на стуле сидеть, а тем более терпеть все звуки, вползающие в уши, все толчки в бока и попытки заговорить со мной. Мне плохо, сказала я Вере, пойдем к себе. Вера кивнула и ответила, что ладно, сейчас пойдем, но никуда не ушла, а, наоборот, отсела от меня подальше. Когда я второй раз попросила ее уйти, она сказала, чтобы я шла, а она скоро догонит. Я знала, что Вера сегодня не придет, переоделась и легла в кровать.
Утром я проснулась и первым делом увидела Веру. Как она сидит на нашем стуле перед компом, смотрит что-то в наушниках и ест руками прямо из банки.
Красные ногти Веры сжимали маленький помидорчик. Она поднесла его к губам, всосала рыхлую мякоть, а шкурку бросила на блюдце. Верины ногти снова опустились в рассол и поймали новый помидорчик. Их осталось всего штук пять. Маленькая баночка для маленькой дочи.
Я приподнялась. Вера заметила, что я проснулась, и подняла палец, облитый рассолом. Видимо, чтобы я подождала, пока она досмотрит интересный момент. Снова выдавила помидор в рот и избавилась от шкурки. На мониторе двигалось лицо политика, который кричал со сцены на том белом митинге.
Рядом с ноутбуком лежала покореженная золотистая крышка. Я взяла ее в руки и прочитала: «Доче». Приложила палец к сердечку.
Я взяла телефон и написала Саше, чтобы спросить, где живет тот парень, кажется, Женя, ну, помнишь, он еще вчера прилип к Вере, ахаха, да-да, этот, ага, он мне книгу обещал, спасибо, обняла.
Февраль упал на мою жизнь неподъемным булыжником. Мне было настолько тяжело, что даже спустя месяцы я не могу описать тот период как последовательность событий.
Дважды я ненадолго теряла память. Ничего страшнее со мной не случалось никогда в жизни.
С конца сессии мир окончательно расслоился. От него, как тритонова шкура, отделилась тонкая серая пелена и залепила мне глаза. Раньше в самые напряженные моменты я будто выходила из тела и вставала с ним рядом. Теперь я всегда плелась призраком за своими же ногами, руками, торсом, головой. Все вокруг превратилось в одноцветную мешанину.
Однажды я нашла себя на красивой мраморной лестнице. Я была внутри здания, но солнце светило так ярко, будто повисло над головой. Я подняла глаза и увидела вместо потолка стеклянный купол. Попыталась вспомнить, где встречала такую красоту раньше, и поняла, что не помню вообще ничего.
Пустота в голове обрела вес и силу. Она начала всасывать в себя черепные кости и тянуть вверх позвоночник. Мне пришлось сесть прямо на ступеньку, чтобы не завалиться.
Я ждала угрозы из ниоткуда, потому что нигде была вся моя жизнь и я вместе с ней. Факультет журналистики перестал для меня существовать, а превратился в самое опасное место на свете. Там могло скрываться что угодно. И мысли об этом «чем угодно» посыпались мне на голову острыми камнями.
Перебрав все страхи, я почему-то решила, что мне вскроют горло.
Кто-то коснулся моего плеча. Я подняла голову и увидела испуганную девушку. Какая рыжая, подумала
