не такіе взгляды на роль и значеніе женщины въ обществѣ, какъ у него. Кучинъ обращался съ ними по своему, чрезвычайно мягко и даже вкрадчиво, и все-таки въ немъ чувствовался наставникъ, вѣроучитель, а не товарищъ, не равноправный дѣятель. Когда заходилъ съ нимъ объ этомъ разговоръ, Кучинъ соглашался со всѣми доводами Борщова, но кончалъ проповѣдью о такомъ значеніи женщины, которое ставило-бы ее за предѣлы женскаго идеализма.
У него познакомился Борщовъ съ Катериной Николаевной Повалишиной. Онъ прожилъ годы юности и первой молодости въ строгой жизни трудоваго человѣка, казался чрезвычайно бойкимъ по тону, какой онъ усвоилъ себѣ съ женщинами; но женщинъ зналъмалои выработалъ себѣ особый кодексъ правилъ и воззрѣній, непозволявшій ему легко относиться къ сближенію съ ними. Его петербургская жизнь была переполнена всякаго рода дѣломъ. Лиризму трудно было закрасться въ задушевное «я». Просто некогда было подумать о личномъ довольствѣ и искать тревожной-ли страсти, тихой-ли пристани въ видѣ прочнаго брака.
Встрѣтившись съ Повалишиной у Кучина, Борщовъ былъ пріятно пораженъ ея наружностью. Опъ не встрѣчалъ еще болѣе типичнаго и смѣлаго русскаго лица, и съ первыхъ словъ, какія они перемолвили между собою, онъ распозналъ въ ней женскую натуру, дѣйствительно нуждающуюся въ живомъ дѣлѣ. Онъ замѣтилъ также, что Повалишина была единственная женщина, относящаяся къ Кучину по-мужски. Въ Кучинѣ она цѣнила то, что цѣнилъ въ немъ и Борщовъ, но вовсе не поддавалась обаянію его вѣроучительства и вкрадчиваго мистицизма. О Кучинѣ говорила она просто, спокойно, отличая его особенности и относясь къ нимъ подчасъ критически. Борщовъ обрадовался такой женщинѣ, какъ товарищу, и сталъ искать сближенія съ нею. Ихъ разговоры получили скоро полемическій оттѣнокъ. Катерина Николаевна оказалась менѣе смѣлою въ своихъ взглядахъ и порываніяхъ, чѣмъ это подумалъ сразу Борщовъ. Онъ началъ ей доказывать извѣстный консерватизмъ въ складѣ ея мыслей, который долженъ былъ, по его мнѣнію, ежеминутно задерживать ее въ разумной женской дѣятельности. Катерина Николаевна энергически защищалась, но начала поддаваться нѣкоторымъ доводамъ Борщова. Онъ замѣтилъ, что эта молодая женщина ищетъ внѣ своего дома задушевнаго дѣла, что супружеская жизнь становится для нея безвкусною. Катерина Николаевна ни однимъ словомъ не яроговорилась ему въ этомъ смыслѣ. Онъ самъ это помялъ и, не задавая ей никакихъ лишнихъ вопросовъ, очень скоро и вѣрно опредѣлилъ, въ какомъ душевномъ настроеніи она находится.
Это открытіе смутило Борщова. Онъ сталъ сдержаннѣе. Встрѣчаясь съ Повалишинои, онъ ограничивался дѣловыми разговорами и вмѣстѣ сътѣмъ замѣчалъ, что топъ его измѣнился. Это тоже раздражало его. Онъ чувствовалъ, что не умѣетъ соединить дѣловое содержаніе разговоровъ съ тѣмъ простымъ, добродушнымъ тономъ, который уже установился между нимъ и Повалишинои. Она дала ему разъ понять, что его сдержанность удивляетъ ее. Онъ уклонился, и даже избѣгалъ встрѣчи съ нею; а встрѣчались они, кромѣ квартиры Кучина, еще въ двухъ обществахъ. Съ началомъ новаго сезона Борщовъ долженъ былъ столкнуться съ Повалишиной, и къ этой встрѣчѣ онъ-таки готовился.
Катерина Николаевна отправлялась къ Кучину съ желаніемъ встрѣтить тамъ Борщова. Онъ тоже зналъ, что найдетъ ее тамъ. У Кучина происходили обыкновенно частныя совѣщанія самыхъ дѣятельныхъ членовъ общества. Кучинъ жилъ въ тѣсной, чисто-чиновничьей квартирѣ и съ особою, ему свойственною, улыбочкой принималъ у себя разныхъ тонныхъ барынь, искавшихъ его руководительства. Онъ былъ вдовъ. Хозяйствомъ его заправляла пожилая сестра, сухая, невзрачная особа; она никогда не показывалась при гостяхъ.
Катерина Николаевна нашла у Кучина двухъ барынь, состоявшихъ при хозяинѣ въ качествѣ безсмѣнныхъ адъютантовъ. Одна изъ нихъ постоянно молчала, другая поддакивала всему, что Кучинъ предлагалъ.
Борщовъ долженъ былъ заговорить съ Катериной Николаевной тономъ хорошаго знакомаго: оиъ видѣлся съ нею въ первый разъпослѣ промежутка въ нѣсколько мѣсяцевъ. Хозяииъ поджидалъ еще кого-то, и до начала дѣловыхъ совѣщаній нельзя было не перемолвиться хоть нѣсколькими-фразами. Катерина Николаевна замѣтила Нортону, что онъ помолодѣлъ, сталъ еще бодрѣе, и позавидовала полнотѣ его жизни.
— Я надѣюсь, — сказала она ему съ нѣкоторымъ удареніемъ: — что въ эту зиму мы съ вами будемъ видѣться чаще и что вы допустите меня до тѣхъ интересовъ, которые могли-бы помочь нашему сближенію.
Борщовъ взглянулъ на Повалишину съ улыбкой, но тотчасъ-же почувствовалъ, что немного стѣсняется.
— Очень буду радъ, — проговорилъ онъ, оправивъ, по привычкѣ, свою бороду.
— Да полноте! Въ васъ какое-то преубѣжденіе, довольно-таки оскорбительное для меня.
— Оскорбительное?
— Конечно. Я знаю, какъ вы на меня смотрите: для васъ я барыня, скучающая отъ бездѣлья, и вы такъ высоко ставите значеніе вашей дѣятельности, что не хотите профанировать ее, обращаясь ко мнѣ, какъ къ вашему сотруднику.
— Полноте! — вскричалъ Борщовъ и принужденно разсмѣялся.
— Конечно. И какъ-же послѣ этого намъ, барынямъ, какъ вы насъ называете, порываться куда-нибудь и во что-нибудь уйти, если мы сейчасъ-же наталкиваемся на мужское высокомѣріе.
— Высокомѣріе? — спросилъ Борщовъ.
— А то что-же? Я иначе не могу объяснить вашего отношенія ко мнѣ. Если это ие высокомѣріе, то какая-то непонятная боязнь…
— Боязнь, пожалуй, — отвѣтилъ, немного потупившись, Борщовъ.
— Чего-же вы боитесь? — рѣзко выговорила Катерина Николаевна.
— Фальши боюсь, вотъ чего-съ.
Борщовъ произнесъ эту фразу съ умышленною сухостью и съ такимъ-же умышленнымъ прибавленіемъ частицы <съ». Онъ чувствовалъ все большую и большую неловкость и никакъ не мотъ найти подходящую ноту для разговора съ Катериной Николаевной.
— Фальши, говорите вы. Я такъ не боюсь ея. Да н какая можеть быть фальшь въ нашихъ отношеніяхъ? Полноте, m-r Борщовъ, вы точно нарочно хотите дразнить меня, а я, право, этого пе заслуживаю. Какъ-же нам послѣ эгого жить сколько-нибудь разумно? Встрѣчаете вы человѣка молодаго, бодраго, съ прекрасными порывами, видите, что его поддержка бы.іа-бы для васъ драгоцѣнна, вы желаете искренно войти во всѣ его интересы, сдѣлаться его помощницей, и не формально только, а задушевно, вполнѣ понять его, какъ человѣка… а онъ сеіі-часъ-же на попятный дворъ, сейчасъ-же покажетъ вамъ, что вы существо низшаго разряда…
— Помилосердуйте! — вскричалъ Борщовъ.
— Дайте мнѣ высказаться. А если не мужское высокомѣріе говоритъ въ немъ, то мелочность, тщеславіе, боязнь чего-нибудь совершенно внѣшняго, совершенно неподходящаго къ его нравственному типу…
— Вы изволили кончить? — спросилъ съ тихою улыбкой Борщовъ.
— И могла бы говорить цѣлые два часа, — продолжала съ живостью Катерина Николаевна: — но сейчасъ наше совѣщаніе, поэтому я должна сократить мое обвиненіе. Повторяю: вы относитесь ко мнѣ безъ той простоты, на какую я имѣю нѣкоторое право. Если во мнѣ самой, въ моемъ тонѣ, въ чемъ-бы то ня было, вы замѣчаете что-нибудь двоедушное, фальшивое, цусгое, — скажите мнѣ это. Ес.іи-же нѣтъ, объясните мнѣ попросту: почему вы держитесь со мною такого страннаго тона?
Вышла маленькая пауза. Борщовъ взглянулъ изподлобья на Катерину Николаевну и опустилъ глаза. Она сидѣла противъ него выпрямившись,
