Я проклял солнце и на мгновение закрыл глаза. Представил, будто бы я во дворике, которого у меня нет, обрубаю стволы поваленных деревьев. Размечтался о жене, которой у меня тоже не было, о том, как она наблюдает за мной, я машу топором и тут падаю, хватаясь за грудь. Она подбегает ко мне, по щекам стекают громадные слезы. Идея мне понравилась, и я тут же поклялся есть больше соленого.
Была почти половина одиннадцатого. Я не спал с пяти утра, и до сих пор не ел. Для пива или чего покрепче было еще рано, но мне уже не терпелось залиться алкоголем и провалиться в ласковое забытье, которое хоть ненамного умиротворяло мое сердце. Перефразируя Дэвида Аллана Коу[278], мне нужно возобновить дружбу с «Джим Бимом». Кроме того, я думал, неплохо бы для начала набить желудок чем-то вроде утреннего тако или хорошей дорожной сосиски. В некоторых местах нетрудно найти семейное кафе, где подают все, чего душа пожелает. Но я вернулся в свой родной Мелборн, сырую чахлую дыру в центре Флориды, так что придется мириться с придорожной кормежкой, которую мой друг Рон, если судить по полу его «малибу», потреблял регулярно.
Мама будет проходить процедуры несколько часов, а потом спать. Я как обычно приехал, чтобы увидеть ее в один из двадцатиминутных перерывов, так что сейчас завел машину и из растрескавшихся колонок на торпедо потекла какая-то дрянь в стиле поп-кантри. Джонни Кэш снова крут, а они до сих пор ставят каких-то позеров, у которых ковбойского — только шляпа одна. Наверное, с возрастом приходит не только старость, но и ненависть к новой музыке. Я выехал со стоянки и погнал в поисках вывески «Борз Хэд»[279].
Наполняясь отвращением к самому себе, я стал снова думать о Хелен.
Я расстался с ней около месяца назад и до сих пор прокручивал в голове наши перепалки — это как пересматривать старые серии ситкомов в скучный день. Ее безрассудство и манипуляции оставили гору неприятнейших воспоминаний, так что мой мозг был нашпигован ими, как минное поле. Но даже в нынешнем моем положении я не тянулся к Хелен. Никогда ей не перезванивал, ничего такого. Чтобы она меня утешала? Такого удовольствия я ей не доставлю; не стоило позволять ей строить из себя Флоренс Найтингейл[280], потому что я знал — позже она обязательно мне это припомнит или даже использует, чтобы поглумиться. К тому же ничто не сводит женщину с ума так, как безразличие, и после того, что она сделала, я решил, что ничего, кроме полного равнодушия, она не заслуживает.
Как настоящий ковбой.
Ее ночные сообщения варьировались от ангельских до полнейшей дичи.
«Я просто хочу знать, что с тобой все хорошо, — сказала она по голосовой почте в понедельник. — Даже если тебе на меня теперь наплевать, я все равно о тебе забочусь. Если бы это было не так, ты бы тоже мне звонил».
Но во вторник она прокаркала: «Хорошо, Билл. Можешь даже не утруждать себя звонком, как поступил бы джентльмен. Как настоящий мужчина. Да насрать, какая теперь разница, да? Потому что ты просто свалил, как всегда. Сбежал, как мальчик».
В среду я сразу удалил сообщение, не став даже слушать. Терпеть их — это слишком похоже, будто мы снова вместе: все теплые чувства внезапно рушились из-за ее невыносимости, не оставляя мне ничего, кроме растерянности и бессильной ярости. Такова Хелен: одну минуту — прекрасная нимфоманка с потрясающим чувством юмора, другую — тупая сука. Она как-то рассказывала, что не раз проходила курсы лечения аффективных расстройств, но никогда не принимала таблеток, что ей пытались всучить психиатры. Я сам повидал немало психиатров, чтобы обрести хоть какой-то контроль над своими собственными расстройствами, так что знаю, что ей тоже без помощи врача не обойтись, пусть сама она этого никогда не признает.
Проехав мимо нескольких заброшенных торговых центров, покрытых граффити и огромными баннерами с надписью «Сдается», я решил, что лучше будет заглянуть в продуктовый магазин, и припарковался у «Пабликс».
Не успел я выйти, как зажужжал мобильник. Сначала я испугался, что это из больницы. Как всегда. Потом подумал, что это может быть очередная гневная тирада, а может — любовный стишок от Хелен, смотря как монетка упала. Но вытянув его из чехла на поясе, я увидел, что это текстовое сообщение. Никогда их не отправлял, но иногда получаю от других. Я только недавно узнал, как их вообще смотреть на этом гребаном телефоне. Я щелкнул клавишу и увидел короткое сообщение.
Слышала, ты вернулся. Встретилась бы с тобой с УДОВОЛЬСТВИЕМ. Было бы весело, милый. XXX
В конце была подмигивающая, улыбающаяся морда — тупая хрень, с которой каждый просто обязан завязать, как только достигнет зрелого возраста. Телефон определил, что отправительница обзавелась моим номером около двух недель назад, хотя я и знал ее много лет назад, в те старые недобрые дни.
Уитни. Господи Боже мой, Уитни.
* * *
Годами я отказывался заводить себе страницу в соцсетях из-за отсутствия интереса к технике, да и к людям тоже, но Хелен в конце концов вынудила. Зарегистрировала меня без спросу. Как только я впервые туда зашел, через несколько недель после регистрации, меня скривило от отвращения из-за всех этих старых знакомых, которые вдруг повсплывали и запросились в «друзья». Наркоманы, бандиты, шлюхи, убожества и бродяги из прошлого заполнили экран и спутали мои нервы, как плохой кислотный глюк. Встреча выпускников онлайн началась. Когда я показал Хелен, сколько старых друзей меня отыскали, она заревновала.
— Меня никто со школы не нашел, — заметила она злобно. Помню, как я подумал: «Ну, наверное, это потому, что они тебя не забыли». Потом я сменил пароль, чтобы она не шпионила — уж это она могла.
Я проигнорировал все запросы на добавление, которые шли без сообщений, тем самым сэкономив кучу времени и серьезно урезав список. Это было хорошо, потому что мне было совсем неинтересно общаться с большинством из них, и уж тем более — барахтаться в болоте воспоминаний, тогда как я потратил кучу времени и денег за съем жилья, чтобы очиститься от темного прошлого в этом солнечном штате — очиститься с помощью дешевого пойла и многих горстей тразодона и ламотриджина. Если уж со мной хотели иметь дело, то могли бы черкнуть хоть пару строк, как все приличные люди.
Большинство этого делать не стало. Но не Уитни.
Поначалу тут не было ничего особенного. Я был с Хелен, и я не кручу дела за спиной у своей женщины, даже если она импульсивная сучка, которая питается скандалами. Уитни — всего лишь девчонка, с которой я учился в одной школе. Мы никогда не ходили на свидания, ни разу не перепихнулись на ящике за «Джиффи-Мартом», ничего такого. Я ни разу не уединялся с ней на заднем сиденье, как это бывало со множеством юных ковбойш в пыльных пустошах, где мы гонялись наперегонки и боксировали в свете костров всю нашу бедную молодость напролет.
Письма Уитни вначале были незамысловатыми — мы просто перебирали события последних шестнадцати лет.
Она была замужем. У нее было трое детей. Детей она любила, но устала от мужа. Очень устала. Она любила кантри — старые вещи, как и я, и новье — как и все. Никогда не уезжала из нашего родного города. Не работала, но хотела выпустить календарь с девушками в бандитском стиле. И я видел, почему — по тем фотографиям, которые она делала и с гордостью выкладывала у себя на странице.
У нее было крепкое тело и по-кошачьи сладострастное лицо. Волосы, словно вихрь окрашенного пламени, которые не могли не привлечь внимания, и очень красивая — пусть и очень фальшивая — грудь. И выставленный напоказ образ девочки вне закона. На всех фотографиях она курила и потрясала полуавтоматическими пушками. Иногда проводила языком по стволу магнума. Иногда — стреляла из них топлесс. На одной из фотографий у нее был дробовик, из которого она палила молоком. Все кругом было в молоке. Не знаю, как она это сделала. Вскоре она стала присылать фото куда откровенней — сама полностью обнаженная, и стволы тоже полностью автоматические.
Это Флорида, детка.
Она носила рваные джинсовые юбки, обрезанные так коротко, что открывали трусики, и у нее, должно быть, стоял дома целый сундук, доверху набитый ковбойскими шляпами, потому что каждый раз она надевала новую. На ушах — серьги, гирляндами свешивающиеся до плеч, чем она напоминала героя моего детства, мистера Ти, только от нее я возбуждался. Губная помада была слегка размазана, словно Уитни только что целовалась, а волосы и одежда растрепаны, будто она кувыркалась в сене с гризли.
Уитни, влажная мечта реднека.
Мы немного переписывались, а потом я порвал с Хелен, и мне хватило глупости сообщить об этом Уитни. Ее сообщения наполнились беззастенчивым флиртом, на который я бы обязательно ответил, не будь так подавлен маминым здоровьем и расставанием с Хелен — еще одна ошибка в бесконечном ряду. Но всего за несколько дней до вылета к маме как-то по пьяни я отправил Уитни свой номер телефона, который она просила. И теперь она тянулась ко мне, практически молила об этом, а я нуждался в чем-то, что могло отвлечь меня от реальности. В каком-нибудь эйфорическом болеутоляющем, хотя бы на пару часов, а «Лотрэб», выписанный доктором для борьбы с моими старыми болячками, оставшимися еще из тюрьмы, с этим справиться не мог. Разум иногда бывает неумолимо жесток. Иногда секс — это единственное, что может избавить мужчину от настоящих страданий. Я всегда пытался напоминать себе, что одержимость сексом — это не так уж и плохо, в сравнении с прочими грехами и зависимостями. В конце концов, человек создан из плоти и крови, и с этим ничего не поделаешь.
