Ознакомительная версия.
- Одиночество мое совершенно, праздность торжественна...
Если честно, он совершенно не представлял, куда себя деть. Мир запахнул на нем плащ, застегнул его. И оставалось только... что оставалось?
Схолия
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я мечтал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя...
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы... как ножки их.
Эти две строфы Первой главы, одна за другой, как в романе, обнаруживают странную особенность. "Все в жизни - контрапункт, иначе противоположность", - говорил М.Глинка. Строфы противоположны - по духу и входят в контрапункт меж собой. Два мироощущения, почти полярных. Если вдруг задаться целью разделить этот текст, как в хоре, на голоса героев романа, тем самым превратив его в драматический. Первая строфа будет, несомненно, звучать "на голос" Ленского, а вторая - Онегина. Но обе при этом принадлежат третьему персонажу - Автору, как герою романа. "Пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница..." Текст в романе, безусловно, служит примером известной теории М.М. Бахтина о "романном слове", - по которой автор как бы постоянно перемещается в своем авторском тексте (и в своем сознании) из словесной области одного героя в другую, и языковый ряд авторской речи так же движется - от персонажа к персонажу. (Вспомним, например, как Пушкин описывает начало любви Ленского и Ольги: "Чуть отрок, Ольгою плененный, / Сердечных мук еще не знав, / Он был свидетель умиленный / Ее младенчесских забав..." Автор не просто рассказывает о Ленском - но почти стихом Ленского. В его образной природе. "Простим горячке юных лет / И юный жар, и юный бред!" - скажет о нем Онегин.) В романе прозаическом это вовсе не значит, что автор созидает еще один образ: соединенного героя, сиамского близнеца... воплощение самого себя в образном плане. Роман в стихах Пушкина, напротив, решает эту художественную задачу. Есть Автор-Онегин и Автор-Ленский. И мы не только перебираемся в словесной ткани романа из одной области сознания в другую, но и убеждаемся на каждом шагу, что в жизни эти герои, как правило, в нас соединены, и лишь книга, как некая условность (внешний сюжет), способна разделить их...
Прослонявшись по дому часа два, так и не найдя себе места, Александр помчался в Тригорское - под крыло Прасковьи Александровны. Она умела оказывать на него благостное действо. Но, как назло, она как раз упорхнула в гости к соседям помещикам... новоржевский бомонд, который она ругала на чем свет стоит, наполовину состоял из ее родни. После двух мужей у нее здесь осталась пропасть родственников обоего полу.
Так что дома из девочек застал только Анну... Она улыбнулась вымученно, хотя и обрадовалась: к кому бы он ни приезжал в их дом - она знала, что не к ней.
- Ах, Александр! Как все ужасно, право, ужасно! - Она имела в виду всеобщий отъезд, Ольгу, по которой намеревалась скучать, его одиночество, свое одиночество... То, что у нас проносится в мыслях, всегда более того, о чем мы говорим. - Сготовить вам кофию? - спросила она робко.
- Нет. (Он нахмурился, потом расправил морщинки - все в порядке!) Как говорил один мой приятель - рюмочку водки, ежли она у вас есть!
- А если только наливка?
- Хуже... но что есть!
Водка нашлась - теплая, не из погреба. Он поморщился, выпил... На закуску даже не взглянул.
Почему-то он вдруг стал глядеть внимательно на свой перстень. И так повернул, и так... Девушка тоже заглянула.
- А что там написано?
- Понятия не имею. Вроде иудейские письмена. Или караимские - мне говорили.
- А кто это - караимы?
- Племя! Верно - хазарское. Живут в Крыму - и веруют, как иудеи. Но это - мой талисман!.. От сглазу. От белого человека.
- Почему непременно от белого?
- Сам не знаю. Мне нагадали, что погибель меня ждет от белого человека!
- А вы сами разве - черный?
- А как же! В какой-то степени. Ваша младшая сестрица, если помните, сразу отличила. Это не случайно! Дети видят все удивительно правильно. Вам не хотелось бы - назад, в детство?
- А вам?
- Нет, скорей - это страшно! Вот-с! Я и есть - арап. Арап Петра Великого. Лишь великий государь мог вывезти невесть откуда арапчонка раба, чтоб он в итоге стал здесь Пушкиным!
Хвастается? Или дразнит с тоски? Даже просто думает вслух. Это редко с ним бывало - то есть при ней. Все равно ей хорошо оттого, что он говорит. Она даже могла не разбирать слов - только звуки и близость. Он выпил еще рюмку...
Девушка была рядом и, кажется, любила его, но то была не она. А где она? Не знал. По правде говоря, временами он даже нетвердо сознавал - кто она. "Говорят... вы влюблены во всех... я безутешна!" Девочка на берегу. Которая исчезла, чтоб стать Татьяной. Теперь она выросла... Наверно, скоро замуж. Круг жизни замкнется, уже смыкается. Экипаж из Люстдорфа, покачиваясь, терялся где-то в степи.
- Идемте гулять! Вы, должно быть, засиделись здесь... - Он чуть было не сморозил: в девках, но вовремя примолк.
- Я должна одеться. Это долго...
- Пусть долго! - Он был великодушен. Чуть пьян и великодушен.
Они вышли. Капор обрамлял ее личико полукружьем ("лицо обрамленное" штамп, но что поделаешь, тут оно в самом деле было обрамлено), пелеринка пальто спадала с плеча... она раскраснелась, торопилась, сбивалась с шагу впервые шла с ним... Споткнулась - было мокро, осенняя трава лезла под подол, ей дважды пришлось приподнимать юбки достаточно высоко.
- У вас красивые ножки! Пользуйтесь этим! - сказал он без стеснения.
- Правда? - Она зарделась. Но все ж решилась - робко: - А как пользоваться?
- Ну, не знаю, - сказал он с мужской важностию. - Красивые ножки, учтите, большая редкость, чем хорошенькое личико! А мы, мужчины, как правило - поверхностное племя! Мы постигаем мир снизу вверх - то есть постепенно поднимая глаза...
- Вы - ужасный человек!
- Возможно. Но я написал не так давно, что "вряд ли / Найдете вы в России целой / Три пары стройных женских ног!" И немного горжусь этим своим открытием.
С горы они сбежали, он взял ее за руку. Она запыхалась, прижалась спиной к дереву.
- Намокнете, был дождь, - сказал он, как старший. Легко, как в танце, приобнял и оторвал от дерева. Она не сопротивлялась. Она была в его власти... щека горела. Он наклонился и поцеловал эту щеку.
- Вы сумасшедший! - сказала она тихо.
- Да. А что?..
- Я знаю, я скушна! - вдруг заговорила она, когда уже шли по лугу, почти берегом Сороти. - Сама не знаю, как это получается! Иногда... размозжила б себе голову, ей-богу! Так хочется сказать... что-то остроумное, необычное... что радует или волнует... что способно привлечь внимание... А получается какая-то стылая чепуха. Вчерашнее жаркое. Сама чувствую - но чувствую, что не могу иначе. Почему это, как вы думаете?..
- Не знаю.
- Как так? Вы поэт, писатель - должны знать! Скажите откровенно, как мужчина... чего не хватает мне?
Он вспомнил, как ответил однажды на этот вопрос себе - когда думал о сестре: "Порочности!.."
Но ей он сказал:
- Милая девочка! Если б это кто-нибудь мог знать! Про вас, про меня! Про всех... Ответа нет! Ответа не будет.
- А литература?
- Что - литература? Пытается ответить... но ей не под силу. Чаще всего - ей это не под силу! Но ножки... вы запомните, это - богатство. В нашем удручающе поверхностном мире...
Он снова склонился и поцеловал ее в щеку. Она приняла послушно. Щека пылала - только была еще мокрой. Он испугался сперва... но подумал, что дождь висит в воздухе, и, как все мужчины, легко успокоил себя.
Обратно шли той же дорогой, взявшись за руки. Вверх по склону, медленно, говоря о каких-то решительно пустяках и получая от этого удовольствие.
- Помните, как вы с Зизи стали меряться талиями? У вас оказалась почти такая же. Так вот, моя ничуть не толще, объявляю вам со всей ответственностью.
- Надо будет померяться! - посмеялись от души.
Они оказались снова у дерева - в той же позе, за которой должен был последовать поцелуй.
- Стойте! - вдруг вскричал он. - Я совсем забыл! - и неловко отстранился от нее.
- Что с вами? - прошептала она.
- Не спрашивайте! - И больше не взглянул на нее. Это было бегством.
Она смотрела на него почти с ужасом. Почему?
- Мне нужно скорей, скорей!.. - повторял, как в лихорадке. - Коня! Скажите кому-нибудь... Коня!.. (Когда он приезжал, коня его куда-то обычно уводили.)
Ознакомительная версия.
