Они шли по улице под огромным черным зонтиком и разыскивали кафе, куда можно было бы юркнуть. На холоде Таня расцвела и расчирикалась.
- Если я королева, то вы, надо думать, король. Я угадала, ваше величество? Но еще хочу предупредить, чтобы не было недоразумений, что я уже беременна от одного знакомого князя.
Тезка одного из генсеков при слове "князь" заметно оживился.
- Какого князя? - быстро спросил он, сверкнув глазами.
- Вяземского.
Это произвело на Таниного спутника ошеломляющее впечатление. Он даже остановился и поник зонтиком.
- Какого Вяземского? - Пробормотал он. - Вас обманули. Я Вяземский. Никита Сергеевич Вяземский. Вот, можете взглянуть, копия документа, удостоверяющего мое происхождение.
Но Таня уже составила представление о случившемся.
- Вы давно занимаетесь, простите за выражение, тиражированием своего благородного генотипа? Может быть, у вас есть сын?
- Сын? Господи, да сколько угодно! Но с фамилией... Хотя, погодите, лет тридцать назад одна женщина попросила, чтобы я оставил ребенку свою фамилию. Сознательная такая женщина, прониклась моими идеями, актриса филармонии. Но я это дитя видел два раза в жизни.
Они зашли в кафе и сели за столик. Таня невидяще уставилась в меню. Меню состояло из бесконечно разных видов кофе. Как же так, возмутятся кофеманы, такое кафе, единственное, появилось в Киеве лишь в 1998 году, а весь антураж романа говорит, что события происходят не позднее 1996, когда автору было 25 лет. Но те внимательные критики, наверное, читали "Мертвые души" Гоголя и безропотно проглатывали, когда Чичиков, скажем, отправлялся к Манилову в бобровом воротнике, на санях, а выходил из коляски знойным летом. С одной стороны, закоренелый абсурдист, я не могу так сразу отказаться от прыжков в будущее и символических дыр во времени. С другой, взявшись писать женский роман, я обязана относиться ко всем этим нюансам наплевательски, чтобы, Боже упаси! не нарушить дамский стиль. Хорошо ли будет, если я, вслед за своим sexсимволом Пушкиным, начну "расчислять по календарю" или, подобно Умберто Эко, примусь с хронометром расхаживать по городу и соизмерять диалоги с пройденным расстоянием? Мне тогда придется заломить за свой роман такой гонорарище, что ни один издатель не захочет со мной иметь дела. И так я колупаю этот текст уже три года. Если мне удастся заключить с неким издательством контракт, то продолжение (типа "Пельмень возвращается") мне придется лабать за три месяца. А потом все станут говорить, что я стремительно деградирую. Так лучше сразу не заноситься.
- Никита Сергеевич, а не разглядели ли вы того мужчину, с которым я разводилась? - Спросила Таня, выбрав "кофе с ирландским виски".
- Как же не разглядел? Он так живописно от вас сбежал, как будто вы не развелись, а собирались... ха-ха... жениться. Между тем, я видел, что вы готовы потерять сознание. Какой подлец, подумал я, вы уж простите, если чего-то не понимаю, дело тонкое. Неужели он вас чем-то опоил?
- Нет, все нормально. Так вот это и есть, наверное, ваш сын, князь. И теперь вы можете говорить, что видели его три раза.
- Надо же, две недели, как сюда приехал, встречаю уже второго сына. Даже третьего, потому, что они все равно одинаковые. Двойняшки.
- Да что вы говорите. - От Таниного дурного настроения не осталось и следа. Она наслаждалась беседой.
- Встретил одну из своих бывших возлюбленных. Красивая женщина, с характером. Представляете, поссорилась с ревнивым мужем и ходила туда-сюда по Крещатику, как маятник. Туда-сюда, туда-сюда. Безропотно пошла в гостиницу, разделась, легла и говорит: "Делайте со мной, что хотите, хоть ребенка". Мне это не понравилось, я хотел оставить ее в номере и уйти. А потом подумал, что женщине отказывать нельзя. Один раз хотя бы из джентльменства надо уступить, а потом как пойдет. Так вот, она меня узнала, подходит и говорит, помните, мы с вами были вместе, у меня от вас двойня. Я сверил записи, и точно, было такое. Тем более, мне на двойни везет. Решил взглянуть, что ж у нас с ней получилось. Она сказала, что один из мальчиков танцует в ночном клубе, на него можно посмотреть. Не пожалел времени, купил билет, всю ночь отбивался от извращенцев. Ничего, красивый парень. Только у его тела во время танцев такое выражение, будто у женского лица перед зеркалом. Худой очень и зеленый. Одежда с него спадает раньше, чем он ее снимает. Брата не видел, но они, надеюсь, одинаковые. Удивляюсь. почему они вместе не выступают, это же так выигрышно бы смотрелось. Хотя я ничего в этом не понимаю, мужское тело - такая гадость. Удивительно, как вы, женщины, соглашаетесь... Родить бы интересно было, но спать с этими тварями! Я бы не стал, нет, ни за что.
- Ну, слава богу, если я и сомневаюсь, кто отец моего будущего ребенка, то дедушка, по крайней мере, это точно вы.
- ?
- Я... любовница вашего сына. Второго.
- Простите, но двойнятам лет по восемнадцать.
- Да, но я не говорила вам, что работаю учительницей в школе. Преподаю вашему Жене русскую литературу. Ну, и... Валик недавно женился на моей младшей сестре.
- Хорошая вы женщина, Татьяна. А хотите, давайте переспим просто так, не для потомства, а для души. Я даже, так и быть, э-эх!, презерватив надену. Вы, я вижу, это дело уважаете. Вам нужен профессионал. К мужчинам рода Вяземских легко пристраститься, как к хорошему кофе.
- Надеюсь, вы шутите?
- Шучу, дитя мое, шучу, - старый Вяземский мечтательно улыбнулся, - но вот вам визитка, если что, звоните, я для внука ничего не пожалею.
- Молю бога, чтобы у вас была внучка!
- Нет, зачем внучка. Этого нельзя допустить. Вы что, к ней же весь город будет бегать. Впрочем, у вас тут городишка маленький. Сколько там того Киева... За два года управиться можно. А потом - в монастырь!
ВСТУПЛЕНИЕ
Извините, девчонки. Я давно должна была это сделать. Да все как-то руки не доходили. Это мужики любят, чтобы роман начинался с сильной фразы. Они всегда начинают с того, чем надо кончать. И, честно говоря, я не вижу в этом ничего хорошего. Ведь главное же - не результат. Так какого же черта к нему так отчаянно стремиться?
Мы, женщины, пришли в этот мир, наверное, ради прелюдии. То есть, ради упований на светлое будущее. Само светлое будущее нам не нужно. Зачем оно нам? Что с ним делать? Но когда мы начинаем мяться и раскачиваться (уж такая у нас природа!), то почему-то над нами все смеются. Чего, вы, мол, все мнетесь да раскачиваетесь? Вот поэтому я сперва испугалась, да начала роман прямо с трех точек, хотя эти три точки ничего такого не значили. Хотела мужикам понравиться. Такое я говно. Да что меня слушать, я даже когда начинаю со сцены проповедовать феминизм, то всегда косяка давлю: смотрит на меня вон тот высокий блондин, или не смотрит. Если смотрит, тогда распускаю хвост, делаю пальцы веером, и могу непрерывно вещать 24 часа без отдыха. А если не смотрит, то просто говорю "спасибо за внимание" и ухожу в гримерку.
Но роман-то я все же пишу для вас, девчонки. Правда, когда я начну рассылать его по издательствам, мне обязательно скажут, зачем я леплю умняк. И что простые женщины меня не поймут. Отчего они все такого плохого мнения о женщинах, я не знаю. Славянская женщина такое может понять и простить, что даже немецкой овчарке не снилось, а уж на что овчарки умные! Да к тому же, книги такого сорта никто дважды не перечитывает. А покупают их все скопом. Серией. Так какая разница, поймут люди книгу, или нет, если они ее уже купили? Им только лестно будет, что вот, они люди из народа, а с ними разговаривают, как с людьми. Если, допустим, и попадется кому-нибудь уж очень непонятное место, подумает, что просто поезд трясет на ухабах, или самолет попал в воздушную яму, или спать почему-то хочется. Поди знай, что это свойства самого текста!
Возьмем, например, простой случай. Заходит в женскую баню поэт Александр Блок. Или поэт Сергей Есенин. Там моются простые колхозницы, у которых дома нет ванны. И что, вы думаете, кто-то из них не поймет, что гений хочет сказать этой акцией? Может быть, они не знают слова "хэппенинг". Но то, что этот пижон просто решил немного повыделываться, и ему почти ничего больше не надо, они заметят сразу по некоторым признакам. И знаете, что они ему скажут: "Да иди ты, гений, в баню!". Поэт, может быть, начнет цепляться к словам. Он прикинется полным дебилом и станет говорить: "Вот я и пришел". На самом-то деле, для любого непсиха очевидно, что его на самом деле просят удалиться. И если бы интеллектуалы не придуривались, то их бы обязательно все стали бы читать. И литература бы не была в таком вонючем упадке. И каждый литератор смог бы починить себе зубы, и его нельзя было бы отличить от приличных людей по запаху.
Я очень хотела написать вступление. Но дело в том, что я дожидалась, пока Таня разведется с Джокером и начнет новую жизнь. Я даже специально положила перед компьютером белый нетронутый лист бумаги, чтобы этот лист меня вдохновлял. Кто ж мог подумать, что такое плевое дело - выставить зажравшегося мужа - может растянуться на полгода. Мне даже в какой-то момент показалось, что эта канитель никогда не кончится. Так нельзя, девочки. Молодость проходит быстро. И если гробить ее на всяких Джокеров, то непонятно, зачем эти кикиморы делают нам эмансипацию. Девочки, у нас нет выбора. Даже если кто-то ратует за консервативный брак и любовь до гроба, остальные-то в это время с непринужденным видом по две и по три сигают в постели к нашим мужьям. Вернее, к вашим, потому, что мой почему-то ведет себя достойно. Но эта загадка природы к делу не относится. Хочешь-не-хочешь, но если ты современная женщина и стесняешься быть дурой, тебе придется под давлением общества стать хозяйкой собственной жизни. Как говорится, если эмансипации нельзя избежать, ляг и получи удовольствие. Вот я, например, шучу. Но я, кажется, единственная, кто шутит. Поэтому мне хотелось бы дать Татьяне шанс все же встать на путь истинный.
