Фаулза, не испытывал отвращения к Сорокину, но больше всего в жизни любил античную и средневековую литературу, впрочем, Возрождение в лице Данте, Боккаччо, Вийона и Шекспира тоже не ускользало от него.
Кроме того, Лена любовалась Ильей, словно произведением искусства, с восхищением и томлением в груди. Похожее она испытывала, когда впервые увидела «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. Репродукцию, конечно, не оригинал. Но у Лены все равно перехватило дыхание. С тех пор картина была ее любимейшей среди всех. Потягаться с ней могла разве только «Девушки с жемчужной сережкой»…
Природная привлекательность Ильи, его естественный магнетизм поражали. Но чего бы они стоили, не будь он так начитан и умен, воспитан и вежлив? К чему была бы эта внешность, будь он пустышкой внутри? Она бы ничего не значила для Лены, а только отталкивала, как грязный фантик. Девушка, оканчивая филологический, как казалось ей, знала об искусстве меньше, чем журналист с экономическим образованием. И это был еще один повод для особого упоения…
Теперь они могли общаться и по телефону, и по электронной почте. Лунь опасалась, что эти способы связи заменят им реальные встречи. Илья может захотеть видеться реже, а чаще – переписываться.
Вернувшись домой в тот день, Лена, не ужиная, бросилась к книжному шкафу и вытащила с верхней полки толстую черную папку, перевязанную затертой от времени бечевкой. Немного постояла с ней, прижав к груди, посреди комнаты, и решительно села на пол. В этой таинственной пыльной папке долгие годы томились самые драгоценные фрагменты ее воображения, зафиксированные на бумаге. В ней бережно аккумулировались все литературные попытки Лены, начиная с того самого момента, когда она впервые осознала себя неполноценной без этих попыток… Некоторые были длиною в одно емкое предложение, некоторые растянулись на несколько страниц. Ничего не было окончено.
Приняв позу лотоса, девушка раскрыла папку и аккуратно разложила перед собой отрывки потенциальных романов, повестей, новелл, рассказов, очерков. Она замерла, разглядывая разношерстную толпу своих же фантазий, и вдруг как никогда ясно поняла: это ее единственное наследие, это все, что она умеет делать в жизни. Все это – осколки ее мозга, и только они останутся миру после того, как ее самой не станет. И мир примет их молчаливо, как принимал уже тысячелетиями артефакты человеческой культуры.
– «Одна работа, никакого безделья, бедняга Джек не знает веселья», – тихо проговорила Лена и провела пальцами по хаотично перемешанным листам разного размера и цвета. Словно карточная дуга, они вытянулись перед ней.
Почерк везде был разный. Он до сих пор не принял устойчивый формы. То и дело менялся под воздействием неизвестных факторов. Лена никогда не писала одинаково, и любой графолог уверенно заявил бы, что автором этих записей не является один и тот же человек.
Огибая Лунь, дорожки текстов растекались в разные периоды жизни, впадая туда, где они были созданы. Тончайшие нити чернил оказались прочнейшим связующим между прошлым и настоящим. То небрежные, то размашистые, то аккуратные и бисерные, то совершенно неразборчивые буквы, сливаясь в веревочки, позволяли Лене вернуться в пережитый этап, взглянуть на него по-новому, заново испытать забытый эмоциональный фон.
– Машина времени… – прошептала девушка. – Что тут у нас? – она пробежалась глазами и вытащила лист наугад.
«В столь сонном состоянии незначительным показался легкий хлопок за спиной. Фаина отметила про себя, что на улице сильный ветер, а в коридоре сквозняк, но особого смысла этим обстоятельствам не придала – засыпала на ходу. Сейчас хотелось только одного – поскорее сделать свои дела и вернуться в постель, укутаться в одеяло, как гусеница в кокон, одну руку засунуть под прохладную подушку и сладко заснуть… Заснуть, чтобы сбежать из реальности, где было столько нерешаемых проблем и трудностей, заснуть, чтобы не думать о болезни, с которой придется жить оставшуюся жизнь. Заснуть, чтобы не вспоминать о соседе и его странных выходках. Заснуть, чтобы не корить себя за что-нибудь. Всегда находилось, за что».
Луни казалось, что писал эти строки какой-то посторонний человек, но не она. Она не узнавала свою же манеру изложения. Не из-за давности написания, а потому что эта неоконченная история создавалась в состоянии психологических приступов несколько лет тому назад.
Затем она выхватила еще один лист из общей кучи и поднесла к лицу, настороженно прищурившись. Там было всего два предложения, и идеальный каллиграфический почерк был так непохож на то, как Лена писала обычно:
«Шквалистый ветер не только сбивал с ног, но и перемещал по льду технику. Спасатели извлекли из реки мертвое тело девочки, пропавшей без вести месяц тому назад…»
– Месяц тому назад, – повторила Лена. – Тельце ее было сплошным белым пятном, одежды практически не осталось. Водолаз, обнаруживший замерзший трупик, сидел в стороне, и плечи его тряслись. Не от холода…
В большинстве случаев Лена писала о чем-то негативном. По ее глубокому убеждению, только темная сторона человеческой жизни заслуживает внимания писателя, только ее нужно исследовать в поисках ответов на вечные вопросы.
Около получаса Лена перебирала листы, перечитывала самые разные строки, сравнивала их и выбирала, что из этого достойно прочтения Ильи Алексеевича. Наконец, несмотря на сильные сомнения, отрывок был выбран.
«А ведь ОН сейчас, одновременно со мною, сидит у себя дома и тоже решает сложнейший вопрос, волнуется, выбирает такой фрагмент, чтобы произвести на меня впечатление. Как это безумно приятно», – думала Лена и улыбалась. Равенство положений придавало ей уверенности. Она взяла лист и села за допотопный ноутбук, чтобы перепечатать текст в электронный вид.
Эту заметку, созданную полгода тому назад, Лунь считала самым идеальным, что вышло из-под ее руки, а потому принципиально не стала менять ни слова.
«…Темная материя текла по его опухшим венам вместо крови. В его зрачках фракталами расцветала Вечность. Глядя перед собой, он видел само Время и знал о нем самую важную вещь. Время – всего лишь категория восприятия мира, а мир куда более сложен, чем человек способен ощутить. Бесконечность – далеко не предел, и не имеет значения, двигаться в плюс или в минус. Ибо не существует большого и малого за границами человеческого мировидения, нет никаких размеров, лишь рамки, придуманные людьми. Человеку нужны границы, чтобы не сойти с ума.
Невозможно найти самую малую частицу всего сущего, как и невозможно познать, конечна ли Вселенная. Это не имеет смысла, ведь наименьшее равнозначно наибольшему, и никогда не постичь предела того и другого. Частицы, атомы, электроны и протоны, кварки… что дальше? Все делится бесконечно. Материк, планета, солнечная система, галактика, Вселенная… что дальше? Все бесконечно приумножается. Наибольшее – это наименьшее. Все замыкается в самом себе, и этот круг не разорвать. Змея пожирает сама себя. Колесо вертится.
Бесконечное пространство наполнено
