Мишку спросил, он только головой помотал. Правда, сказал, что с Родионовым у Тоси вроде тоже не сложилось. А я про Родионова уже и забыл почти. Как не было его, а ведь вся жизнь наперекосяк пошла. Прав был старик Шекспир: мавр сделал дело – и вали отсюда.
Родители хотели свадьбу попышнее, но я уперся: распишемся и довольно. И Таня меня поддержала, она от моих же собственных родителей меня защищала, а они почему-то с ней никогда не спорили.
Квартира собственная у нас позже появилась, а тогда две комнаты в коммуналке – это уже было богатство: родители в одной, мы с Таней отдельно. Не на головах друг у друга. Потом Витька родился, а когда Оленька появилась, квартиру дали. Мишка на новоселье притащил ящик водки, Таня его вместе с этим ящиком чуть не выгнала. И правильно: кому? Обмывали новую квартиру только мы, родители, да вот Мишка еще, он забегал ко мне иногда. А так я после Сибири новых друзей в Москве и не завел, не хотелось, что ли. Помогал Тане быт обустраивать, полочки прибивал, в молочную кухню, помню, бегал за прикормом, стеклянные такие бутылочки затыкали стерильными ватками, и я их таскал, все боялся разбить. Образцовая семья из кино, ей-богу. И я тут, весь из себя идеальный муж, примерный отец и почтительный сын…
Александру почему-то вдруг вспомнилось, как, собираясь переезжать в их новую модную квартиру, Кира выбросила его первый рюкзак и заслуженную штормовку: «Давай не будем тащить на новое место старый хлам! Если вдруг соберешься в поход, купишь новое, еще и получше». А он почему-то согласился. Даже не обратил внимания на это вот «если соберешься». Не «когда», а «если». Она заранее распланировала все. Решала – и двигалась к намеченной цели.
Как с квартирой этой проклятой. Кире хотелось жить в старом центре, и она «взяла все хлопоты на себя, что ж тебя от дел отвлекать». А он, как выяснилось, многого об этой квартире не знал. Начиная с цены и вплоть до… а, чего уж теперь. Может, если бы вник тогда, и бизнес бы сохранить удалось. Но, с другой стороны, сам же решил, что как сегодня – оно и лучше. Зачем сейчас вспоминать?
Не зачем, а почему. Потому что настойчивость бабушки Тани вдруг напомнила «решительность» Киры. Муж – голова, но жена-то – шея!
Может, это семейное проклятье – проходить мимо предназначенных тебе женщин и связывать жизнь с чужими? У деда хоть Тося была, а у Александра? Сайты знакомств? Что там у нас нынче в тренде? Тиндер какой-нибудь?
И тут же стало обидно за бабушку Таню. Она ведь не насильно деда на себе женила. И не требовала ничего. И уж точно никогда не стала бы выбрасывать удочки, палатку или сапоги. Как можно! И в доме всегда пахло то плюшками, то хитро запеченной бужениной, то специями для домашних консервов. Бабушка даже тушенку делала, что там «Китайская стена»! А ведь она работала. В их с Кирой доме никогда никакими борщами и запеканками и близко не пахло, холодильник ломился от контейнеров с готовыми салатами из пророщенного чего-то там с очищенным чем-то тут. Едой это считать было нельзя, как и их квартиру – домом. А он считал. Думал, так и надо.
И дед, кстати, тоже ведь не возражал против бабушкиных инициатив. Вряд ли она пристала к нему с ножом к горлу: женись! Обиделся на Тосю и поплыл по течению. Женился, а сам все о Тосе думал. Р-романтик! Ну и отыскал бы, а не ложился бы в постель с нелюбимой женщиной, не плодил бы детей. Правда, тогда и Александра бы не было, был бы кто-то другой. Но все равно. Жениться, а думать все время про другую – как-то не очень честно выходит. Не так уж, видать, сильно любил, если не рванулся Тосю свою разыскивать на просторах необъятной родины.
Родина-то, конечно, необъятная, но – если любил? Ах да, она же его предала, с другим роман закрутила. Ну да. Зато он исчез без объяснений. А она… Черт! Наверное, любая история сводится к этому вот: а она! а он! а она!
Зачем деду сейчас вынь да положь приспичило Тосю отыскать? Сказать в последний раз «люблю»? Или что-то другое?
Голова гудела от усталости, часы показывали что-то немыслимое. Но до конца тетрадки оставалось совсем немного.
Серая тетрадь. Окончание
– Задержитесь, пожалуйста.
Наверное, страх перед классным руководителем прошит в подкорке. Я лихорадочно соображал: что такого могла натворить Оля, чтобы понадобился разговор без посторонних ушей? Но учительница – черт, от волнения даже имя-отчество из головы вылетело – улыбнулась коротко:
– Вы ведь Суховеров?
– Да-да. Оля что-то…
– Нет-нет, у Оли все хорошо, она умница, хотя в первом классе рано, наверное, об этом говорить, но никаких нареканий, наоборот. Я… – она замолчала, перекладывая на своем столе ручки, тетрадки, бумажки какие-то. И вдруг спросила: – Ты меня совсем не помнишь?
– А должен? – Я искренне удивился, но вгляделся в полноватую, ничем вроде бы не примечательную женщину.
– Я Настя, Тосина соседка по комнате.
Настя? Немыслимо. Да она же лет на пятнадцать старше, чем… чем надо. Но, с другой стороны, если некоторые дамы в полтинник выглядят на тридцать, почему тридцатилетняя не может выглядеть на полтинник? Тосину соседку я помнил более чем смутно. Что-то такое хлипкое, невзрачное, волосы, кажется, длинные. Да, точно, эта прическа называлась «конский хвост». Но волосы ведь каштановые были! А теперь светлые. И стрижка с какими-то локонами, или как там это у женщин называется. И выросла, в смысле объемов, мало не вдвое. Где уж тут узнать.
– Не то чтобы не помню… Смутно… – виновато промямлил я.
Она опять улыбнулась, уже теплее и как бы по-свойски, что ли.
– Все собрание приглядывалась – ты или не ты. Да и раньше, когда жена твоя приходила, гадала – однофамильцы или, может… – она не договорила. – На самом деле ничего я не приглядывалась, про фамилию правда, а тебя сразу узнала, ты не сильно изменился. Мы тогда Тоське все завидовали: симпатичный, умный, влюбленный… И вообще… А потом раз, и пропал.
– Уехать пришлось… и вообще, – повторив за ней расплывчатую формулу, я вдруг сообразил, что из моих уст «и вообще» можно понять и как «сидел», и я неловко поправился: – Работал, Братскую ГЭС строил.
– Стро-оил? – с непонятным удивлением переспросила Настя. – Ты же вроде в газету писал.
– Нет, с тем все
