война потрепала. Но и не пьяная матросня, и не комиссары в куртках бычьей кожи… Выправка и достоинство – все на месте.
Одно непонятно, если, говорят, что опять диктатура, идут расстрелы, то кто из этих бравых военных стреляет не во врагов на линии фронта, а в таких же, как они, русских людей? Кто-то же стрелял в Марфушу?
Николай сдержан и сух. Под взглядами сослуживцев, видимо, ему неудобно. Обещает насчет Саввы справиться и приехать с ответом. Берет под козырек, разворачивается, вместе с сослуживцами уходит. А она идет по набережной с ее вновь открывшимися ресторанами и модными лавками. И понимает, что не хочет ничего. Ни изысканных блюд после нескольких месяцев пустых лепешек и картошки, ни нового платья, ни кружевного белья. Не хочет ничего.
Только чтобы Савва нашелся. И Антипка, конечно же, тоже.
Николай приезжает в четверг. На материнском авто. С подарками для девочек. Олюшке привез книгу со сказками, Иринушке – плюшевого медведя. И больше ничего. В прежние визиты по четвергам он и Савве всегда книгу, журнал или альбом для гербария привозил. Точно знает, что Савва дома так и не появился?
Девочки подаркам и не рады – вежливо благодарит Оля, подталкивает Иришку:
– Скажи «спасибо»!
Иринушка смешно лепечет: «Сиба!» Но глаза у обеих на мокром месте. Тоскуют без Антипки, без Саввы.
Николай рассказывает, что справился во всех возможных инстанциях. Что среди арестованных и заключенных за сотрудничество с Крымской Советской Республикой Саввы нет.
Проходит месяц. Анна, несмотря на начавшееся ненастье, по-прежнему по всем горам, по всем тропам, по всем селеньям – русским, татарским, греческим – ищет Савву. Нет нигде. И Антипа нет.
В середине ноября заболевает Иришка. Жар не спадает. И в этот самый день Николай приезжает с известием о своем срочном командировании к союзническому командованию во Францию. Военный корабль стоит на подступах к Балаклаве и отходит через три дня. Анну с детьми возьмут на борт.
– Мы не можем ехать. Без Саввы ехать решительно невозможно.
Она измучена бессонной ночью у постели Иришки, забыла даже чаю гостю предложить. Хорошо, нянька Никитична опомнилась.
– Чай хорошо, но лучше бы водки! – Николай сам на себя не похож. Плохо выбрит. Глаза воспаленные.
– Нет у нас водки. Пить некому. Знаю, что вольная продажа водки открыта, но у нас нет.
– И нигде нет! – Николай, спросив разрешения, закуривает. – Какой пассаж – вольная продажа разрешена, а ее просто нет в Крыму. Простите, Анна Львовна, за срыв. Зверски устал. Но вам невозможно не ехать!
Невозможно не ехать…
Николай, выкуривая очередную сигарету кряду, объясняет, что пропажа Саввы помешать ее с девочками отъезду не должна. Он со своей стороны и мать со своей едва договорились, что гражданских возьмут на борт военного судна. Другой такой оказии может не быть. А верх безумия ехать через Турцию, куда порой еще заходят гражданские суда, но где одной женщине с двумя дочками, но без мужчины находиться просто невозможно. Кроме того, муж ее уже подхватил в Константинополе горячку, еле выходили, а что будет, если с горячкой сляжет она? Нужно ехать обязательно теперь. Даже если не объявится Савва. А он, Николай, после найдет непутевого племянника мужа и отправит его следом. Слово офицера.
Как уехать без мальчика? Как уехать без мальчика, который, не умея плавать, прыгнул в воду, чтобы только не оставить их одних?
Проснувшаяся Иришка начинает плакать в комнате наверху.
– Вы же не хотите свести девочек в могилу, только чтобы дождаться даже не родного вам племянника! – Николай решителен и резок. – В Крыму нынче тиф и даже холера. Шестьдесят заболевших и двадцать трупов на одном только эсминце «Отважный». Врачей хороших нет! Никаких нет! Все попрятались и разъехались.
Опять она во всем виновата.
– Девочек нужно спасать!
Девочек спасать. Лечить Иришку. Отдать в гимназию Олюшку – здешние гимназии не открылись, домашних учителей даже с присланными матерью деньгами не найти. Но, главное, Иришка. Ее нужно спасать. Здесь нет лекарств. Нужно лечить. Нужно ехать. Николай найдет Савву, он слово офицера дает. И отправит за нами следом. Нужно ехать. А то, что Антипка пропал, может, и к лучшему. С волком на военный корабль не пустят – она уже у Николая справлялась. Но как девочкам объяснишь, что уезжают без Антипа. И без Саввы…
Сборы недолги. Брать почти нечего. Всю их собранную в прошлый раз поклажу разворовали на ялтинской пристани. Из дома всё ценное вынесли или экспроприировали. Немного ее и детских вещей, и Саввушкины рисунки, подобранные в апреле на ялтинской пристани и нарисованные им после на оборотах ревсоветовских агитплакатов – всё, что помещается в два саквояжа. Гербарии Саввы они не довезут, объемные и тяжелые, альбомы с его столь ценной коллекцией бабочек куда-то пропали. Анна не может понять куда, но искать времени нет. А рисунки места немного занимают, лучше они сами рисунки увезут, кто знает, как Савву после придется отправлять, да с его рассеянностью и потеряет, а они ему так важны.
Отплывать должны из Балаклавы. Суда английского и французского флота стоят на рейде у входа в Балаклавскую бухту.
Николай Константиниди заезжает за ними на всё том же материнском реквизированном авто, всё с тем же шофером Никодимом, который отводит глаза – про разворованную на ялтинской пристани поклажу ответ не хочет держать, но Анна и не спрашивает. Делает вид, что не знает шофера. Жар у Иришки немного спал, но ее дети болеют не впервой, и Анна знает, что это облегчение временное, к вечеру жар снова станет расти. Кутает дочку в большую пуховую шаль – нянька Никитична отдала свою – поверх пальтишка.
– Только бы деточку в море не продуло!
Олюшка с нянькой прощается, начинает плакать. Вслед за старшей дочерью плакать начинает Анна.
– Ты уж Саввушку дождись, нянька! Дождись Саввушку! И присмотри за ним – он же не от мира сего, сама знаешь.
Нянька утирает слезы, божится, клянется барышне Анне Львовне за племянником лучше родной матери смотреть. И Антипку дождаться. И больше их обоих никуда не пускать, пока Анна Львовна не напишет, что же им дальше делать. Или пока все они с матерью, мужем и девочками сами к лету не вернутся. К лету война же, бог даст, закончится, и они все вместе снова приедут в свою усадьбу.
Анна забирает из рук няньки закутанную Иришку, садится в авто, оборачивается, в заднее стекло смотрит на машущую платком старую женщину, на исчезающий за поворотом дом. И отчего-то кажется,
