холле будет общее фото. Алина, слышишь? Тебя это тоже касается.
Сбилась с шага, услышав имя: это еще что за новости? Заметила бегающий взгляд Сони и скривилась: вот уж жалостей ей не надо.
— Я не приду, — сказала громко.
Марк попытался возразить. Повторила:
— Я не приду. И не надо делать вид, что хоть кто-то из вас хочет видеть меня в альбоме. — Посмотрела на Алешу, и он отвел взгляд.
— Началось, — закатила глаза Катя.
— Закончилось, — отрезала спокойно.
Антон ждал снаружи, прислонившись к машине.
— Погнали?
Вдруг сообразила:
— А ты-то не хотел на фотосессию?
— Мне здесь месяц остался. Смысл отсвечивать?
Кивнула: и правда.
— Здесь я вести не смогу.
— Нет, конечно. Поедем в сторону моего дома, там проселочные дороги, можно спокойно погонять.
Устроилась на переднем сиденье и пробормотала:
— Это хорошо. Не люблю Москву.
— Ты родом не отсюда, выходит?
Родом, видом, классом — не отсюда, но как же сложно это объяснить.
— Ехать… — он глянул на экран телефона, — сорок восемь минут. Тебе все равно придется со мной разговаривать.
— Я родилась здесь, но в начале десятых мы уехали из-за папиной работы. Там открывали филиал компании, может, знаешь? — она назвала косметическую фирму, он кивнул. — Часть производства перенесли туда, папе предложили хорошую должность, а мама дизайнер, ей все равно, откуда проекты рисовать. Поэтому мы переехали, и в школу я пошла там.
— Русскую?
— Это небольшой город. Там вообще… больших нет, — улыбнулась. — В нашем было очень мало русских, поэтому и школы только свои. На всю школу тоже русских почти не было, или они уже взрослые были, так что мы не дружили. Но я как-то быстро влилась, язык выучила. Сначала ничего не понимала, а через месяц уже болтала. Меня даже позвали в школьную постановку в седьмом классе. У них есть такая пьеса, самая главная, ну вот как «Гамлет», что ее все постоянно ставят. О девочке, которую подкинули на хутор, — а она очень отличается от всех. Темненькая, буйная. Я по типажу подошла.
— И что там произошло? С этой девочкой?
— Она выросла и полюбила сына семьи, в которую ее взяли. А он полюбил ее. Но…
— Но?
— Но ее не приняли. И она превратилась в оборотня.
На самом деле в конце ее по ошибке застрелил любимый, но эту часть в постановку не включили. Прочитала уже потом, в хрестоматии.
— А как тебя там звали?
— Тиина.
— Я имею в виду в жизни. Алина или?..
— Для них «Алина» что-то типа «стона» или «нытья». Есть такое же слово, только с h в начале, но она там не читается. Halin. Представляешь, это как если бы тебя звали…
— Ондон.
— Примерно так, да. Поэтому я стала Элиной.
Элиной она и осталась, так и не притерпелась к заново пришитому имени: нитки все распускались, шеврон то и дело слетал.
— А как будет «я тебя люблю»? — спросил он.
Помолчала, будто вспоминая, потом сказала: «Ты мне нравишься». Затем поправила себя и выдала настоящий вариант.
— На татарский похоже. У тебя даже голос меняется, когда говоришь. Вот только сейчас понял, что у тебя немного есть акцент… А почему вы вернулись-то? Что было дальше?
А дальше был нескончаемый страшный сон, когда ее разбудили ночью и велели собирать вещи.
«Куда?» — «В Москву».
Город-паук с разлапистой сеткой дорог парализовал ее. Так и не научилась его понимать, так и не освоилась в метро, так и терялась в лабиринтах переходов. Они редко сюда приезжали, выбирались не дальше Хельсинки, самое большее — Питера. В отпуск ездили в Испанию или Италию, но она так и не полюбила теплое море и замызганные туристами пляжи, поэтому они и купили дом на острове, где из постоянных жителей водился только маяк. Там и проводили свободное время с папой, пока мама ездила на юга.
— Директора филиала поймали на каких-то финансовых махинациях и выслали из страны, и папу назначили руководителем на бумаге. Прошла пара месяцев, снова начались проверки, и, конечно, что-то там было нечисто. Мы испугались, что на папу всех собак повесят, и сбежали. Одним днем, даже ночью. Сорвались с места и вернулись сюда, а здесь… Совсем по-другому, понимаешь? В итоге все оказалось не так страшно, но мы уже переехали, а потом еще и этот ковид… В итоге мы с мамой остались здесь, а папа ездил туда-сюда.
— Ездил?
— Он там. Женился на местной. Коллеге. Сначала я могла к ним приезжать, но сейчас границы перекрыли, и все. Мы общаемся. Он пишет, шлет фотографии, но мне от этого…
Только хуже, ведь он по ту сторону, а она по эту. Закусила губу и уставилась в окно.
— По чему ты больше всего скучаешь? — тихо спросил он.
— По морю. Нормальному такому холодному морю. Чтоб другого берега не видно было.
Он улыбнулся:
— Тогда поехали к морю.
— Какому еще морю?
— Московскому.
— Вот теперь можешь открывать, — наконец он убрал руки.
Они ехали сюда часа три, не меньше, — она успела сделать несколько пробников по литературе и даже немного поспать.
Голубая гладь шла рябью до горизонта — а на горизонте ни берега, ни конца.
— Как это?
— Места надо знать, — он улыбнулся. — Отец здесь отмечал юбилей на турбазе. Он у меня невыездной, так что я в области все знаю. Водохранилище. Оно же — Московское море. Похоже? Хоть немного?
Не ответила. Спустилась к берегу, скинула кеды и зашла в воду. Окунула руку и поднесла к носу. Пахло тиной — речной, и вдруг ей стало больно оттого, что это город обмана, который всюду раскидывает подделки, даже в названиях. На Красных Воротах не было ворот, пруды не чисты, а с Аэропорта не улететь. Москва — порт пяти морей, но где же хоть одно? Поймет ли он, чем важно это море? Тем, что сейчас она на карте, где прогрузилась только часть, — и вон виднелся край квадрата, за которым ничего и нет, и выходило так, что она одна на этом квадрате-острове, — а дальше край, пустота, обрыв, откуда лететь можно бесконечно долго. А море накатывало волны издалека, море давало перспективу, возможность увидеть что-то, что не имеет границ, а больше всего на
