Зилию Иосифовну хорошо, разумеется, порадовало такое красноречивое согласие Луки.
- Можно было бы еще тебе, конечно, положить шпината, - задумчиво говорила Зилия Иосифовна. - Да только ты-то его, наверное, не захочешь, хотя это и неправда, что он у нас плохой.
- Да нет, отчего же, - неслышно говорил Лука. - Но только позже. Позже...
- А ты изобрел сегодня что-нибудь новое, Платон? - спрашивала Зилия Иосифовна у Луки. - Потому что необходимо, разумеется, чтобы они более еще воочию видели наше превосходство над всеми их лихорадочными стремлениями в насыщении мира - с его навязчивой бравадой ослепления - новыми неведомыми законами, устройствами и машинами. Посреди оголтелого обесчеловечивания народов самодовлеющим техническим прогрессом. Как им еще только оставаться видимо равнодушными пред всеми обильными поставками нашего воспаленного продукта?.. А вся их хваленая изощренность - это только витиеватость совести и ума. Нам как-то еще не хочется подражать всем этим развесистым свойствам. Не более, чем дедовским методам своеобразия. Нам, случайным постояльцам избранничества нашего высокого надмирного знания, владельцам сумрачного света бесполезно расточаемого суждения...
- Да нет же, - с небольшой досадой отвечал Лука, - как-то, знаешь ли, пока еще не очень получается вовсе. Но, может быть, я что-нибудь все-таки изобрету вскоре, нужно только подождать еще в напряжении...
- Ну ты это - ничего, ничего, - говорила Зилия Иосифовна, - старайся. Раньше ты чаще что-то изобретал все время. Так что теперь даже твоя слава точно останется надолго, если не на века. Более же всего хороши твои неожиданные открытия гармонии во всех многоединствах и созерцаниях. И это еще только неправда, что у нас нет никакой хорошей пищи. Это все ихняя наивная борьба с миром съела. У них-то пища, она вся специально для издевательства над простодушным потребителем, который точно нисколько не сможет даже взять ее в рот без принуждения...
- А ты знаешь еще, Платон, - торжествующе продолжала Зилия Иосифовна, теперь не только у тебя есть ученики, но и у меня их несколько есть тоже. И я даже теперь думаю, что нам следовало бы точно у нас в комитете учредить еще особенную секцию созерцания и мира, очень важную, несомненно, при всех рассмотрениях. И хорошо бы еще только, чтобы впоследствии снискала она возможно более очевидного нарицательного значения. Пускай бы хоть во всех досужих беседах поминали о ней... А еще один из моих учеников - человек рассвета - я только не стану тебе специально говорить его имени, потому что оно очень сложное для запоминания (да, а всякое запоминание еще - это только способ отгораживания от мира; одна из самых прозрачных и трезвых обязанностей ума), он, знаешь ли, заявил мне недавно, да еще тем более лукаво и пристально изучая мое невольное первоначальное отношение к сказанному: "Уже для того одного стоило бы их всех прихлопнуть, чтобы посмотреть хоть, как они станут все разлетаться в страхе". Он именно так мне, Платошик, сказал точно, и я даже теперь кроме гордости за своих учеников иногда думаю, что нам нужно, наверное, и все лексиконы наши перестраивать по некоторым новым образцам, которые следует усиленно отыскивать в молодом окружении нашем. Я бы еще, наверное, вообще презирала бы всех человечишек, если бы иногда не их могучий дух, который один только самый вдохновенный и пронзительный в мире. Лучшее достижение еще, разумеется, нашего странного, невероятного сознания.
Лука уже был готов немедленно ответить Зилии Иосифовне некоторой полной самого деликатного, уважительного глубокомыслия фразой, мгновенно сложившейся у него в уме, вполне применимой между супругами, но Зилия Иосифовна как-то так в увлечении новой идеей успела опередить его речи.
- А может быть, нам еще, Платон, только испробовать насмешку, если вместо изобретения?.. - задумчиво говорила она. - Потому что насмешка... и еще порой бывает даже незаметна ежедневная работа ее - подтачивание мира она... как бы это сказать лучше?.. точно, знаешь ли, гомеопатия истребления всего человеческого, совершенного истребления. У них там точно, Платон, время даже самых лучших гомеров пока не подоспело, и тем позже еще подоспеет, чем с большим замиранием сердца они произносят это славное имя, завороженные его полнозвучием. Да, а еще равнодушие, оно должно быть всегда лучшим подспорьем при всяком глубоком изучении наук, каких бы наивно они не старались сами отыскивать других рецептов... Они, соткавшие свои пресловутые образованности из фальшивых обрывков заимствованного многообразия. У них там нескрываемо назначение таланта в качестве маложелательного придатка похоти. Я тоже не боюсь нисколько хоть в чем-нибудь посодействовать их легкомысленному процветанию. Особенно чем менее будучи спрошенной об этом. Хотя бы даже вообще не спросили...
- Нет, - серьезно возражал Лука после минутного размышления, - я думаю, что это очень мягкое средство. И трудно даже теперь уверенно полагать, чтобы оно могло дать хоть какие-нибудь ощутимые результаты, пускай даже лишь незначительно превосходящие те, в которых нас совершенно убеждает все наше нежелательное самообольщение.
- Да-да, конечно, мягкое, - подхватила Зилия Иосифовна с несомненным сожалением в голосе, - разумеется, оно не подходит, я и сама это знаю точно. Я только теперь хотела, Платон, помочь тебе в твоих изощренных мыслях. Чтобы они еще вовсе отчеканились бы в какое-нибудь неимоверное изобретение, более всего своеобразные...
- Да, конечно, - соглашался Лука, - я теперь буду долго помнить об этом.
Потом еще кратко послышался незначительный скрип в помещении, то ли от холодильника в углу небольшой кухни, прежде только низко урчавшего своими притертыми внутренностями, или от окна еще, за которым ночные сумерки уже вовсю тяжело притаились около иных равнобоких, как будто бы прислушиваясь ко всем скудным человеческим домашним секретам, но ни Лука, ни Зилия Иосифовна нисколько не обратили внимания на досадный скрип, посчитавши тот случайным или произошедшим еще от слишком незаметных обстоятельств.
- Да, а вот, Платон, мои ученики, - говорила еще женщина своим певучим, привычным, несомненно, к самому разнохарактерному, артистическому выражению голосом, - они так же, как и я, не видят тоже вокруг ничего настолько привлекательного или святого, если брать в рассмотрение высшие свойства, что точно бы заслуживало быть сохраненным вечно, хотя бы, пускай, заспиртованным, вроде иного пресмыкающегося в формалине... Или еще какого-то уродца с двумя бессмысленными головами...
- Я тоже считаю, - пробормотал, отчего-то немного краснея Лука, да еще со странной уверенностью в своей непоколебимости мысли, - что ничего нет такого вовсе.
- А еще меня мои ученики точно, - продолжала Зилия Иосифовна, - для комплимента называют "неостывшею магмой", но это-то, конечно, по причине несомненного признания моих организующих достоинств, и, хотя я вечно их опровергаю и даже немного порой сержусь совершенно их прямолинейности, но иногда все-таки думаю: а вдруг действительно - неостывшая?.. И даже теперь, может быть, моя намеренная кокетливая наивность - это только бледное излучение моего глубоко затаившегося, сногсшибательного огня...
- Да, - соглашался Лука, - и если все похвалы имеют своей самой драгоценной стороною несоответствие оригиналу, то мы и все равно нисколько не имеем оснований не доверять им каждой в отдельности в силу общей благонамеренности их измышлений. Однажды, Зилия, знаешь, я тоже затеял похвалу одному ученому из Академии...
- Да-да, я знаю, - поспешно говорила Зилия Иосифовна.
- Да нет же, - настойчиво возражал Лука, - ведь это все-таки новая история. Я затеял похвалу одному ученому из Академии, но вовсе, конечно, не за его работы, которые у него были весьма посредственные (безо всякой невыносимости таланта), а только доброжелательно рассчитывая возвысить его дух неожиданным поощрением, потому что его тогда, в основном, все осуждали за недостаточную несомненную убедительность его научных изысканий. А он оказался очень проницательным человеком, он тогда говорит мне: "Вот вы, уважаемый Платон, конечно, меня сейчас хвалите не за качество моих научных работ (которые точно весьма посредственны), но только лишь, чтобы ободрить меня и по возможности возвысить мой дух неожиданной похвалой, я знаю это, и это же, оно еще более ценно и трогательно, чем если бы хвалили меня за достоинства работ, потому что за достоинства хвалить и ума много не надо и душевного благородства. Вы знаете, что меня теперь все бранят в Академии, но даже самые лучшие из них, со всем их неправедно выставляемым, злостным насаждением альтруизма, все они совершенно в самых лучших намерениях нисколько не стоят уже одной этой вашей похвалы при всей сомнительной экстравагантности ее мотивировок".
- Нет, вот еще, честное слово, Платон, - выразительно говорила Зилия Иосифовна, поставивши один локоть на стол и опершись на него всей значительной тяжестью грудной клетки, - они там совершенно ничего не умеют у вас в Академии. Однажды они, знаешь, говорят друг другу: давайте мы у нас что-нибудь отпразднуем все вместе. Они отпраздновали, и что ты думаешь? Конечно же, у них как всегда получился праздник совместной тоски. И если бы это даже специально задумать так, то и тогда бы не могло получиться точно ничего хуже. Мы еще только теперь не станем так же, как и они, наивно гордиться тем, что уверенно проживаем в сфере вечных умственных апокалипсисов и тем, что в них не разобраться, конечно, без особенных, самых пристальных труженических раскорчевок, пускай бы хоть замешенных на самой сомнительной непроверенной человеческой логике...
