руку.
«Ну вот, началось», — подумал Вольский, садясь рядом.
— Вы к Кузнецову? — спросил он.
Мужчина опустил руку и сказал испуганным голосом:
— Мы проиграли войну.
И опять прилепил ладонь к носу. Кажется, он готов был засосать её целиком. Он постанывал и закатывал глаза.
— Мы проиграли войну.
— Я слышал, — ответил Вольский.
— Мы проиграли войну.
— Ага.
— Мы проиграли войну.
— Кому?
— Мы проиграли войну.
Вольский пересел на край. Мужчина подвинулся. Рука у него была тонкая, обветренная, неприятная.
— Мы проиграли войну.
— Оставьте меня в покое.
Мужик сунул в ноздри указательный и средний палец и втягивал, втягивал, втягивал воздух.
— Бы проиграли войду.
Вольский посмотрел на часы.
— Бы проиграли войду.
Мужчина вытащил влажные пальцы.
— Мы проиграли войну.
Вольский хотел уйти в конец коридора и ждать там. Но не успел. Боль врезалась в бок резко, стремительно, будто скорый поезд. Он завыл и согнулся. Мужчина стонал и сучил ножками.
— Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. — Жадные вдохи. — Мы проиграли войну.
— Заткнись, — выдавил Вольский.
— Нюф, нюф, нюф. Мы проиграли войну.
— Закрой рот, скотина!
— Мы проиграли войну.
Вольский схватился за лицо. Вцепился зубами в ладонь. Выгнулся. Потом упал на колени.
— Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. Мы проиграли войну.
С огромным трудом Вольский смог встать и влепил психу пощёчину. Тот умолк лишь на секунду и снова взялся причитать. Вольский отвесил ему вторую пощёчину. Потом третью. Он хлестал его по сальной роже, пока не заболела рука. И не сразу заметил, что бок прошёл. По животу разливалось нежнейшее тепло. Как после оргазма. Мужчина хлюпал разбитым носом и скулил. Лицо его было перепачкано жиденькой кровью.
— Я сдаюсь, — прошептал он и поднял руки.
Вольский наклонился.
— Пошёл отсюда вон, пока я тебя не пристрелил, как бешеную собаку.
Псих опустил правую руку к носу и тяжело задышал. Из кабинета вышла бледная и очень худая женщина. Она скользнула взглядом по Вольскому, по его «военнопленному» и сказала:
— Проходите, кто там из вас следующий.
Вольский зашёл. Кабинет был пуст. Оглядевшись, он сел за стол. Кашлянул. Прошло несколько минут. Потом тяжёлая портьера, закрывающая окно, шевельнулась, и появился мужчина лет сорока пяти в белом халате, с аккуратно причёсанными волосами и редкими, как у старшеклассника, усами.
— Я к доктору Кузнецову, — сказал Вольский. — У меня направление из поликлиники.
— Кузнецов Игорь Игоревич, — отозвался врач и прошёл к столу.
Вольский протянул направление.
— На вашей руке кровь, — заметил Кузнецов.
— Она не моя.
— Чья же?
— Там в коридоре сидит мужик, я надавал ему пощёчин.
— Вот как? Любопытно.
Он выбрался из–за стола, выглянул в коридор и вернулся.
— Там никого нет.
— Сбежал.
— Вы плохо поступили.
— Знаю. Я уже не мог терпеть его причитаний.
— Что он говорил?
— Он говорил, что мы проиграли войну.
Кузнецов вздохнул.
— Но ведь он прав. Мы проиграли войну.
Вольский внимательно посмотрел на врача.
— Игорь Игоревич?
— Да, любезный?
— Можно мне помыть руки?
— Считаю, сделать это необходимо, — сказал Кузнецов.
— А где?
— В коридоре есть туалет.
— Спасибо.
Вольский вышел из кабинета, быстро прошагал по коридору, спустился на первый этаж и кинулся к выходу. На улице он, озираясь, закурил. Кровь на руке засохла и неприятно пахла железом. Его потряхивало от возбуждения. И в голове, как молот, стучала мысль: «Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. Мы проиграли войну». Он зашёл в «Пятёрочку», купил бутылку воды и вымыл руки. В кармане запел смартфон. Номер был незнакомый.
— Слушаю, — сказал Вольский осторожно.
— Это я, — ответил женский голос. — Простите, что вчера не позвонила. Наелась макарон по–флотски и уснула.
— Вы кто?
— Катя. Вы скушали зефир? Хотела поинтересоваться.
— Зефир? Нет. Я его спустил в унитаз.
Она издала вопль раненой волчицы. Вольский нажал отбой и занёс номер в чёрный список. Этой чокнутой бабе также не повредила бы порция крепких, отрезвляющих оплеух. И Кузнецову. Вольский представил, как лупит психиатра по роже. Тот выставляет перед собой белые ладони и просит одуматься. Но ярость и неприязнь лишь крепнут от этих жалких причитаний. Он хватает Кузнецова за шиворот и тащит к окну. Его головой выбивает стекло. А потом, сграбастав, как богомол муху, вышвыривает со второго этажа. Кувырнувшись в воздухе, тот шлёпается об асфальт. Сверху на Кузнецова сыплются осколки стекла и врезаются в живот. Он корчится и елозит ногами.
Чувствуя странное, щекочущее возбуждение, от которого перехватывало дыхание и крутило в животе, Вольский спустился в метро и зашёл в полупустой вагон. В голову продолжали лезть дикие фантазии. Вспомнив быдлана, забравшего сигареты, он представил, как протыкает ему горло ножом. Тот, скуля, ползает на карачках, пытаясь удержать кровь. Она ручейком течёт сквозь пальцы и крупными каплями падает на асфальт.
Размечтавшись, Вольский чуть не проехал свою остановку. Он выскочил из вагона и врезался в сотрудницу метро. С головы у неё свалилась красная пилотка.
— Извините, — сказал он и поднял пилотку.
— Вы что, с ума сошли? — спросила испуганно сотрудница.
Это была симпатичная женщина лет тридцати пяти в синей униформе.
— Я не знаю, — отозвался Вольский и бросился бежать.
На эскалаторе он заметил, что по–прежнему держит пилотку в руке. Сунул её в карман и подумал, что наверху его, наверное, встретят менты. Но ментов наверху не было. Там стоял бородатый парень с букетом ромашек в руке и широко зевал, не прикрыв рта. Вольский вышел под дождь, поднял ворот плаща и двинулся к трамвайной остановке. В голове было пусто. И внутри.
«Какая скука», — подумал Вольский и посмотрел на небо мышиного цвета.
Дома его встретил Принц Альберт. Он выбежал из комнаты, посмотрел снизу вверх и коротко, визгливо тявкнул.
— Закрой рот, — пробормотал Вольский, снимая ботинки.
Возникло странное ощущение, будто он отсутствовал несколько дней. А может, и месяцев. Вспомнив о Саше, достал из кармана смартфон, подержал и убрал назад. Что ей написать? Надо бы позвонить маме. Но и ей сказать нечего. Может, друзьям? Каким друзьям?
Вольский зашёл в комнату, повалился на кровать и мгновенно отключился. Он увидел яркий, обжигающий сон с участием сотрудницы метро. Она лежала на платформе, задрав юбку, а он насиловал её французским батоном. Время от времени сотрудница тяжело вздрагивала всем телом и шарила по полу руками. На лице у неё лежала красная пилотка. Вольский вдруг вспомнил, что пилотку он случайно забрал с собой, и проснулся. Голова была тяжёлая. Лицо как будто обвисло. Вольский сел.
— Саша, — позвал он.
В ответ тявкнул Принц Альберт. Вольский посмотрел на часы. Спал он всего двадцать минут. Но было ощущение, будто прошло часов десять. Он вспомнил сон. И неожиданно возбудился.
Пёс снова залаял.
— Заткнись, — поморщился Вольский.
Но Принц Альберт разошёлся не на шутку. От его визгливого гавканья моментально разболелась голова.
— Если ты не заткнёшься, скотина, ты будешь распят! — заорал Вольский, слезая с кровати.
В кармане запел и зашевелился смартфон. Звонила мама. Говорить с ней не хотелось, но он пересилил себя и ответил.
— Коля, здравствуй! Как ты себя чувствуешь?
— Привет, мама, — отозвался Вольский, морщась от собачьего лая, головной боли и скрипучего материнского голоса.
— Коля, это ты?
— Конечно, а кто же ещё?
— Я тебя не узнала. Голос странный. Как будто бы не твой.
— А кто, кроме меня, может ответить по моему телефону? — спросил он.
— Саша.
— Она женщина. И голос у неё, соответственно, женский. Правильно?
Мама пару секунд молчала.
— Коля, почему ты так со мной разговариваешь? Ты заболел?
— Здоров, — сказал Вольский. — Извини. Голова болит. И этот лай меня бесит ужасно.
— Какой ещё лай?
— Собачий. Я не говорил, что Саша принесла пса? И вот он теперь гавкает, как свинья.
— Ты не говорил, — сказала мама очень
