мне ты.
Ты был прав. Я и сам не припомню, чтобы я внимательно рассматривал хоть одну женщину. У меня и не было на это права. Вдруг эта женщина заметит, что я смотрю на нее? «Как ему не стыдно, будучи таким страшилищем, глазеть на меня? На что он надеется?» — подумает она и поднимет, меня на смех. Хорошо, допустим, она не будет смеяться и начнет жалеть меня. А это для меня гораздо неприятнее…
Я видел, что многие из вас переживали из-за связи с женщинами душевные срывы, что вы как будто уставали, пресыщались женским обществом. Но для меня это был непознанный, неведомый мир, который жил в моих мечтах, подобно наваждению.
Моя гордость, моя сила и воля давали мне возможность жить и без прелестей любви. В юности я годами испытывал муки от невозможности любить и быть любимым. Но со временем эта боль становилась не так заметна. Я смирился со своим положением, как смертельно больной человек смиряется с мыслью о смерти после долгой и продолжительной борьбы. Потом я стал изобретать для себя другие занятия и увлечения. Например, я далеко продвинулся в боксе, почти что стал одним из чемпионов.
Один случай не дал осуществиться моему желанию. Во время одного из поединков на ринге, когда я вот-вот уже должен был окончательно измотать и свалить своего противника, я вдруг обратил внимание на доносившиеся до меня голоса.
Это были не те крики, которые постоянно звучат в адрес победителя, ободряющие его, поддерживающие, полные восхищения. Нет, это оказались голоса протеста против творившейся на ринге несправедливости. Дело в том, что мой противник был красивым парнем. Мне показалось, что присутствовавшие, и прежде всего женщины, не желают, чтобы такой мерзкий тип, как я, одержал верх над ним. У меня в голове все смешалось. Я сделал неверное движение. Последовал удар, после которого все мое лицо залилось кровью. Если бы ты слышал, Недждет, какой хор радостных голосов сопровождал этот удар. Да, эта толпа в тот миг ненавидела меня только за мое уродливое лицо. Она хотела, чтобы я был растоптан.
Шрам на моем лице зажил в течение двух дней. Но душевная рана ноет вот уже много лет.
Я отказался от мысли стать чемпионом. Показать свое страшное лицо миллионам людей, пугать им болельщиков мне не хотелось.
Я стать предпочитать уединенные прогулки в поле, жизнь в лагерях шуму больших городов. Странным созданием я стал — наполовину человек, наполовину дикий зверь.
Но теперь я уже достиг того, о чем мечтал, — душевного спокойствия. Я закалил свой дух долгими упражнениями. Точно так же я сумел сделать стальным свое тело. Больше я ничего не хочу.
* * *
Постепенно становится светлее. Взошло солнце, но я никак не могу заснуть. В кронах деревьев зашевелились птицы, начали обычную утреннюю суматоху. Как и они, я тоже испытываю необходимость пощебетать, поболтать. Но час еще ранний, мои товарищи в лагере спят, и я не могу, потянув одного из них за ногу, разбудить и заставить слушать мои рассказы.
Даже если бы я сейчас встретил кого-нибудь из них случайно, не знаю, захотел ли бы я с ним поговорить. Не думаю…
Со своими товарищами я обычно болтал о пустяках. Раскрывать им свои истинные мысли и чувства я не привык, да и не могу. Я с детства привык ощущать себя среди людей так, будто нахожусь посреди пустыни, один-одинешенек. И хотя с тобой мы дружили столько лет, жили друг с другом как братья, но и ты не знаешь меня…
Да, мне нужно с кем-то поболтать. Я хочу, может быть, впервые в жизни поговорить о самом себе. Зачем? Потом я, наверное, скажу тебе об этом, Недждет. Но сейчас мне не хватит смелости. Ты видишь, какой я трусливый и запуганный человек, что боюсь рассказать о себе даже самому дорогому для меня мертвецу. Может быть, постепенно у меня развяжется язык. Я сел на краешек раскладушки. Я писал письмо на маленьких клочках бумаги. Теперь в моей душе появилось чувство удовлетворения. До свидания. Может быть, я продолжу для тебя рассказ о том, что творится в этом мире.
Хомонголос.
От Хомонголоса к Недждету
Наверное, ты помнишь… Иногда инспектора внезапно устраивали набег на наши комнаты, обыскивали ящики столов для занятий в поисках запрещенных книг. У кого-то находили безнравственные романы, у кого-то эротические рисунки, а у некоторых даже письма от любимых.
Так они и конфисковывали интересные книги, картинки, письма, и в то же время у них появлялся повод, чтобы наказать одних и лишить поездки домой на выходные других.
Слава Аллаху, я в этом отношении был чист и невинен, как снег. В том, что касалось побегов из школы, драк, ссор, неповиновения старшим и поломки школьной мебели, мне не было равных, как и в других нарушениях школьной дисциплины. Правление школы в этом могло на меня положиться. В моем ящике кроме спортивных газет и портретов спортсменов никогда ничего другого найти им не удавалось.
На самом деле и у меня имелись секретные книги, Недждет. Даже ты об этом не знал. Иногда ты видел их, смотрел на их пожелтевшие от многократного чтения страницы, отошедшие от обложек, и спрашивал меня: «Что это?» — «Да так, ничего интересного. Не знаю, как они попали сюда. Иногда я что-нибудь в них заворачиваю», — отвечал я тебе. Мои секретные книги рассказывали не о том, о чем ваши, — не о развратных женщинах, не о любовных приключениях. Это были горькие истории одиноких людей, которые повествовали о своем одиночестве.
Я еще не вступил в такой возраст, когда мог понять суть этих жалоб. Но эти книги странно и необъяснимо притягивали меня, заставляя собирать их и вновь и вновь перечитывать строки, которые я и так помнил почти наизусть. Я был еще ребенком и не мог смириться с мыслью, что являюсь одним из тех обреченных на постоянное одиночество, о которых там говорилось. Но инстинктивно что-то подталкивало к этим книгам. Да, я повторял эти непонятные для меня формулы, подобно отшельнику, вторящему самому себе в состоянии экстаза слова молитвы на непонятном для него священном языке, и загорался надеждой, как больные, которые с доверием принимают лекарство, состав которого им неведом.
Я вырос, сейчас я взрослый. Теперь я лучше понимаю, что именно содержалось в тех книгах.
