Люди из вертолета тоже оказались здесь. Они видели этот последний удар молнии.
— Вы в порядке, мисс? — крикнул один из них.
— Да. А Слейд?
Они перевернули его. Осмотрели.
— Мертв, — сообщил кто-то из них.
— Мертв, — эхом отозвалась она.
И едва не рухнула в беспамятстве. Но они успели ее подхватить.
И тут дождь разбушевался вовсю, намного сильнее прежнего. С неба неслись огромные водяные шары, и каждый из них был размером с человеческую голову. Такой шар запросто мог свалить человека с ног.
— А что со Слейдом? — крикнул кто-то, когда шары стали яростно взрываться вокруг них.
— Он мертв. Ему все равно.
И они вместе с Марсией вернулись к вертолету, чтобы переждать там бурю.
Когда все закончилось, и небо стало не черным, а свинцово-серым, они вернулись на берег, чтобы забрать тело Слейда.
Но его там не оказалось.
— Но ведь он же был мертв! — не веря своим глазам, проговорила Марсия.
Один из летчиков улыбнулся.
— Конечно, он был мертв. И сам никуда не смог бы убраться. Буря унесла его труп в море, вот и все дела.
Они немного постояли, вглядываясь в черную бурную воду новорожденного океана на новорожденной Земле. Миллиард лет назад…
Слейда нигде не было видно. Слейд. Мертвый. Он там, в этом первобытном мире с его приливами, пресной водой и частыми грозами…
— Он там вместе с миллионом микробов, которые жили на его мертвом теле и внутри его мертвого организма, — задумчиво произнесла Марсия.
— Что вы хотите сказать, мисс?
Он там, в насыщенном электричеством мире новорожденной Земли. Он там с микробами, которые жили у него в организме, как и в организме каждого из нас. Он там с ними, мертвый…
Как пища для них.
Пища, вода, воздух, насыщенный озоном, и частые грозы…
Марсия закатилась истерическим смехом. Это была история, которую она думала написать.
Но она не станет ее писать.
Слейд был киллером, приговоренным к смерти. Но мертвый Слейд со своими микробами теперь там. Слейд, зло для человека и человеческого общества, но не обязательно для неисповедимых путей природы. Или все-таки жестокое, ужасное зло?.. Мертвый Слейд там, на дне первобытных вод… Слейд за миллиард лет до зарождения жизни на Земле…
Марсия так и заливалась смехом, когда ее вели прочь от воды. Потом они стали шлепать ее по щекам, сначала легонько, а потом все сильнее и сильнее.
— Со мной все будет в порядке, — наконец сумела выговорить она.
Да, с ней все будет в порядке. Она сможет жить, чтобы забыть случившееся.
Но Слейд останется здесь.
Слейд.
Слейд в этом море. Слейд, который, уже в качестве трупа, станет отцом всей жизни на Земле. Слейд, который согрешил и был доставлен сюда, чтобы умереть ради искупления своих грехов… И для зарождения жизни.
Слейд, которого звали Адам.
Перевод Бориса Косенкова
Ярослав Землянухин
«Domini Canis»
Средневековая тюрьма — это место, где никакие раскаяния не помогут избавиться от крыс, голода, допросов, обвинений в ереси и множества тяжелых лишений. Главный герой, уроженец королевства Арагон, написавший шуточную новеллу, высмеивающую духовенство, убеждается в этом на собственном опыте и теперь ему предстоит стать участником леденящего кровь действа…
DARKER. № 12 декабрь 2015
Когда я воевал в рядах армии королевства Арагон[322], у меня почти всегда был выбор — убивать или не убивать. Это касалось женщин, детей, стариков, если, конечно, они были безоружны. Марать руки их кровью не было никакого желания. Так я думал до того случая, когда молодая арабка, прикрывая лицо платком и звонко смеясь, окликнула капитана:
— Хотите развлечься, chicos[323]?
Капитан, а следом и Мигель, пошли за ней в трущобы. Когда настала пора выдвигаться, их отлучка затянулась, и мы отправились за ними.
— Эй, Мигель! Ты застрял между ног этой правоверной? — смеялся я, сворачивая в узкий переулок. А через мгновение переменился в лице и, выхватив меч из ножен, бил тревогу. Головы Мигеля и капитана лежали отдельно от тел.
Арабку мы не нашли. После этого случая выбор «не убивать» перестал для меня существовать.
Теперь у моих ног корчится старый марран[324], и я совершенно точно знаю, что он умрет. Его убью я. Старик цепляется костлявой рукой за край моей холщовой рубахи, а в его глазах — мольба. Меч валяется рядом, он не смог его удержать. И дело даже не в том, что иначе Палач покончит с нами обоими. А в том, что новый «я» требует смерти маррана.
Когда-то у меня было имя. Родился я в Сарагосе во времена царствования Альфонсо Великодушного. Учился у монахов-иезуитов в Севилье, участвовал в военной кампании против эмирата. Вернулся в Сарагосу с трофеями и надеялся провести остаток жизни, не утруждая себя заботами о достатке, но деньги быстро закончились. Тогда я устроился при дворе короля нашего Фердинанда, благо монахи хорошо поработали над моим образованием, и до недавнего времени служил там.
Под именем Франциска де Исла я написал новеллу, которую задумал как невинную шутку. Но мне до сих пор неведомо, кто в действительности вел мою руку. Сейчас мне кажется, что это был сам искуситель. В новелле я высмеивал и подвергал сомнению великое множество людей этой страны, что пребывали в блаженном убеждении, что могут вести преступную жизнь, не боясь ни черта, ни бога, если постоянно читают Pater Noster и Богородицу, обвешивают себя священной утварью и надевают под одежды власяницу из верблюжьего волоса. Мое перо направо и налево секло высокомерных монахов, алчных донов, мирян, что скупали индульгенции в слепом убеждении, что лишь этим наследуют царствие небесное, и всех тех, кто снаружи выдавал себя за праведника, а внутри был исполнен лицемерия и беззакония.
Конечно, такое творение не могло остаться незамеченным. Святоши не оценили юмора, и за мной пришли. Дверь слетела с петель. Меня, напуганного и ничего не понимающего, увели в тюрьму.
Ночи я проводил на допросах, а днем пытался уснуть в крошечной сырой камере. Вместо постели на каменном полу лежал набитый соломой тюфяк, окон не было, в углу чернела дыра зловонной клоаки. Единственное скудное освещение — постоянно горящая лампа в коридоре за решеткой моего мрачного пристанища. Иногда в ее свете появлялась длинная тень стражника, который наполнял ее маслом. Тщетно в этом непригодном для жизни месте я пытался дать отдых душе и телу! Холод и сырость прерывали мой короткий сон. В первый же день у дальней стены в моей тюрьме зашевелились тени. Скованный страхом, я смотрел, как они скреблись и подкрадывались. И лучше бы это были демоны ада, как я думал сначала!
Из темноты появились крысы! Эти мелкие зверьки быстро ко мне привыкли. Они пролезали между решетками, их серые головы выглядывали из клоаки. Как только я прикрывал глаза, тут же слышал топот коготков по каменному полу.
Вскоре они перестали бояться и шныряли под ногами, таская еду из скудного рациона, который бросал мне через решетку стражник. Множество раз, во время допроса, я просил своих мучителей о милости и скором разрешении своей судьбы. Но они оставались глухи к молитвам, лишь что-то записывали в больших книгах и задавали одни и те же вопросы. Видимо, все это было моим наказанием.
Из скудных фраз и слов проступала мрачная картина происходящего. Святоши мстили. Они не простили насмешек и подали на меня множество доносов, обвиняя во всех ересях сразу.
И я раскаялся! Во всем, что мне предъявляли, я раскаялся перед Святой Католической церковью. Ползал по заплеванному полу трибунала, целовал основание распятия Господа нашего, отбивал поклоны у ног моих мучителей, которые оставались непроницаемы. Вот он я! Отказываюсь от своей ереси! Примите мое покаяние! Под стражей меня увели обратно в камеру, где оставалось ждать решения.
День проходил за днем в тесной маленькой клетушке, тишина нарушалась лишь звуком шагов караульного и лязгом железной миски об пол — мне приносили скудную пайку. А я перебирал в голове, все возможные наказания, которые мог понести. Очищение огнем? Но я же вернулся в лоно церкви. Значит епитимья? Конечно же! Раскаявшийся еретик и клеветник со слезами возвращается к Господу, жадно целует перстень епископа, толпа рукоплещет и приветствует заблудшую овцу, что вернулась в стадо.
Я лежал на тюфяке и мысленно проигрывал в голове, как будет происходить auto de fe[325]. В такие моменты я даже забывал о назойливых крысах, снующих рядом. Чтобы мои мучители убедились в искренности покаяния, я попросил у стражника Святое писание, и в этой маленькой просьбе он не смог мне отказать. Я попробовал читать псалмы нараспев, но вскоре пришлось отказаться от этого. Горло пересыхало очень быстро, а воды в моем распоряжении было весьма мало. Поэтому я садился в углу, подтягивал к подбородку колени и читал при тусклом свете. Книга была не только демонстрацией моего усердия в покаянии. Она была той ниточкой к миру за стенами темницы, что не давала скатиться в пропасть безумия. Время тянулось, но все оставалось прежним. Никто не открывал двери темницы и не вел меня на auto de fe.
