к концу, когда дела шли скверно, когда случайная публика плохо их принимала, они неизменно провозглашали:
– Мы им покажем!
Не будь это плеоназмом, можно было бы назвать “Шины” самыми бескомпромиссными сторонниками amor fati [22].
Тристана входила в число happy few. Она считала, что “Шины” постоянно растут. И не ошибалась. Их тексты становились сильнее, игра тоньше.
Летиция сообщила ей, что “Шины” будут давать концерт в “Тетаре”, самом захудалом зале Парижа, в районе метро “Рим”.
– Мы не играли в Париже после “Металлики”. Хотим доказать, что мы не суеверны.
– Молодцы!
– У тебя можно остановиться? Нам нечем платить за отель.
– Конечно. Вы с Мареном на раскладном диване…
– А вы с Селестеном в твоей кровати.
– Нет проблем, – ответила Тристана, недоумевая, почему у сестры какой‑то странный голос.
Выступление “Шин” превзошло их собственные ожидания. Четыреста человек, набившиеся в “Тетар”, пребывали в самом чистом экстазе, какой только знала история рока.
Тристана вспомнила слова месье Тюртеля. Летиция в тридцать лет стала для нее старшей сестрой. Она играла и пела харизматичнее, чем прежде, она сама становилась музыкой, жила в своем тексте, невозможно было сказать, красива она или безобразна, отделить в ней изящество от необузданности. Тристана не просто гордилась ею: она ликовала.
Последовавшее за концертом празднование длилось долго, но в конце концов, однако, они очутились в маленькой квартирке в Нуазьеле. Тристана порадовалась, что заранее разложила диван: Марен и Летиция рухнули на него и тут же уснули.
Она не дрогнула, когда Селестен разделся и забрался к ней в постель. Но когда он схватил ее в объятия, позволила себе запротестовать:
– Не порти такой триумф.
– Тристана, я без ума от тебя с тринадцати лет.
– Ты еще ребенок.
– Мне тридцать лет, а тебе тридцать пять.
– Два басиста вместе – это бред.
– Наоборот. Басист – это аутист. Два аутиста вместе – прекраснейший вариант риска.
Селестен оказался безупречен в их отношениях. Он был настолько непредсказуем, что ей даже не с кем было его сравнить. Он умел отражать ее наскоки, переключая минус на плюс.
– Ты и я – это нереально.
– Правильно! Это слишком прекрасно.
– Я больше не могу выносить ощущение, что между нами через минуту все будет кончено.
– Давай считать, что все будет кончено через секунду, так еще лучше.
– С тобой я не живу, а выживаю.
– Супер! Это же любовный дарвинизм.
Поскольку они не жили вместе, она имела возможность в его отсутствие все осмыслить и поняла, что скучает по нему. По сути, эти отношения подходили ей идеально.
Ее мучила одна деталь. Она позвонила Летиции:
– Ты знала, что Селестен будет со мной?
– Нет, но надеялась.
– И давно?
– Нет.
Летиция лгала: пятнадцать лет назад она искала басиста с мыслью о сестре. Тристана не могла бы сама выбрать для себя лучшую пару. Зато младшая сестра, которая знала ее и так любила, могла. Она втихомолку сделала ставку на будущее и любовалась теперь результатом.
Она чуть ли не радовалась относительной безвестности “Шин”. Если бы они стали знаменитой группой и разъезжали по мировым столицам, то, возможно, ничего бы не получилось. Но когда перекочевываешь с фестиваля в Ла-Гулафриер (сто шестьдесят пять жителей) в Ле-Пюи-ан-Веле, иметь спутницу жизни в парижском пригороде более чем нормально.
Через год Флоран погиб в автомобильной аварии.
Тристана и Летиция искренне горевали.
Овдовев в шестьдесят пять лет, Нора сломалась. Она продала дом, где счастливо прожила сорок лет, и купила в ста километрах оттуда какую‑то хибару в захолустье, где даже не было железной дороги. Так она знала наверняка, что ни сестра, ни дочери к ней не нагрянут. Что не мешало ей названивать им каждую неделю и сетовать на их равнодушие:
– Вы никогда меня не навещаете!
Терзаемые угрызениями совести и полные сочувствия, они взяли напрокат автомобиль и отправились втроем навестить покинутую всеми страдалицу. Она приняла их хуже некуда:
– А, явились с инспекцией?
– Как ты поживаешь, сестра моя дорогая?
– Да уж получше, чем ты. Я, по крайней мере, не обуза для общества. И у меня нет сыночков-фашистов.
– Мам, нам уйти?
– Я вам уже надоела?
Халупа оказалась еще кошмарнее, чем они ожидали.
– Почему ты выбрала этот дом, мама?
– Этот или другой, какая разница?
В том‑то и дело, что нет, все чувствовали, что она специально постаралась найти такое ужасное жилище, нелепое и труднодоступное.
– Тут нет ни одной фотографии Флорана, – заметила Бобетт.
– Давай-давай, сыпь мне соль на раны. Я стараюсь не думать о нем, это слишком больно.
– Но в твоей жизни была такая любовь, о какой все только мечтают!
– Была, и что? Мой муж умер.
– Но вы прожили вместе сорок лет, ты о них не вспоминаешь?
– Я живу дальше.
Они переглянулись.
– Смотреть целыми днями телевизор – это ты называешь жить дальше?
– Твоя обожаемая тетушка Бобетт всю жизнь только так и проводит время, а мне нельзя?
– Если тебе это в радость… – вмешалась Бобетт.
– В радость! Скажешь тоже! Ты радуешься, пялясь в свой телик?
– Да. Телевизор – мой друг.
– Бедняжка!
– Мама, хватит говорить гадости! – сказала Летиция.
– Ну-ну, продолжай оскорблять старуху мать!
– Ты все время изображаешь жертву, тебя совершенно не интересует наша жизнь!
– Твоя карьера певички has been? Твоя скучная работа, очкастенькая? Бобетт, ты опять запила? Как видите, я вами очень даже интересуюсь!
Ошеломленные гостьи поднялись и уехали. По дороге они почти не разговаривали.
Тристана вспомнила рассуждение месье Тюртеля о неполноценной любви родителей. Не это ли он имел в виду?
Впервые она попыталась представить, какова была бы жизнь матери, не встреть она отца. И вдруг поняла, что Нора выстроила себя как личность вокруг своей изначальной ущербности. Чудесный случай свел ее с человеком, который нашел в ней нечто прекрасное. Его любовь в течение сорока лет закрывала этот вакуум. Заменяла ей содержание. И Нора забыла о зияющей внутри пустоте, а теперь оказалась с ней один на один и не понимала, как с этим справиться.
Тристана знала: если умрет Селестен, она будет жестоко страдать, но не станет гнать прочь мысли о нем. Наоборот, она будет непрерывно с ним разговаривать. Смерть не конец любви.
Несколько дней спустя Тристана собралась с духом и позвонила матери. Она призналась, что после смерти Козетты постоянно разговаривает с ней.
– Попытайся поговорить с папой.
– Слишком больно.
– Ты же все равно страдаешь.
– Позволь мне страдать, как я хочу.
Назавтра Тристане позвонила Бобетт:
– Нора покончила с собой. Включила газ, соседи забеспокоились из‑за запаха, скорая нашла ее мертвой сегодня
