некоторое время Остин пригласил Чарли посидеть с ним за обедом. Устроившиеся на дальнем конце стола Габриэлла и еще одна блондинка многозначительно смотрели на нее и смеялись, но остальные их соседи – пара мускулистых футболистов, два долговязых парня, которые выглядели так, словно никогда не занимались спортом в принципе, Алиша и еще одна девочка из театральной студии – быстро восполнили языковые пробелы Чарли и научили ее своим любимым словечкам: “отстой”, “пиздец”, “шлюха”, “сука”, “придурок” и еще нескольким вариациям на тему “мудака”.
Английский язык, негибкий и хрупкий, ломался у нее прямо на глазах – понятия, которые требовали целых фраз, теперь помещались в одном жесте. Некоторые жесты нельзя было перевести даже с помощью нескольких слов: один мог означать то “я вижу”, то “понимаю”, то “да, интересно” в зависимости от контекста, а мог просто служить подтверждением того, что говорящий следит за ходом беседы; другой, судя по всему, был более экспрессивным синонимом выражения “честное слово”, и ей переводили его как “кроме шуток”.
В АЖЯ существовали жесты для названий соцсетей и для интернет-сленга, а также для эмодзи – те изображались с помощью жестовых каламбуров. Вместе с этим Чарли узнала о множестве технологий, раньше ей совершенно незнакомых. В прошлом телефон казался ей по большей части бесполезным, пригодным только для переписки с родителями или для игр, когда ей было скучно. Но теперь она могла использовать АЖЯ в любой соцсети с функцией загрузки видео или гифок.
Кевин, один из долговязых парней, завладел ее телефоном и скачал для нее разные приложения – одно включало вспышку при звонке, другое позволяло отправлять видеосообщения, не загромождая память, и еще несколько преобразовывали устную речь в текст с точностью, варьирующейся от сносной до комически ужасной. Чарли подумала, как эти вещи пригодились бы в Джефферсоне, но, конечно, там не было никого, кто мог бы ей их показать.
У девочек были еще собственные тайные жесты, которыми они обменивались за спинами и под столом. Впервые этот жест Чарли адресовала Кэйла. Она двинулась к Чарли через всю столовую таким целеустремленным шагом, что та уже подумала, не сделала ли ей что‐то плохое. Но когда Кэйла подошла ближе, ее манера изменилась, и она незаметно сделала несколько жестов, которые не могли видеть остальные сидящие за столом.
Что? – сказала Чарли. – Я не понимаю.
После третьей попытки Кэйла сдалась и повторила ту же серию знаков Алише. Чарли краем глаза наблюдала за их тайным обменом репликами и поняла, что та просила тампон.
Извини, – сказала она, когда Кэйла повернулась, чтобы уйти.
Да ничего.
Отчасти Чарли все равно внутренне готовилась к нападению, боясь, что в любую секунду ее одноклассники из Ривер-Вэлли могут отвергнуть ее дружбу, невзлюбить ее из‐за того, что она вторглась на их территорию, или просто устать от ее никудышного АЖЯ и объединиться с Габриэллой, чтобы сделать ее жизнь невыносимой. Сначала над ней посмеивались, когда она коряво изъяснялась на уроках, а одна девочка в туалете как‐то раз сорвала процессор с ее головы и захихикала. Когда она повернулась, Чарли заметила, что у нее тоже имплант – таких учеников в школе было довольно много, – но понятно было, что внимание к ней привлекало не само это устройство. Все остальные дети с имплантами говорили на АЖЯ бегло – или, по крайней мере, бегло по сравнению с Чарли. Ее раздражало, что из‐за этого над ней смеются, как будто она виновата в том, что не знает язык. Но после того, как она несколько раз посидела за одним столом с Остином, издевки почти сошли на нет. Теперь к ней относились снисходительно, хотя такая терпеливость была нехарактерна для всех знакомых ей подростков, да и для нее самой тоже.
Постепенно она начинала осознавать, насколько сильно верила слышащим людям, насколько глубоко все эти тысячи мелких проявлений враждебности проникли в ее существо. Теперь – когда она смотрела через стол на Остина или когда кто‐то относился к ней доброжелательно, – у нее вызывало отвращение чувство собственной ничтожности, которое по‐прежнему ее охватывало, и воспоминания о том, как она вела себя в Джеффе, чтобы стать одной из них. Но с каждым разом, когда Чарли удавалось с кем‐нибудь поговорить, она по крупицам обретала уверенность в себе. Через некоторое время она даже набралась смелости (и навыков понимать жестовую речь) и спросила своих соседей по столу об отсутствующем глаголе “быть”.
Вчера у тебя тоже пицца? – Она указала на поднос одного из мальчиков.
Да, – ответил кто‐то.
Вчера у тебя тоже б-ы-л-а пицца? – сказала она.
Она продактилировала слово с нажимом, вопросительно изогнув брови. Остин догадался первым. В его глазах вспыхнуло понимание, он нахмурился и укоризненно погрозил ей пальцем.
Б-ы-л-а – ни-ни, – сказал он.
Чарли была разочарована – значит, глагола “быть” просто… нет? Как язык может существовать без настолько фундаментальной концепции? Возможно, неохотно подумала она, ее мать и врачи правы насчет неполноценности АЖЯ. Разве можно представить естественный язык без понятия бытийности?
Но Остин просто указал на руку Чарли, а потом сделал большой жест, описав дугу от живота через всю комнату. Чарли повторила за ним, но, похоже, это было не то, чего он хотел. Она уставилась на него.
Я, – сказал Остин, указывая на себя.
Он похлопал себя по груди, потом по плечам, вытянул руки, согнул и разогнул пальцы.
Он взял ее за запястья и вытянул перед ней ее собственные руки.
Она посмотрела на свои ладони и поняла – подразумевалось ее бытие, ее еще не высказанные мысли и уже переживаемые чувства, названия всего, что она знала и чего еще не знала, неизменно существующие на кончиках ее пальцев.
Шли недели, и Чарли из центра всеобщего внимания переместилась в ранг обычной участницы беседы – она выучила все ругательства, какие только можно было выучить, и у нее все лучше получалось следить за ходом разговора. Она стала держаться свободнее и позволяла себе улыбаться.
Когда один из футболистов скаламбурил, мешая жестовый язык со звучащим – изобразил ухо под столом, чтобы показать слово под-слушать, – она рассмеялась, и Остин удивленно поднял бровь.
Ты поняла?
Да.
Неплохо для слышащей.
Только когда он сказал это, она поняла, что вообще ничего не слышит, даже обычных помех, как будто сняла процессор на ночь. Она отсоединила его и осмотрела,
