— Коли нет, так чего её искать-то? Сама придёт… А долго, матушка, гости-то прогостят? — остановила её ещё раз Секлетея.
— А и сама не знаю… — ответила Ирина Егоровна и, притворила за собой дверь в сенцы.
Только было просвирня принялась за стряпню, как к окошку подошла высокая, худощавая дьяконица с ребёнком на руках.
— Здравствуйте, матушка! С богоданной дочкой вас поздравляю! — приветствовала она просвирню.
— А вы разве видели их? — полюбопытствовала та.
— Нет, ещё не видала, а мне матушка-попадья сейчас говорила.
— Как же, как же, женился у меня сынок-то!
— Вы раньше что-то не говорили об этом…
— Да и сама-то, матушка, я ничего не знала! Всё это как-то вдруг у него сделалось!..
— С приданым взял невесту-то? — продолжала допрашивать дьяконица.
— И этого ещё не знаю! Знаю только, что роду очень знатного, генеральского!..
— Ну, так уж, поди, конечно, не без приданого! — решила дьяконица. — Обед для гостей-то стряпаете?
— Да. Послала вот Авдотью за водой на родник, а она и запропастилась!..
Ребёнку наскучило слушать разговор старших, и он захныкал, зовя мать домой.
— Постойте-ка, я гостинчик ему принесу! — сказала Ирина Егоровна и, пройдя в горенку, вынесла оттуда две конфетки.
— Поклонись тёте головкой! — приказала дьяконица своему малышу и, вдруг, вспомнив про оставленное хозяйство, начала прощаться. — Покорно благодарю, матушка, на гостинце! Стряпайте с Богом! Чего не нужно ли будет, — так присылайте ко мне! — заключила она.
— Хорошо, хорошо, уж не откажите, коли что понадобится! — ответила просвирня.
Через полчаса вернулась с родника запыхавшаяся Авдотья и торжественно объявила:
— Наши-то голубки на могилку о. Алексея прошли.
— Что уж ты так долго ходила? — недовольно перебила её просвирня.
— Да, што, матушка? — оправдалась та. — Проходу ни от кого нет! Всякому расскажи: и кто такая? и какого роду? и откуда? Всякому лестно знать!
— Меси скорее тесто на ватрушки, — приказала просвирня, — у меня самой-то руки сегодня что-то не владеют…
— На одной сметане месить-то или молочка подбавить?
— На одной, на одной.
— Я тоже думаю, што так: гости-то не кой-каке!
— Ну, ты как же про невестку-то рассказывала? — полюбопытствовала Ирина Егоровна.
— Богатеющая, говорю, столичная, нарядов — уйма, сундуки — складные, словно гармонья, а уж из себя — и говорить нечего! Матушка-то-попадья сердится, зачем-де матушка-просвирня от нас скрывала, што женился сын-то, а я ей и говорю: «Мы-де и сами-то ничего не знали: нынешние, мол, дети родителей-то не больно спрашиваются!..» — в точности передала Авдотья.
В такой беседе стряпня продолжалась довольно долгое время. Покончив её, Ирина Егоровна прошла в горенку прибраться и заметила, что мимо окон раза три мелькнула женская фигура под зонтиком, которая, проходя мимо домика просвирни, видимо, замедляла шаги. Так как с зонтиком ходила в Терёшкине одна только писарша, то Ирина Егоровна и решила, что это она. Зонтик мелькнул ещё раз, другой, и, наконец, утомлённая бесплодным хождением взад-вперёд, писарша решительно подошла к окну.
— Здравствуйте, матушка! Как поживаете? — как ни в чём не бывало спросила она. — Сегодня утром я слышала колокольчик… Не приехал ли сынок?
— Как же, как же, приехал! — ответила просвирня.
— Скажите, пожалуйста! А я ничего и не знала, — солгала она. — Ходила сейчас в лавку за шпулькой, а лавочница мне и говорит: «К матушке-просвирне гости приехали — дама с кавалером»… Кто же, думаю, такие?
Тут писарша выжидательно замолчала, при чём косые глаза её ещё больше разбежались в разные стороны, и всё лицо выразило необычайное любопытство.
— А это молодушку сын-то привёз из столицы… Женился он там на генеральской дочери… — стараясь быть как можно равнодушнее, ответила просвирня.
— Скажите, пожалуйста! А я ничего и не знала… Говорила ваша Авдотья урядничихе, что приехал ваш сын с дамой, да, думаем, врёт, поди! Надолго приехали?
— А не знаю, как погостится!..
— Наверно ненадолго. Здесь такая необразованность, одно только мужичьё!.. Я давно говорю мужу: надо нам переехать в губернию… Ну, да они, мужчины, разве в состоянии понять тоску нежной женской души?!. А, говорят, молодушка-то нарядов много с собой привезла?
— Не видала я ещё, по правде сказать, а, поди, я чай, не без того: люди молодые! — неохотно ответила Ирина Егоровна, которой уже наскучили эти расспросы.
Но писарша не унималась.
— Скажите, пожалуйста! Авдотья говорила: три сундука большие… Неужели правда?
— Извините меня, Анфиса Гавриловна, недосуг: чай, вернутся скоро с прогулки, — обед собирать надо! — обрезала её вышедшая из терпения просвирня.
— Да и мне пора, прощайте, матушка, шпульку надо купить, бирюзовое платье хочу себе шить!.. — сообщила на прощанье писарша и пошла судачить по селу.
— Фу, ты, как надоела, балалайка бесструнная! — промолвила Ирина Егоровна. — И сама-то ещё хорошенько не разберусь, что случилось, а каждому отчёт подай, как, да что? И зачем ты, Авдотья, болтаешь зря? — недовольно заметила она стряпухе.
— Да как же, матушка? Ведь проходу ни от кого нет!
— Ну, ладно, знаю, знаю! Ты лучше в печку загляни: цыплята не подгорели бы! А я пойду на стол собирать… Того и гляди — гости-то наши вернутся!
Действительно, через полчаса вернулись молодые. Миля немного утомилась от жары, но прогулкой осталась довольна и всё время обеда восхищалась виденными местами, особенно речкой, берега которой были сплошь покрыты благоухавшим шиповником. Вследствие хорошего моциона, гости отдали стряпне матери должную честь, что очень польстило Ирине Егоровне, боявшейся не угодить столичной невестке, и, как будто, ещё более примирило её с нею. Просвирне уже не казался теперь так обидным поступок сына, и она утешала себя, вглядываясь в ласковое, симпатичное личико Мили: «Ну, что же? Теперь у меня, вместо одного сына, будет двое деток: сынок да дочка! Она, кажется, добрая, славная!..»
До самого вечера дети с матерью провели в мирной, оживлённой беседе. Вася интересовался мельчайшими подробностями житья-бытья о. Герасима, дьякона Афродитова и, вообще, всех терёшинских обитателей, среди которых протекли его детство и ранняя юность. Он с удовольствием и искренним, заразительным смехом, заставлявшим хохотать до слёз мать и жену, вспоминал различные комические эпизоды из жизни этих лиц. Всегда тихий, безмолвный домик просвирни словно переродился. Звонкий смех и молодые голоса вырывались из маленьких раскрытых окон и далеко разносились по площади. Все соседние обитатели были страшно заинтересованы тем, что происходило у просвирни, но старались делать вид, что ничего не знают и не хотят знать. О. Герасим, которому очень хотелось поскорее увидаться с Васей и выведать от него, нет ли чего новенького в области гомеопатии, не выходил даже на крыльцо по приказанию матушки, которая, вдруг, сделалась необычайно чопорной, и довольствовался свежим воздухом через окно, у которого он пил чай с дьяконом, пришедшим по заведённому обычаю потолковать о событиях текущего дня. Наливая мужу и гостю по пятому стакану, попадья со свойственной ей энергией упрекала дьякона в отсутствии у него самолюбия.
— Уж ты, дьякон, не говори, я тебя знаю! — горячилась она. — Ты всякому мальчишке готов первый оказать внимание!
— Ведь по заслугам… — робко возразил тот.
— А какие такие его заслуги? Что студент он? Так нынче всякий разночинец может в студенты пойти! А вот тебе мой сказ: если ты, не дождавшись от них визита, первый пойдёшь к ним, я тебе больше не кума и в случае надобности ищи себе другую!
— Мне что же? Я не пойду, коли не хотите… — как всегда и во всём подчинился Афродитов приказанию матушки.
Из всех заинтригованных приездом столичных гостей терёшинских обитателей не выдержала строгих правил этикета одна только писарша Анфиса Гавриловна. Несмотря на жару, она нарядилась в своё лучшее кашемировое платье цвета бордо и под зонтиком отправилась гулять по площади, в надежде быть замеченной и приглашённой к просвирне. Но маневр её не удался: сколько раз ни проходила она мимо домика и ни косилась на окна, приглашения не последовало. Наконец, заметила писаршу попадья и поманила её к окошку.
— Ну, наш пострел везде поспел! — заявила она с обычной откровенностью и негодованием. — Что вам нет больше места-то для прогулки, как около просвирниной избы? Чего вы тут в глаза-то лезете? Как вам не стыдно, Анфиса Гавриловна! А ещё дама!.. Вон дьякон, — мужчина, — и то приличие соблюдает!.. Ведь я знаю, зачем вы тут кружитесь! Хотите, чтобы вас просвирня пригласила чай пить с московскими гостями!
— Скажите, пожалуйста! Очень мне нужно! — вспыхнула писарша, обидевшись, что её секрет открыт. — Чаю я ихнего, что ли, не пивала? Мне просто фасончики хотелось посмотреть, — платье хочу шить бирюзовое, — а журналов в здешней глуши нет!..
