„Паштетов“
Паштетов писал стихи и к журналистике относился весьма скептически. Свою работу в газете рассматривал не более как временное неизбежное зло, с которым нужно мириться так как мама заставляет ежедневно ходить на какую-бы то ни было работу. Все-таки не кирпичи грузить, думал паштетов, когда получал очередное задание Иванова написать о скандале в городском законодательном собрании или о протечках с которыми не может справиться Районное жилищное управление. Если бы не мама, саша Паштетов ни за что бы не ходил в редакцию, но Екатерина Львовна неумолимо будила по утрам своего бедного и непутевого гения, твердя ему, что до Бродского ему еще далеко и поэтому права говорить, что он „пишет стихи“ и это его работа, как Нобелевский лауреат говорил на суде, обвинявшем его в тунеядстве, Сашенька со всоим талантом не имеет. Поэтому, как миленький, должен бегать на работу и приносить маме деньги, хотя бы на обеды, которыми она его кормит со своей маленькой пенсии.
Паштетова выгнали, а со всеми сотрудниками заключили контракт, где одним из пунктов было категорическое запрещение сотрудничества с каким-бы то ни было средством информации. Паштетова приняли обозревателем в газету „Круглые сутки“ и первый же ее номер вышел с его полосным материалом. Он назывался сказка про хитрого карася или про то, как один бычара всю страну накормил».
Все имена кроме Ленина и Брежнева вымышлены.
Жил — был на свете один человек. Для складности назовем его простым именем Вова. И кроме благообразной наружности ничего у Вовы не было. Но наружность, зато была что надо! Темный волос, овал лица, стать, подстать… Одним словом, графа Орлова с него писать, да и только. Однако при партийном режиме стати да овалы не шибко ценились. Мужских стриптизов тогда и в помине не было, а в качестве главных фотомоделей в стране тиражировались в основном Ильич, который Ленин и Ильич, который Брежнев. Одним словом, при прежнем режиме Вова в отличие от своего тезки Вовы Ульянова, ни популярностью, ни богатством каким-нибудь особенным, не пользовался и не славился. Однако, как только начались новые времена и все вовины друзья, побросав партбилеты принялись «рубить бабки по быстрому», Вова понял, что либо сейчас, либо н когда. И решил Вова стать капиталистом, чтобы жить достойно своим статям и овалу лица. Но делать Вова ничего, кроме как надувать щеки перед зеркалом больше ничего не умел и все представления о капитализме черпал только из рассказов своих удачливых корешей, которые либо «кидали лохов», либо «брали кого-нибудь под крышу». Так Вова уверовал, что предпринимательство это и есть- либо кого-нибудь кинуть, либо взять под крышу. Чтобы кого-то «кидать» надо было иметь что-либо в голове. Однако так как обычно если природа изрядно потрудится над стаями и овалами, то на мозгах обычно устраивает перекур. Вот Вове наверное и оставалось только «взять кого-нибудь и чего-нибудь» под крышу. И не долго думая, наш герой решил взять под свою защиту ни больше. Ни меньше, как «качество товаров». При выборе объекта охраны видимо сыграло роль поверхностное знакомство с диалектическим учением Гегеля, что «качество», если его охранять, может перейти в большое «количество» денежных знаков. Сказано — сделано! Для разгону правда требовался начальный капитал. Его-то Вова взял на время у своих корешей — специалистов по «лохокиданию». Тогда повсюду словно грибы после дождя, росли всякие инвестиционные фонды типа «Дока Хлеб». «МММ», «Властелина» и так далее, где оборотистые вовины друзья отбирали у лохов, то есть у граждан бывшего СССР их бывшие сбережения. Соображая себе так. мол на фига Ваньке Иванову деньги, он все равно их пропьет. А мы, если у него — дурака их отнимем, со вкусом потратим их с девчонками на Сен-Дени. В общем занял Вова деньжат у своих корешей, и пошел фотографироваться на этикетку. Этикетку по типу той, что теперь вешают на все магазины, рестораны и кафе, где под фотографией совы пишут: «Объкт охраняется отделом вневедомственной охраны». Фотограф постарался на славу и вовина фотка отлично отобразила и стать и овал. Фотку стали шпандорить и нашлепывать на все съестные припасы и на алкогольные и безалкогольные напитки, а подпись под фотографией гласила, что Вова, за качество отвечает… Деньги к Вове потекли рекой. Он попал в число известных людей и его стали даже показывать в популярной телевизионной программе, где он глупо улыбался, таращил глаза и выпячивал живот. Газеты наперебой стали печатать интервью с Вовой, где он делилися такими сокровенными знаниями, достойными гения, что де по утрам следует делать зарядку, и что де полезно вообще заниматься спортом, а курить вредно… и так далее. Даже скандал с ребятишками из компании «КОКА-СОЛЬ» или «БОКА-ТРЕП», где Вова брал для разгона деньги, не повлиял на вовину карьеру. Капитализм по схеме «кинуть лоха» и «взять под крышу» работал ничуть не хуже чем учение о прибавочной стоимости. Кинул лоха — миллион баксов! Взял под крышу — еще миллион! Жизнь оказалась и простой и счастливой. И если раньше с денежных купюр на народ хмуро взирал вождь мирового пролетариата, то теперь со всех бутылок и пакетов со снедью нагло пялилось овальное вовино лицо.
А потому, что капитализм! А потому, что если не ты, то тебя кинут. Или под крышу возьмут.
— Совсем ахуэл парен, сказал Кильдыбаев, дочитав статью и протягивая ее Мирзаяну. — Культур-мультур у него сафсем нету, с укоризной отвечал Мирзаян. Через пару недель паштетов упал пъяный с лестницы и сломал два ребра. Добкин пустил по редакции слух, будто бы это дело длинных рук Дурбанка. Раиса Соломоновна и Наташа Машная ездили к Паштетову в больницу, и Наташа по этому случаю одела не рваные колготки.
РАЗГОВОР В КАФЕТЕРИИ
В гонорарный день Добкин взял в кафетерии рюмку загадочного напитка, который буфетчица Ася настойчиво выдавала за азербайджанский коньяк, взял бутерброд со шпротой и так как ему был нужен собеседник, а выбирать было не из кого, подсел к ни хера не соображающему Сан Санычу Бухих, который с открытыми глазами спал сидя за столиком притворяясь, будто читает американский экономический журнал. Для зачину разговора Добкин первым делом громко кашлянул, от чего Сан Саныч проснулся и с испугу принялся приносить извинения на всех известных ему иностранных языках. — А что, Сан Саныч, скажите ка мне, что по вашему значит самоцензура, спросил Добкин нагло улыбаясь. — Мнэ-э-э, Самоцензура, это молодой человек что то навроде инстинкта самосохранения — Ну а коли инстинкты ослаблены? спросил Добкин, пальцем гоняя по столу непослушно сбежавшую с бутерброда шпротину — А коли ослаблены, Сан Саныч задумавшись пошамкал губами — Коли ослаблены, съедят… Я вот сорок пять лет в газете работаю. и точно знаю, нельзя без нее, без самоцензуры Добкин пальцами закинул в рот беглянку — шпротину и потрепав Сан Саныча по щеке сказал — А я дольше вашего работать собираюсь, так вот…
ПРОКОЛ
Во вторник Добкин притаранил материал. Как обычно нагло, не снимая шапки и пальто он ввалился к Иванову в кабинет, запанибрата бросив что то вроде «привет начальству», шлепнулся на стул подле редакторского стола и прямо поверх директивы генерального, которую главный в этот момент внимательно изучал, швырнул под нос Иванову свою полиэтиленовую папочку.? Что это, спросил Иванов, поднимая глаза на небритого и дурно пахнувшего Добкина.? Материал принес, что вы заказывали, — ответил Добкин самодовольно улыбаясь? Скандальный? — с надеждой спросил Иванов? Скандальней не бывает? А с достоверностью как? Добкин на это посмотрел на Иванова с укоризной и сделав характерное движение большим пальцем по верхнему ряду зубов, сказал, — Бля буду! Материал горящим порядком бухнули в набор. А на следующий день разразился скандал. В пол — двенадцатого секретарша генерального с какой то не предвещающей ничего хорошего таинственностью пригласила Иванова в кабинет. Не хорошие предчувствия не обманули. Матвей Геннадиевич сидел с крайне хмурым лицом и не добро пялился в свежий номер газеты, лежащей на его столе.? Что вы там за херню такую написали, загремел он не поднимая глаз? Смотря что вы имеете в виду, газета большая, — дипломатично ответил Иванов? Я, бля не про всю газету тебя спрашиваю, я про те материалы что твои гениальные Добкины — Жопкины делают… Иванов что то заблеял в ответ, но Матвея вдруг прорвало,? Да я тебя с твоим Добкиным и вашим сраным материалом не только на улицу выброшу, я вам обоим такой счетчик включу. что вы со мной никогда в жизни не расплатитесь. что вы не только свои квартиры продадите, вы бля хаты мамашины и папашины продадите что бы со мной только рассчитаться… Иванов вдруг подумал, что даже работая в райкоме, такого страха знавать ему еще не приходилось. В райкоме то что? В крайнем случае — партбилет на стол… А тут — вот оно… Капитализм! Эвон!? А что такое, Матвей Геннадиевич, попытавшись изобразить на лице любезно озабоченное выражение, спросил Иванов? А то что твой Добкин разоблачение журналистское сделал меня и моих корешей хороших.? Это как так?? А так, что не знаю, где он этот материал надыбал, но фирма про которую он написал — это наша дочерняя фирма.? Так он не знал…? Кабы знал, мы бы его закопали, а так только на счетчик поставим? А меня, — с дрожью в голосе спросил Иванов? А тебя…пока не будем. Живи, пока. Иванов выходил из кабинета задом отвешивая с каждым шагом поясные поклоны. Лицо его при этом выражало преданную скорбь вместе с непринужденной озабоченностью.
