Приказчик посылает хозяину телеграмму, чтобы тот скорее сам приехал. Купец приехал, выслушал приказчика, посмотрел хлеб и говорит своему молодцу:
– Ты, братец, дурак и очень глупо дело повел. Зерно хорошее, и никакой тут ссоры и огласки не надо; коммерция любит тайность: товар надо принять, а деньги заплатить.
А с барином он повел объяснение в другом роде.
Приходит, – помолился на образ и говорит:
– Здравствуй, барин!
А тот отвечает:
– И ты здравствуй!
– А ты, барин, плут, – говорит купец, – ты ведь меня надул как нельзя лучше.
– Что делать, приятель! а вы сами ведь тоже никому спуску не даете и нашего брата тоже объегориваете? – Дело обоюдное.
Так-то оно так, – отвечает купец, – дело это действительно обоюдное; но надо ему свою развязку сделать.
Барин очень согласен, только говорит:
– Желаю знать: в каких смыслах развязаться?
– А в таких, мол, смыслах, что если ты меня в свое время надул, то ты же должен мне теперь по-христиански помогать, а я тебе все деньги отдам и еще, пожалуй, немножко накину.
Дворянин говорит, что он на этих условиях всякое добро очень рад сделать, только говори, мол, мне прямо; что вашей чести, какая новая механика требуется?
Купец вкратце отвечает:
– Мне немного от тебя нужно, только поступи ты со мною, как поступил благоразумный домоправитель, о котором в евангелии повествуется.
Барин говорит:
– Я всегда после Евангелия в церковь хожу: не знаю, что там читается.
Купец ему довел на память: «Призвав коегожда от должников господина своего глаголаше: колицем должен еси? Приими писание твое и напиши другое. И похвали господь домоправителя неправедного».
Дворянин выслушал и говорит:
– Понимаю. Это ты, верно, хочешь еще у меня купить такой же редкой пшеницы.
– Да, – отвечал купец, – теперь уж надо продолжать, потому что никаким другим манером нам себя соблюсти невозможно. А к тому, нельзя все только о себе думать, – надо тоже дать и бедному народишку что-нибудь заработать.
Барин это о народушке пустил мимо ушей и спрашивает:
– А какое количество зерна ты у меня еще купить желаешь?
– Да я теперь много куплю… Мне так надо, чтобы целую барку одним этим добрым зерном нагрузить.
– Гм! Так, так! Ты верно хочешь ее особенно бережно везти?
– Вот это и есть.
– Ага! понимаю. Я очень рад, очень рад и могу служить.
– Документальное удостоверение нужно, что на целую барку зерна нагружаю.
– Само собою разумеется. Разве можно в нашем краю без документа?
– А какая цена? сколько возьмешь за эту добавочную покупку?
– Возьму не дороже, как за мертвые души.
Купец не понял, в чем дело, и перекрестился.
– Какие такие мертвые души? Что тебе про них вздумалось! Им гнить, а нам жить. Мы про живое говорим: сказывай, сколько возьмешь, чтобы несуществующее продать?
– В одно слово?
– В одно слово.
– По два рубля за куль.
– Вот те и раз!
– Это недорого.
– Нет, ты по-божьему – получи по полтине за куль.
Дворянин сделал удивленное лицо.
– Как это – по полтине за куль пшеницы-то!
А тот его обрезонивает:
– Ну какая, – говорит, – это пшеница!
– Да уж об этом не будем спорить – такая она или сякая, однако ты за нее с кого-нибудь настоящие деньги слупишь.
– Это еще как бог даст.
– Да уж тебе-то бог непременно даст. К вам, к купцам, я ведь и не знаю за что, – бог ужасно милостив. Даже, ей-богу, завидно.
– А ты не завидуй, – зависть грех.
– Нет, да зачем это все деньги должны к вам плыть? Вам с деньгами-то хорошо.
– Да, мы припадаем и молимся, – и ты молись: кто молится, тому бог дает хорошо.
– Конечно, так, но вам тоже и есть чем – вы много жертвуете на храмы.
– И это.
– Ну, вот то-то и есть. А ты мне дай цену подороже, так тогда и я от себя пожертвую.
Купец рассмеялся.
– Ты, – говорит, – плут.
А тот отвечает:
– Да и ты тут.
– Нет, взаправду, вот что: так как я вижу, что ты знаешь писание и хочешь сам к вере придержаться, то я тебе дам по гривеннику на куль больше, чем располагал. Получай по шесть гривен, и о том, что мы сделали, никто знать не будет.
А барин отвечает:
– Хорошо, но еще лучше ты мне дай по рублю за куль и потом, если хочешь, всем об этом рассказывай.
Купец посмотрел на него, и оба враз рассмеялись.
– Ну, – говорит купец, – скажу я тебе, барин, что плутее тебя даже в самом нижнем звании редко подыскать.
А тот, не смутясь, отвечает:
– Нельзя, братец, в нашем веке иначе: теперь у нас благородство есть, а нет крестьян, которые наше благородство оберегали, а во-вторых, нынче и мода такая, чтобы русской простонародности подражать.
Купец не стал больше торговаться.
– Нечего, видно, с тобою говорить – ты чищеный, – крестись перед образом и по рукам.
Барин согласен молиться, но только деньги вперед требует и местечко на столе ударяет, где их перед ним положить желательно.
Купец о то самое место деньги и выклал.
– Ладно, мол, вели, только скорее, чем попало новое кулье набивать, – я хочу, чтобы при мне вся погрузка была готова и караван отплыл.
Нагрузили барку кулями, в которых черт знает какой дряни набили под видом драгоценной пшеницы; застраховал все это купец в самой дорогой цене, отслужили молебен с водосвятием, покормили православный народушко пирогами с легким и с сердцем и отправили судно в ход. Барки поплыли своим путем, а купец, время не тратя, с барином подвел окончательные счеты по-божьему, взял бумаги и полетел своим путем в Питер и прямо на Аглицкую набережную к толстому англичанину, которому раньше запродажу совершил по тому дивному образцу, который на выставке был.
«Зерно, – говорит, – отправлено в ход, и вот документы и страховка; прошу теперь мне отдать, что следует, на такое-то количество, вторую часть получения».
Англичанин посмотрел документы и сдал их в контору, а из несгораемого шкафа вынул деньги и заплатил.
Купец завязал их в платок и ушел.
Тут фальцет перебил рассказчика словами:
– Вы какие-то страсти говорите.
– Я говорю вам то, что в действительности было.
– Ну так значит, этот купец, взявши у англичанина деньги, бежал, что ли, с ними за границу?
– Вовсе не бежал. Чего истинный русский человек побежит за границу? Это не в его правилах, да он и никакого другого языка, кроме русского, не знает. Никуда он не бежал.
– Так как же он ни аглицкого консула, ни посла не боялся? Почему дворянин их боялся, а купец не стал бояться?
– Вероятно потому, что купец опытнее был и лучше знал народные средства.
– Ну полноте, пожалуйста, какие могут быть народные средства против англичан!.. Эти всесветные торгаши сами кого угодно облупят.
– Да кто вам сказал, что он хотел англичан обманывать? Он знал, что с ними шутить не годится и всему дальнейшему благополучному течению дела усмотрел иной проспект, а на том проспекте предвидел уже для себя полезного деятеля, в руках которого были все средства все это дело огранить и в рамку вставить. Тот и дал всему такой оборот, что ни Ротшильд, ни Томсон Бонер и никакой другой коммерческий гений не выдумает.
– И кто же был этот великий делец: адвокат или маклер?
– Нет, мужик.
– Как мужик?
– Да все дело обделал он – наш простой, наш находчивый и умный мужик! Да я и не понимаю – отчего вас это удивляет? Ведь читали же вы небось у Щедрина, как мужик трех генералов прокормил?
– Конечно, читал.
– Ну так отчего же вам кажется странным, что мужик умел плутню распутать?
– Будь по-вашему: спрячу пока мои недоразумения.
– А я вам кончу про мужика, и притом про такого, который не трех генералов, а целую деревню один прокормил.
Мужик, к помощи которого обратился купец, был, как всякий русский мужик, «с вида сер, но ум у него не черт съел». Родился он при матушке широкой реке-кормилице, а звали его, скажем так, – Иваном Петровым. Был этот раб божий Иван в свое время молод, а теперь достигал почтенной старости, но хлеба даром, лежа на печи, не кушал, а служил лоцманом при Толмачевских порогах, на куриной переправе. Лоцманская должность, как вам, вероятно, известно, состоит в том, чтобы провожать суда, идущие через опасные для прохода места. За это провожатому лоцману платят известную плату, и та плата идет в артель, а потом разделяется между всеми лоцманами данной местности.
Всякий хозяин может повести свое судно и на собственную ответственность, без лоцмана, но тогда уже, если с «посудкой» случится какое-нибудь несчастие, – лоцманкая артель не отвечает. А потому, если судно идет с застрахованным грузом, то условиями страховки требуется, чтобы лоцман был непременно. Взято это, конечно, с иностранных примеров, без надлежащего внимания к нашей беспримерной оригинальности и непосредственности. Заводили у нас страховые операции господа иностранцы и думали, что их Рейн или Дунай – это все равно что наши Свирь или Волга, и что их лоцман и наш – это опять одно и то же. Ну нет, брат, – извини!
