Понятно, что для Святослава успешное завершение брачной экспедиции Игоря в Степь означало бы полное фиаско его политической линии, а стало быть, и самого существования. И без того, как отмечали авторы книги «Древнерусские княжества X-XIII вв..» (М., 1975), «существование прочерниговских группировок и партий в Киеве, Новгороде, Галицко-Волынской, Полоцкой и Рязанской землях свидетельствовало не только о претензиях черниговских князей на общерусское господство, но и о наличии в древней Руси конца XII — первой половины XIII веков кроме центробежных ещё и центростремительных тенденций», так что достаточно было одной удачной дипломатической акции Игоря Святославовича, и авторитет Черниговского дома и его политики выбивал бы последнюю опору из-под и без того шаткого трона Святослава Киевского в пользу Ольговичей.
В свете всего сказанного вызывает некоторое подозреие и организованная Святославом во время Игорева похода поездка через Черниговские земли, где он явно хотел убедиться, что Игорь действительно отправился в Поле. Не случайно ведь его роль в трагическом разгроме Игорева полка вызывает прямые подозрения в предательстве у многих современных «Слово»-ведов, даже и без «свадебной гипотезы» увидевших отношение Святослава к Игорю. «Очень возможно и такое: узнав о походе Игоря, именно Святослав ДАЛ ЗНАТЬ ОБ ЭТОМ ПОЛОВЦАМ, поскольку крупная победа Новгород-Северского князя и его овладение Тмутараканью могли пошатнуть великокняжеский престол», — открыто говорит исследователь поэмы Б. Зотов. Так что побудительные мотивы к предательству у Киевского князя были действительно весомые и, по-видимому, Игорь о них догадывался, не случайно же он, как отмечает Б. Рыбаков, «готовил свой поход ТАЙНО ОТ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ» и «больше боялся выявления своего похода РУССКИМИ КНЯЗЬЯМИ, чем СВОИМ СВАТОМ Кончаком».
Если же вспомнить, что дуумвир Святослава Рюрик был женат на сестре хана Гзака, как раз и осуществившего коварное нападение на свадебный поезд Игоря, то обвинение Святослава в предательстве покажется далеко не безосновательным. Более того: на фоне всего вышесказанного в ином свете воспринимается и тот факт, что, узнав от ехавшего через место схватки (!) купца Беловода Просовича весть об Игоревом поражении, Святослав, якобы для оборонительных целей, срочно посылает в его земли войско во главе со своим сыном. Подозревая возможность захвата оставшегося без руководства Новгород-Северского княжества, срочно собирает свои полки и Ярослав Черниговский, но не ведет их ни к границам с Полем, ни к Киеву, куда его пытается направить Святослав, а держит при себе, словно выжидая, как поведет себя на Игоревых землях сын Святослава Киевскго...
К счастью, хотя Святославу и удалось запятнать торжество Игоревой политики трагедией на Каяле, сам князь и его сын остались живы, и после поручительства подоспевшего к месту ЧП свата Кончака свадьба Владимира Игоревича и Свободы Кончаковны все-таки состоялась. И более двух лет, пока Владимир находился в стане своего тестя Кончака, на половецко-русских границах стояло затишье...
Такова вкратце последовательность тех событий, которые стали фабулой для первой древнерусской поэмы XII века. А теперь давайте перечитаем её и посмотрим, насколько этим событиям соответсвуют сюжет и поэтика самого текста, а тем более — нашего сегодняшнего их понимания. Итак, начнем с названия:
«Слово о полку Игореве, Игоря, сына Святославля, внука Ольгова».
Необычность именно такого названия поэмы в ряду светских произведений XII века обращала на себя внимание почти всех, кто занимался изучением этого памятника. «Поражает название — «Слово о полку Игореве», — замечал по этому поводу популяризатор поэмы Евгений Осетров. — Слово, повесть или песнь не о князе Игоре, а о его полку... В литературе двенадцатого века нет схожего названия... Наверное, в условиях нормативных представлений это выглядело неожиданно новаторски...»
Как показывают современные комментарии к «Слову», подлинная суть этого, подмеченного Е. Осетровым, новаторства оказалась не до конца постигнутой ещё и сегодня, хотя, назвав свой труд «Великое ДЕЯНИЕ (ПОДВИЖЕНИЕ) князя Игоря», американский исследователь Р. Якобсон подошел почти вплотную к коду понимания и названия, и всей поэмы. Ведь помимо лежащего на поверхности истолкования слова «полк» как «поход, война, войско или дружина» оно значит ещё и «множество, толпа, собрание, народ в целом, все люди рода, которые в нужное время составят воинскую когорту... В бытовом смысле оно долго сохраняло общую идею совокупной множественности не только лиц, но и предметов, отсюда народные выражения «налетел полк девок» или былинное «а ты женского полку».
Еще более определенно толкует слово «полк» В. Аникин, приводящий его следующую расшифровку: «Древнерусский брак, помимо брака «умыкания», имел и другую форму — выкупа за «вено». Старинная песня «А мы просо сеяли, сеяли» говорит о возможности выкупа:
— Не надо нам тысячу, тысячу.
— А что же вам надобно, надобно?
— Нам надобно девицу, девицу.
— А мы дадим вам девицу, девицу.
Игра завершалась переходом девицы из одной партии в другую. В песне пелось:
— А у нас в ПОЛКУ убыло, убыло.
— А у нас в ПОЛКУ прибыло, прибыло.
Слово «полк» в древнерусском языке означало не только «рать», «войско», «ополчение», но и вообще всякое объединение людей, достаточное для выполнения каких-либо совместных действий. Таковы, в частности, ПОЕЗЖАНЕ, дружки жениха или ЖЕНИХОВ ПОЛК.»
Справедливость такого прочтения слова «полк» подтверждается и традиционными приговорами дружки к родителям невесты, приводимыми в книге М. Забылина «Русский народ: его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»: «Отец родимый! мать родимая! у нас князь молодой, ясный сокол со всем ПОЛКОМ, со всем поездом...»
Здесь же, как видим, присутствует и известное нам по «Слову» уподобление князя — соколу.
Таким образом, вынесенное Автором в заголовок слово «плъкъ», помимо фиксации имевшего места реального сражения, могло служить ещё и как обозначение более глубинного смысла Игорева деяния, подтверждая тем самым наше предположение о свадебной сущности поэмы, а одновременно и оконтуривая понятие сообщности единомышленников границами рода Ольговичей, исповедовавших политику дружбу и добрососедства в отношении Степи. В этом случае понимание слова «полк» выходило за рамки чисто внешнего мероприятия Игоря, а должно было бы читаться как «Слово об Ольговичах» или «Слово о главном деле жизни Ольговичей», что точнее, ибо женитьба Владимира Игоревича на дочке хана Кончака была по своей сути лишь одним из составных звеньев той политики, которую проводили внуки Олега Святославовича. Об этой, определяющей для понимания смысла поэмы, связи Игоря с его дедом Олегом говорит, по наблюдению А. Косорукова, и сделанная в названии именная привязка «внука Ольгова», подчеркивающая, что «сфера деятельности внука и деда ОДНА И ТА ЖЕ».
И так же, как «ветры — Стрибожии внуци», бесприкословно подчиняясь, выполняют волю «деда», выполняет волю Олега и Игорь — крепит контакты с Полем. Ну а кроме этого, столь пышное поименование князя в названии поэмы восходит опять-таки к традиции обрядово-свадебной поэзии, величавшей своих персонажей не иначе как по имени-отчеству:
1.
Ах, кто у нас умен
Кто у нас разумен?
Как Иван-то умен,
Максимыч разумен...
2.
Долго, долго Василий не едет,
Долго, долго Григорьевич не едет...
3.
Она выбрала себе жениха,
Она честного и речистого,
Она белого и разумного,
Чернобрового, черноглазого,
Да Михайлу Ефремовича,
Али ой ли! Ефремовича...
В такой же самой традиции выдержано употребление имени-отчества и в названии первой древнерусской поэмы: «Слово о полку Игореве, Игоря, сына Святославля, внука Ольгова». И все оно настолько пронизано свадебной символикой, настолько следует схемам свадебных ритуалов, что может быть безо всякой натяжки отнесено к такой разновидности обрядовой поэзии как вьюнишные песни или вьюнишники.
Вьюнишные песни — это текстовая часть старинного свадебного обряда поздравления молодых в первую послесвадебную весну. При этом нас не должна смущать кажущаяся внешняя разница в объемах и ритмах «Слова» и самих вьюнишников, как не смущает нас выставленное Н. Гоголем в подзаголовке «Мертвых душ» слово «поэма». Несмотря на выбранную Автором форму вьюнишника, его произведение все же не предназначалось для распевания под окнами молодых, как не предназначалась для декламации и Гоголевская поэма. Необходимо в полной мере уяснить себе тот факт, что Автор «Слова о полку Игореве» был не просто талантливым поэтом своего времени, но на несколько столетий обогнал его, показав себя подлинным революционером в области развития поэтического искусства. Увы! Но, начиная уже с момента появления «Слова», противники Ольговичей стали делать все возможное, чтобы древнерусский читатель воспринял поэму исключительно в воинском смысле — и, как показывает эхо «Слова» в «Задонщине», усилия их были не безуспешными.
