Всё кончилось.
Борис, держась за матрас, внимательно осмотрелся. Невесть откуда появилась яхта, совсем рядом. Ему почудилось - в его сторону блестят окуляры бинокля. Всё - сгорел!.. Но яхта с алым парусом, проскользнув мимо, устремилась дальше, в открытое море.
Протерев уставшие глаза, Борис отрегулировал дыхание, натянул маску, прикусил загубник трубки, погрузил лицо в воду. В сиренево-фиолетовом мареве глубины покачивалось обвисшее, раскоряченное тело Сынка. Борис с тревогой вдруг понял: вместо страха, ужаса, отвращения при виде дела рук своих в душе его шевелится радость, довольство, злорадство...
Вот тебе и -- не убий!
Борис поплыл опять к горизонту, закруглил большую дугу, вышел на самом краю дикого пляжа, где голые, свободные от препон стыда нудисты безмятежно жарились на солнце.
Борис - на их фоне белый как мертвец - присел у кромки моря и долго ожесточенно тер и тёр-оттирал песком руки.
Почему же нет спокойствия в душе?..
6
Мысль о последнем приговоре влетела ему в воспаленный мозг, когда он ворочался на верхней полке в поезде "Симферополь - Москва".
Попутчики внизу галдели, чокались, звучно хлебали, бренчали на гитаре и травили анекдоты - Борис их не замечал. Ему приснился мерзопакостный сон: подвал, его Надя - голая, истерзанная, избитая. Кучка лыбящихся пьяных негодяев. Сам Борис привязан к столбу, во рту у него кляп из чужих вонючих носков. Помешать псам, прервать мучительную больную сцену он не может и рычит, воет от горя, ненависти и бессилия. И вдруг - самое тошнотворное - он видит: вместо Сынка Надежду насилует его отец, Вальяжный. Он в пиджаке, в галстуке, но без брюк. Он ёрзает на жене Бориса, вихляя студенистым жирным задом, и хрюкает от сладострастия...
Борис очнулся весь в липком колючем поту. Вспоминал, тяжёло думал, решал и - приговорил: до конца! Под корень!
* * *
Поезд из Москвы в его родной город отходил поздно вечером.
Борис полдня бродил по Рижскому рынку - чреву столицы. В лавках с псевдозаморским тряпьем, голыми календарными девицами, книжонками о космических проститутках и коньяками-шнапсами торчали в основном знойные дети Кавказа. Борис долго выбирал, к какому из них подступиться. Наконец у одного торгаша, скучавшего в своей пёстрой лавке, он, понизив голос, спросил хрипло:
- Слышь, дорогой, подскажи: мне "пушка" нужна. Говорят, здесь можно купить...
- Э-э, ара, зачэм такие разгаворы? Прахади мимо, нэ мэшай работать.
Борис, вздохнув, повернул к двери. Продавец окликнул:
- Э, ара, а чэго тэбэ нада?
Борис, встрепенувшись, мигом вернулся;
- А что есть?
- Ну, эсли хочэшь - писталэт Макарава адин найду. Толька дорага.
- Вы знаете, мне бы желательно винтовку с оптическим прицелом. Чтобы издалека попасть. Я, знаете ли, на кабана хочу поохотиться...
- Мэня нэ касаэтся, на каво ты будэшь ахотиться. Мэньшэ знаэшь - лучшэ спышь. Сколька дашь за винтовку?
- Н-н-н... А сколько надо?
- Пять дашь?
- Тысяч?!
- Э-э, ара, зачэм дурачком сэбя ставишь?
- Согласен, согласен, - торопливо прервал купца Борис. - Завтра в это же время принесу деньги. Хорошо?
- Ладна. Толька учти: каждый патрон - дэсять рублэй, а разрывной двадцать...
Борис рванул на почту. Слава Богу, успел дозвониться Наде на работу.
- Да, да, всё нормально. Надя, потом все объясню, Надя, потом, дома. А сейчас - срочно вышли телеграфом на Главпочтампт пять тысяч. Что? Три с половиной? Надя, ну возьми у матери, найди. Срочно! Надя - срочно!..
С почты помчался на вокзал, поменял билет. И всю ночь, всю ночь метался, метался по громадным залам Павелецкого, думал, сомневался, боялся не успеет, не получится, не сможет... Он крепко надеялся, что из Феодосии весть запоздает: родственники будут, конечно, разыскивать Сынка до упора, несколько дней, прежде чем решатся сообщить отцу...
Он должен успеть!..
7
Борис всматривается в глазок: в коридоре заметно какое-то движение менты жестикулируют, совещаются. Что они задумали?
На секунду так остро колет в груди: Господи, хоть бы это был сон! Хоть бы этот кошмар кончился! Так хочется жить!..
В этот момент раздутое, искривлённое оптикой лицо усатого майора выворачивается сбоку, скособоченный рот распахивается:
- Не стреляйте! Эй, не стреляйте! Здесь ваша жена! Мы все уходим из коридора - все до единого! Впустите жену! Впустите вашу жену!
И правда, Борис видит: коридор пустеет, последним, зачем-то на цыпочках, удаляется майор. Слышится цокот, лёгкий знакомый стук каблуков. Надя!
Борис медлит. Жена приникает лицом к щели между коробкой и дверью.
- Борь! Боря! Это - я. Не бойся, они все ушли. Открой. Открой дверь.
Борис молча стоит ещё томительных десять секунд. Эх, не надо бы, не надо!.. Отпирает замки, отжимает засов, скидывает цепочку. Приоткрыв дверь, рывком вдёргивает Надежду, молниеносно выглядывает - далеко ли враги? Снова запирается на все запоры. Стоит, молча смотрит на жену. В руке - винтовка. Карман оттопырен, оттянут - там патроны. Надя, распахнув глаза, смотрит-всматривается в его безумные зрачки, бросается на шею, стискивает в объятиях, стонет:
- Борис! Боря, что же ты с собой сделал?!
У Бориса кривится лицо, темнеют глаза, он сразу сламывается и фальцетом, плаксивым голосом вскрикивает:
- Это они, они что с нами сделали, а? Н-н-а-дя-а!..
Борис отшвыривает винтовку на ящик для обуви, судорожно обнимает жену, прячет лицо и в голос рыдает...
Объятия длятся, длятся, длятся, становятся всё неистовее, жарче. Вдруг Борис, умолкнув, находит губы Нади, всхлипывая, страстно целует. И ещё. И ещё. Она вначале пытается отстраниться, прервать поцелуй, но через мгновение сама уже отвечает на ласки, пристанывает, шепчет бессвязные полузабытые слова.
Они уже теряют разум. Они уже на полу, на циновке. Они любят друг друга словно в первый раз - судорожно, безумно, сладостно. Борис в горячечном бреду всё повторяет-твердит:
- Надя! Наденька! Любимая моя! Моя единственная! Жить без тебя не могу!..
С обувного ящика прямо на них смотрит в упор черный бездонный зрачок дула, словно винтовка подглядывает за таинством любви, сторожит, ждёт своего часа...
* * *
Борис уже сидит в кресле, в комнате. Надя стоит перед ним на коленях, обнимает.
- Боря, выхода нет - открой дверь. Открой, я умоляю! Пойми же, пойми: всех убить нельзя. Всех убить нельзя! Ты и так уже отомстил... Сколько можно? Ты же невинных начал убивать...
- Они все виноваты, - угрюмо буркает Борис.
- Не все, Борь, не все. У милиционера, мне сказали, жена и две дочки остались... Боря, ну зачем же ты?..
Борис, скрипнув зубами, мычит, как от зубной боли, отталкивает жену.
- Ну как ты не понимаешь: они же меня уничтожат теперь! Не могут они меня простить...
- Да нет же, нет, Борь, нет! - Надя хватает его за руки, лепечет. - Мне начальник милиции твердо обещал, что тебя помилуют. Дадут несколько лет и всё. Я перееду в тот город, где ты будешь. Я на свидания буду ходить... Боря, выйди к ним, умоляю!
- Надя, ну ты подумай: много помогли они нам? Хорошо защитили? Может, они нашли и наказал и твоих насильников? Убийц дочки нашей?.. А? И теперь ты им веришь? Да за одного кабана обкомовского мне - вышка, расстрел...
- Боря, Боря, неправда! Ведь ты не просто так убивал! Боря, он мне обещал!..
- Ладно, Надь, ладно, - Борис встает, поднимает с колен жену, твердо, жёстко говорит: - Вот что, иди к ним и скажи: я выйду ровно через десять минут. Ровно через десять. Хочу ещё немного на свободе побыть. Один. Пускай к двери не подходят - иначе буду стрелять. Пусть ждут в конце коридора. И ещё: обязательно скажи - пусть автоматы и пистолеты уберут. Тогда я винтовку у двери оставлю. Поняла? Ну - иди.
Борис притягивает к себе Надю, жадно, мучительно целует в губы, отталкивает, беспрекословно, резко приказывает:
- Иди!
Он провожает жену до двери, смотрит в глазок, отпирает.
- Иди!
Жена погружается в его взгляд, Борис готов к этому: глаза его пусты, холодны, непроницаемы. Надя утирает слёзы, машинально взбивает причёску перед зеркалом.
- Всё, иду.
Он закрывает за женой дверь. берёт винтовку. Стоит, закрыв глаза, две-три минуты. Неумело, размашисто крестится. И - заглядывает в бездонную дырочку дула.
В чёрную пустоту...
1994 г.
