- Что за анахронизм? Кто теперь это делает? Я просто рассмеюсь, и получится неприличие...
Но Васнецов настаивал, просил.
В воскресенье приехал священник - отец Николай с дьячком. Явились шафера коллеги-актеры, и Таню обвенчали с Васнецовым.
Плакала, выйдя из палаты, Танина мать. Таня ни за что не разрешала Васнецову, а ныне мужу своему, поцеловать себя в губы. Она подставляла щеку, отворачивалась.
Но однажды ему удалось обмануть ее осторожность, и они едва не задохнулись оба в бесконечном, глубоком, единственном в жизни поцелуе.
В течение нескольких дней после свадьбы Таня чувствовала себя хорошо, появился аппетит, она часто улыбалась, шутила.
Поднялось настроение и у Степана Ивановича. Он рассказывал Тане смешные анекдоты.
Потом Таня попросила его показать, как обезьянка ловит муху.. Это был один из его коронных номеров.
Иногда, в компании друзей, Васнецова удавалось упросить "показать обезьянку", и он доводил своих зрителей до истерического смеха.
- Хорошо,- сказал он Тане,- сейчас я ее впущу.
Васнецов вышел в коридор, потом открылась дверь и в палату вошла обезьянка.
Это перевоплощение артиста было настоящим чудом. Он стал совсем маленьким, руки свисали до пола, нижняя челюсть выдвинулась далеко вперед, глазки спрятались глубоко в глазницы и озорно блестели оттуда.
Обезьянка косолапо ступала, загребая короткими ножками со ступнями, повернутыми внутрь, и на ходу помогала себе еще и длинными руками, отталкиваясь ими от пола.
Таня радостно засмеялась.
А обезьянка вдруг застыла, повернув мордашку кверху, видимо, заметив муху. Она следила за ее полетом, переводя взгляд из стороны в сторону.
Затем, решив эту муху поймать, обезьянка косолапо взобралась на стул и, продолжая следить за мухой, стала дожидаться нужного мгновения.
Где-то, когда-то Васнецов подсмотрел, как в действительности настоящие обезьяны ловят мух - они никогда не гоняются за добычей, не суетятся, а ждут.
Для человека в полете мухи нет ровно никакой закономерности - муха, по нашим представлениям, носится совершенно беспорядочно. А вот обезьяны, оказывается, знают законы мушиного полета - они существуют, поэтому обезьянка не суетится, а спокойно ждет, зная, что после таких-то и таких-то фигур пилотажа муха обязательно окажется в таком-то месте. И действительно, дождавшись этого мига, обезьянка спокойно, не суетясь, протягивает лапу туда, где, по ее вычислениям, сейчас окажется муха, и даже не хватает, а спокойно берет в воздухе подлетевшую муху и отправляет в рот.
Этот процесс, с воображаемой, конечно, мухой, показывал Васнецов.
Кроме того, его обезьяна не вполне пристойно почесывалась и при этом строила уморительные гримасы.
Васнецов разыгрывал весь этот репертуар, и Таня весело, по-детски смеялась.
Но, в последний момент, когда, взяв в воздухе муху, он отправил ее в рот,в тот момент, который всегда вызывал самую веселую реакцию, Таня не засмеялась.
Все еще продолжая как бы пережевывать муху, усиленно двигая челюстью справа налево и слева направо, Васнецов взглянул на Таню и сразу понял: она была мертва.
После похорон, после ужасной, тяжелой сцены, когда Васнецов вцепился в стоящий на краю могилы гроб и несколько человек не могли оторвать его, а когда оторвали, I кровь лилась с его ободранных ладоней, после этих похорон он заперся дома, никуда не выходил и никого к себе не пускал.
Соседи по временам слышали из его квартиры, как они говорили, "волчий вой", который до них доносился.
Затем в городе стало известно, что Васнецова поместили в психиатрическую больницу.
Театр осиротел. Шли спектакли, некоторые из них делали даже неплохие сборы, но зрители и актеры - все чувствовали, что не стало в театре чего-то самого важного.
Это был его театр, и даже в те вечера, когда, бывало, прежде он не участвовал в спектакле, -все равно - это был вечер его театра.
Шло время, но Васнецова не забывали. Говорили часто о нем, жалели. Он вернулся из больницы почти через год, худым, остриженным, молчаливым. Актер Мурманский забрал его к себе, и Васнецов этому молча подчинился.
Он никуда не выходил, все время проводил в комнате, которую вот уже несколько лет Мурманский снимал у древней старушки недалеко от театра.
Часами Васнецов стоял у окна, когда Мурманского не было. Садился за стол, когда звали обедать.
Односложно отвечал на вопросы.
Мурманский постоянно убеждал его, что нужно вернуться в театр, что это поможет ему.
Спали они с Мурманским в одной комнате - кровать против кровати.
Мурманский неторопливо снимал пиджак, жилет, брюки, затем отстегивал широкий желтый ремень, надетый через грудь,- на этом ремне держался его протез.
Отстегнув ремень, он отнимал свою механическую ногу и ставил ее стоймя между кроватями.
На ногу, как на вешалку, он надевал ранее снятую одежду, нырял под одеяло и начинал вздыхать.
- Перестань, Миша,- просил Васнецов,- не надо. Это невозможно, понимаешь, невозможно. Все ушло. Все. Я бездарен, как табуретка. Спи, друг.
Он отворачивался к стене и лежал долгие ночные часы с открытыми глазами.
Приходили к Васнецову и депутации: актеры - его коллеги, представители зрителей. Приходил и ответственный товарищ из отдела народного образования, которому подчинены театры,- все было бесполезно.
Однажды вечером Мурманский, не занятый в спектакле, сидел дома и вязал теплые носки для Васнецова.
К вязанию он пристрастился еще в те времена, когда долгие месяцы после ампутации ноги лежал в больнице.
Он скрывал от всех это свое любимое занятие как нечто стыдное, и только Васнецов знал о слабости своего приятеля.
Степан Иванович сидел, как обычно, у окна. На коленях книга, которую он все собирался прочесть, да никак не мог заставить себя открыть ее.
За окном в свете фонаря видно было, как падает снег, рак то и дело скользят на раскатанной с утра мальчишками ледяной дорожке прохожие.
- Степа,- сказал неуверенно Мурманский,- может, хоть в "Ренессанс" на часок... Васнецов неожиданно ответил:
- Идем.
В "Ренессансе" инструментальный квартет играл аргентинское танго, безуспешно состязаясь со стуком вилок и ножей, с возбужденными спорами посетителей и выкриками подвыпивших девиц легкого и легчайшего поведения.
На пятачке перед оркестром несколько пар, сталкиваясь и расходясь, пытались танцевать танго.
К Васнецову и Мурманскому сразу же подсело несколько собутыльников по прежним временам.
Официанты, почуяв добычу, сбились у этого столика, смахивая воображаемые пылинки с чистой скатерти и расставляя посуду.
Через час пьяная компания перекочевала в ресторан "Советский", потом в ресторан "Франсуа", где Васнецовым было разбито два больших зеркала.
И завертелось, завертелось все снова.
Кутеж пошел за кутежом, замелькали какие-то незна-1комые лица, каких-то женщин с отвращением выпроваживал Васнецов утром из дома или сам сбегал из их квартир, в которые бог весть как попал.
А вечером все начиналось заново.
Однажды он проснулся в чьей-то кровати и в ужасе "вскочил, увидев рядом на подушке окровавленное лицо.
Оно - окровавленное лицо, впрочем, зевало, и при этом с него падали кроваво-красные куски мяса.
Оказалось, что дама, у которой - в итоге сумасшедшей ночи - очутился Васнецов, в косметических целях накладывает на ночь под глаза кровавые бифштексы.
А так как ей нечего было опасаться, что совершенно невменяемый Васнецов это заметит, она решила не пропускать процедуры и, ложась спать, пришлепнула себе бифштексы на лицо.
Ничего не поняв, в страхе схватил Степан Иванович свои вещички и, не попадая в рукава, взяв в охапку все вместе - брюки, пиджак, шубу, бросился бегом из этого дома.
Вскоре Васнецов вернулся в театр, и состоялся наконец первый спектакль с его участием.
Он играл одну из лучших своих ролей - Бальзаминова.
Барышники продавали билет стоимостью в полтора рубля за десять.
Васнецовского Бальзаминова город хорошо знал. Этот спектакль игрался великое множество раз, в том числе и в шумные, веселые бенефисы Васнецова -тогда еще жива была эта традиция.
Первое появление Бальзаминова после двухгодичного перерыва было встречено такой восторженной овацией зала, что более десяти минут - случай небывалый на драматической сцене - невозможно было продолжать спектакль.
Васнецов стоял, пережидая рукоплескания, затем он раскланялся, еще, еще и еще раскланялся, затем стал жестами просить зрителей сесть, успокоиться.
Эта овация выражала и радость по поводу возвращения любимого актера, и сочувствие ему, и желание поддержать...
Шел спектакль, и Бальзаминов говорил и делал все то, что и прежний Бальзаминов - очаровательный дурак, маменькин Бальзаминов, ищущий богатую невесту.
И пулевые сцены с гениальным текстом Островского были все те же.
И знаменитые васнецовские отсебятины - публика знала их наизусть - были те же...