я мог бы шутя сделать чемпионом Джибу, потому что
если
да и он поймет слишком поздно, но ведь и мне не это нужно, черт,
об этом Сергеич мне не говорил, надо было думать раньше,
что делать с Джимми, от Джибы я бы избавился, отстав, и прибавив из середины группы, когда ему все надоест, оба варианта, приторможу, но Джимми
другой человек и грамотнее в сто раз.
Ему невыгодно, чтобы я ошибался,
но и мне невыгодно,
Главное, ничего не замечать,
может быть, тихо сосредоточиться,
на этот раз настоящей победы, наверное, не будет, только случайность,
Двое из нашей группы,
словно половина,
пошли поближе, зачем, опять же,
ведь их понемногу притягивает, магнетизм, да и все, так можно
только толкнуть Джибу, но он, вроде, не хочет,
зато хочет Шмидт, и опять растянет, конечно,
Джимми ликует, мне бы тоже радоваться, так как Джиба пошел за
болгарином за ним, но завидно.
Разве это зависть,
здесь не место сводить личные счеты, и я этого не понимаю, к сожалению, а эта компания тем паче, ей все равно, Шмидт пошел, надо не отпустить, а то, что один он ляжет через пять километров, им все равно,
но он один и не пойдет,
страшная штука бежать марафон вдвоем, особенно в идеальную погоду,
шаг шаг
шаг,
я очень спокоен, это Турин
Это не Турин,
Сергеич прав, но толку от этого
если я выиграю,
может, поэтому
это Турин,
одним меньше, но я его не знаю, он австриец, кажется, шел в голове, и, страшная вещь, как
покатился. Страшное дело,
рядом совсем и дышит злостью,
а лицо желтое и несчастное,
пот, который идти не должен.
И назад, и никто не сможет удержаться, и не посмотреть на него, и каждый взгляд его добивает. Но раз покатился, все. Тихо, и не настолько уж медленнее нас, но минут через семь-восемь он сойдет. Не фокусничай, нельзя следить за всеми фокусами Джибы, да и просто за всеми,
если бы на восемьдесят километров, да вполсилы, хотя сходить с ума столько времени подряд
что там дальше? Самый нудный отрезок до этой исторической поляны, где его поставили, будем,
пробежим мимо, и повернем, тогда будет о чем подумать.
Просил у памятника быть побойчее, и Сергеич тоже, значит, придется, они хотят там снимать и на финише, но это не до глянца, конечно, только просили.
Самое невеселое, десять километров по прямой по солнцу. Это и есть марафон, желтый, тягомуторный, без борьбы, бессмысленно,
да и то,
ради этого его и придумали, раздавить себя,
и хоть и теряешь в весе, это выходит разъедающая слабость, и человек сегодня, если ее вытравит, сильнее, чем какой-нибудь питекантроп, ничего не могу понять. Лучший забег в моей жизни. Такое чувство, что если я сейчас прибавлю, дойду до конца и не замечу, но опять-таки, все это не для пятнадцатого километра, вранье, я буду знать
как себя чувствую вот там, когда снимут, кстати, лучше бы сейчас, чтобы об этом не думать.
Опять с плакатами, но молчат и черт знает на каком языке, дружелюбно и довольно долго, похожи друг на друга. И трепыхнули.
Интересно было бы крупным планом снять, особенно снизу, и промерить углы, потому что точно до сих пор никто не знает.
На сколько кто там поднимает ногу и у кого какие углы и сколько на это времени.
В зависимости от погоды, как маленькие дети чувствуют и кричат ночью, кошмарное выражение, и вроде все просто, просто, но одному Богу известно почему, не холодно, не очень жарко, но как-то не очень располагает, я не понимаю, откуда эта легкость, поэтому она мне не нравится, правильное облегчение уже было, тоже не вовремя, но было, обманчиво, на этой легкости не перебьешься, не пройдешь, но можно от нее избавиться,
могу, для этого только одно, нужно бы прибавить, и, черт, если я прибавлю, ни Джиба, ни Шмидт - никто не удержится, каюк, но и мне тоже, я бы рискнул даже сейчас, если бы Джимми пошел со мной, но он не сумасшедший, хотя по-моему, его тоже тянет, нельзя, не раньше, чем минут через
сорок пять, скажем,
пораньше, лучший забег, молодцы, они нас разогнали так, что победитель, если не случится что-нибудь, хорошо бы, как будто нас с Джимми разгоняли на рекорд, я бы иначе разгонялся, но они же не нарочно, но что-то непонятно, непонятно, мы же должны воевать сейчас, в конце концов спорт, нужно быть честным, на месте Джибы я бы взял Шмидта с болгарином, раз они сами хотят, разогнался бы километра с двенадцатого, ушел бы,
черт, зло берет, если бы он так сделал, никто бы пальцем не шевельнул, ни Войтошек, ни Джимми, ни у меня, никто бы не помешал, и он мог бы уйти на километр за десять при его технике и просто, но километр у него никому не отыграть,
это не Шмидт, и он держал бы всю публику при себе,
или вернее, и даже сейчас, я на его месте, но это же чушь, он не я, до чего же смешно, он удержал бы, физически не выпустил этот километр, потому что ни Джимми, ни я, ни все прочие европейцы не могут
по-настоящему ускориться до тридцать пятого, и Джиба не делает этого потому, что не может, и знает, что не может, он в одиночку не пробежит даже десять километров,
и его выкрутасы не секрет ни для кого, он мечтает о партнере, который даст ему возможность всерьез поработать и не бежать, а соревноваться всю дистанцию, ну хоть километров сорок, а
не тянуть до тридцатого, и наивность, была бы дистанция больше, он точно так же, странное дело, он же типичный марафонец, и бежит он не очень хорошо,
то есть здорово, но у него нет спринтерских талантов, быть бы ему порезче, грамотный тренер настроил бы его на десять километров, он бы проскакивал сорок, не замечая, а так его, скорее всего, объегорят, как болгарина, чтобы он протаскивал к финишу
очередного финна, а потом срывался бы и Джиба не успевал. Слава Богу, это не пять и не десять. Но ему невыгодно бежать так, как мы, то есть в середине, потому что силы ему экономить незачем, а выложить избыток он не умеет, и он, бедняга,
тратит их втрое больше, чем мы, чтобы нас помучить, или хоть чтобы мы шли побыстрее, и, собственно говоря, он делает это столько же для себя, сколько для нас, и он не может выиграть, только если мы пройдем достаточно хорошо, чтобы не смогли финишировать лучше и
и вообще были тихие на финише.
Одно опасно, для него финиш - это где-нибудь с тридцать шестого, тридцать седьмого, по чистой случайности, почти как у меня. Но бедного Джибу можно оттеснить во вторую десятку, если очень захотеть и не зевать.
Он сказал. Сильнейшие марафонцы мира.
Значит, в конце концов нужно бежать лучше Джибы.
Джимми
по-прежнему сзади, словно ни о чем не думает, забавная безобидная тактика. Что бы он делал, если бы я за него зацепился и
за ним человека четыре, и кроме них впереди нас тоже четверо, то есть нас, кажется, тринадцать человек, смешно. Но и из этих трое или четверо еле дышат,
даже не считая болгарина и Шмидта - с ума сойти, которые друг друга каждую минуту дергают, и каждый хочет вести, рекламы им, что ли, надо, или у них другая логика. Я почти уверен, что оба сойдут, не могу понять, чего ради, как зовут болгарина не помню, но Шмидт в хорошей форме и мог бы быть в пятерке.
Если бы не мудрил.
Никогда не отличался арифметическими способностями, но, убей Бог, постройте любую арифметику до сорока одного, буду считать лучше арифмометра, и всегда буду знать, сколько осталось. Сейчас будет семнадцать,
плохо, так по глупости можно испортить забег, еще бы чуть-чуть, и с растянутыми, хоть и самую малость, связками, я бы встал, и что, бег искусство правильно ставить ногу, не сбиться ни разу за тридцать шесть шагов - поменьше, конечно, - не сплоховать на финише и выиграть.
И этот мальчик грек в зеленой майке, которому и так не очень легко, но почувствовал, что я вот, и оглянулся,
одно слово - хищник,
жаль, это все же не очень красивое занятие, у него дернулось, и, конечно, он обрадовался, только ненадолго, и теперь уже забыл. Его нельзя винить, нельзя, мне тоже доставило удовольствие, что нас двенадцать или тринадцать, и только потому, что я давно бегаю, за Войтошека было больно.
Но я его, кажется, подстегнул. Бедный грек,
майки с какой-то древностью недостаточно, и эти трое или четверо дадут себя обойти,
но ни Джиба, ни эта парочка не дадут, а они все классом повыше, и тебе не бежать впереди на радость этим. Четвертым.
Вниз, и наверх, осторожно работая, даже чуточку массируя, мудрая мысль, чтобы не потерять из виду,
без этого нельзя, весь марафон они перед глазами и считать это все равно что бежать восемьдесят два километра. Тень, тени, бледные, минутные тени.
Как и везде.
Чтобы на них не смотреть, нужно что-то делать,
он все-таки пошел четвертым,
зачем, много сил, откуда берутся такие изумительные атлеты - а спортсмен он плохой - сорвал дыхание и шаг у него разрегулирован и лучше не будет, и все-таки
ускорился и идет и
льстит себя надеждой, что добежит,
