Гривастый разразился по чьему-то адресу матерной бранью, затем схватил Андрейку за плечи, а кто-то с готовностью за ноги, и так, в твидовом костюме, швырнули его в ванну. И голову с острым гребнем окунули. "Чтоб не кололся!"
Когда Андрейка вылез с размякшими от теплой воды и липкими волосами из гостиной слышался какофонический грохот. Его, уж точно, Андрейка не назвал бы музыкой. Это был именно грохот. Он несся из четырех широченных динамиков, расставленных по углам комнаты. Коридор был загроможден пустыми пивными бутылками и почти до потолка картонными коробками. Пили, видать, серьезно.
Новичка встретили добродушными возгласами.
-- Вот он, утопленник! А ну, вруби погромче!..
В первую минуту Андрейке почудилось, что он оглох. Потом слух вернулся к нему. Рев, нарастая, вызывал ужас: казалось, на него наезжает паровоз, грохочут под колесами рельсы, гудит земля, громадный состав подмял его под себя, и нет этому конца.
Андрейка стоял в оцепенении минут пять, и вдруг паровоз исчез сразу, точно взлетел в небо и превратился в русские сани, которые тащились по снегу...
Андрейка от радости даже покружился, раскинув руки: кто-то грубо одернул его:
-- Хелло, у нас не танцуют! У нас пьют пиво!..
Андрейка начал различать в дымном мраке людей. Все сидят по стенам, на диване, на полу, в кожаных куртках и джинсах. У многих волосы до плеч. Андрейке вспомнились школьные стихи, забыл, чьи:
У Махно до самых плеч
Волосня густая...
Махно, рассказывала учительница, был анархистом.
-- Эй, вы анархисты, что ли? -- спросил Андрейка.
"Анархисты" не ответили, успокоенно вслушиваясь в тихие звуки; сидели неподвижно, как в концертном зале, звуки были напряженно-скрипящими, царапающими, словно сани мчали то по талому снегу, то по земле, и тут только зазвучала песня, похожая на плач.
Андрейка не разобрал первых слов и вполголоса спросил сидящего рядом, о чем песня.
-- "Бетонные джунгли", называется, иначе "Тюрьма"... Ты сидел в тюряге?.. Ну, так у тебя еще все впереди, парень...
Но сани с грустной песней опять подмял грохочущий товарняк.
Казалось, гитарные струны рвались и кто-то размеренно бил его, Андрейку, палкой по голове.
Он почувствовал боль в висках. Обхватил голову руками...
-- Хелло! -- проорал в ухо сосед. -- Слушай! Умные слова. Только у нас можешь услышать умные песни. У остальных -- слюни: Love! Love! Love!
Но тут врубили еще громче.
Андрейку вынесло из квартиры, как ураганом. Он кинулся по грязной, заплеванной лестнице вниз. Зацепившись носком кеда за выщербленную ступеньку, полетел вниз; разбился бы, если б не успел ухватиться за ржавые решетчатые перила. Огляделся. Стены были расписаны углем, слова бранные, почище тех, что красовались на белой майке девчушки-панка. Рисунки странно однообразны. Андрейка еще не знал о существовании назойливого искусства "граффити", загадившего вагоны нью-йоркского метро.
Стал смотреть под ноги: голову сломаешь...
Из двери, ведущей на один из этажей, доносилось нечто похожее на песню. Скорее, это был речитатив, и очень внятный. Электрогитары не заглушали слов. Кто-то втолковывал свое с большой убежденностью. И барабан подтверждал своим гулким "бам!", звучащим, как "так!".
Люди живут в страхе,
Сжавшись, как мыши, в своих норах. Так!
И знаешь, что я тебе скажу:
Наше заброшенное жилье
Выглядит лучше их красивых домов,
Из которых они боятся высунуть нос,
Когда наступит темнота... Та-ак! Конечно!
А мы здесь живем
И мы не боимся никого и ничего.
Мы -- свободны...
Барабан вдруг потерял силу, рассыпал горохом свои так-ти-та-та-а-ак, вроде бы смеясь над уверенностью певца.
В полумраке коридора Андрейка разглядел согнутые фигуры. На каменном полу сидело пятеро молодых черных ребят. Они вяло играли в карты.
Андрейка хотел было уйти, но из магнитофона, стоящего у стены, зазвучало:
... Город -- это джунгли. Что делать?
Жизнь доводит человека до грани.
За горло берет. Но я попытаюсь не потерять голову...
Один из парней выключил магнитофон, оборвав песню на полуслове, и окликнул Андрейку.
-- Хелло, чего надо, asshole , так тебя этак... Мотай отсюда, белая вша!
И Андрейка снова побежал по узкой и бесконечной лестничной спирали, засыпанной обвалившейся штукатуркой, окурками, грязью. Все вниз и вниз. И почти у входа наткнулся на группу странно одетых парней и девчонок... В этом старом полуразрушенном доме все было странным. Однако ребята выделялись даже в таком доме. На китайце с растрепанными африканскими губами майка с восходящим солнцем. У другого расписана иероглифами. Гуськом тянулись и белые, и карибские негры, черные, как московские трубочисты, которых Андрейка помнил по картинкам деда. За ними испанцы или португальцы... Такой Вавилон Андрейка видел только в торонтском автобусе, где каждый пассажир с другого континента.
-- Это что, клуб? -- спросил Андрейка у парня в очках, который никуда не торопился.
-- Это?.. Это -- "музыкальный ящик". -- Он улыбнулся. -- Собираются ломать. Нас переселили. В другую "общагу"... Хочешь приткнуться?.. Живи! Пока снесут, берут помесячно. Не смотрят уж, студент или не студент...
Какая-то ширококостная девушка в спортивных шароварах, остриженная под мальчишку, заметила красный расклеившийся гребень на Андрейке и захохотала, взъерошила его петушиный гребень. Рука у нее мягкая.
-- Ты здесь живешь?..
-- Не знаю, -- признался Андрейка.
Она улыбнулась в ответ, взяла его за плечи и почти втолкнула в огромную квартиру, где тоже крутился магнитофон. Правда, где-то за дверью. Ничего не рычало, не пугало; разве только мелодия, заполнившая вдруг комнату, была тревожной.
"Кто эта девушка, которая постоянно с тобой? -- пел высокий женский голос. Волнение в нем было столь сильно и глубоко, что Андрейка затих. -... Не я, а она постоянно с тобой... "
-- Меня-а зовут Кэрен, -- сказала широкая грудастая девчонка. Нет, даже не сказала, а, скорее, пропела. И голос тот же, что на пленке. Она исполняла? -- А тебя-а?.. Минуточку, Андрэ. -- Она быстро, тихо, без слов раздала своим китайцам, неграм и испанцам какие-то папки. Оказалось, ноты. И те тут же ушли...
-- Что это за интернационал? -- спросил вполголоса Андрейка, чтоб, завязав разговор, уйти от саднящих душу расспросов...
Кэрен приложила палец к своим сочным лиловым губам. Мол, помолчи!
В тишине, за тростниковой занавесью, под дверным проемом, послышались звуки, ни на что не похожие. Там репетировал струнный оркестр, что ли?.. Да нет! То ксилофон заспешил куда-то нервно, то зазвенело стекло, точно играли на бутылках. Э, да это как на школьном "капустнике", который устраивала бабушка. Его, Андрейкин, номер назывался "стаканное соло". Вода в стаканах на разном уровне -- полная гамма...
Да нет, это и не стекло. Звуки оборванные, стучащие. Мелодии нет, растворилась в нарастающем грохотании...
Ударник работает?
Ясно, это и не звуки вовсе, а стуки...
Но и стуки-то -- не стуки. Переливчатые стуки, а вот и колокольчатые.
Наконец, кажется, уловил, в чем дело.
Гремят рассыпанные горохом маленькие африканские барабанчики. Как у диких племен в праздники. Ритуальные танцы под там-тамы... Слышал не раз. По телеку. А вот и треугольник вступил. Оркестровый треугольник. Колокольчатый...
Ну, ясно...
Минут десять неистовствуют ритуальные барабанчики. Вот уж конца им нет...
Кэрен молчит завороженно. Глаза ее сияют.
Ритм и в самом деле завораживает... Вначале Андрейка прислушивался недоуменно, с любопытством, и только. А сейчас как в гипнозе. Ноги-руки дергаются...
Барабанчики вдруг затихли, и Кэрен шагнула к тростниковой занавеси и откинула ее.
-- Барри-и, прошу, -- пропела она с категоричностью хозяйки. -- За сто-ол!
Андрейка взглянул в приоткрытый проем и оторопел: в гостиной, где играл неизвестный ему Барри, стоял рояль. Настоящий, на полкомнаты, рояль. Белый. В солнечных бликах. И больше ничего.
Андрейка не удержался, подскочил к дверям, за которыми не могли же не таиться барабаны, оркестровый треугольник, ксилофон... Сам ведь слышал. Пусто. Ничего, кроме рояля... У Андрейки стали мокрыми ладони.
Может, это одичавшая пианола? Сама стучит-играет?..
Барри бросил, не оборачиваясь: "У меня еще шесть минут... " И продолжал. Руки его летали над клавиатурой концертного рояля, летали виртуозно. А концертный рояль сыпал и сыпал барабанным горохом...
Кэрен взглянула на Андрейку искоса.
-- Что с вами, Андрэ?
Андрейка прижал влажные руки к щекам:
-- По-моему... я схожу с ума...
Кэрен кинулась к нему, как кидаются к испуганному ребенку.
-- Что с тобой, Андрэ?! Что с тобой, малыш?!
Он произнес белыми губами:
-- Это... рояль?..
-- Мы репетируем, Андрэ!.. Барри играет, я пою и танцую "вертолет"... Не видел никогда? "Брейкданс"... Не может быть, чтоб не видел! -- Чтоб отвлечь мальчика от чего-то, может быть, действительно ужасного, она вдруг встала на руки, затем на голову, потом на шею и принялась быстро-быстро вращать ногами в синих, с резинками у щиколоток, шароварах.
