- Ну и какие такие проблемы? - спросил тракторист, поправляя свой лихой чуб.
Спросил, как будто не видел! Я и не знала, что сказать. Залиться бабьими слезами, что ли?
- За четыре бумажки вытащу!
Я достала сорок рублей. Тракторист невнимательно взглянул на них, и не успела я сообразить, сколько он просит за помощь, как его трактор был уже далеко, направляясь к шоссе.
Скоро совсем стемнело. Я залезла в машину и прижалась к собакам. Нет, все же как я была легкомысленна, когда предполагала, что судьба все уже исчерпала! Судьба меня так не оставит. Она вначале наиграется со мной всласть. Мало того что она отобрала у меня практически все - здоровье, молодость, любовь, она еще строит всякие козни.
Ночь я продрожала под какими-то машинными тряпками. Собаки тихо сопели за моей спиной. Где был он, я не знала, да и знать не желала.
Домой я все же добралась, но не назавтра, а только через день. Утром, с первыми лучами солнца, я выползла из машины, на что потребовались большие волевые усилия, после чего разделила бутерброд на три части. Огурец съела сама, а хлеб отдала собакам. После этого, с большим остервенением перебив за час всех блох на обеих собаках, с ними, повеселевшими и отдохнувшими, вышла на шоссе. Там я увидела группу людей, промышлявших на полях в поисках моркови и свеклы. Они вначале приняли меня за сторожиху, но потом, обрадовавшись, что я не стану их штрафовать, сняли с моей машины вначале два колеса, а потом еще два. Через день я была уже на колесах и даже с мешком моркови в багажнике. Сопровождаемая двумя машинами моих благодетелей, я благополучно доехала до мамы и довезла ее до города.
Прошли годы. Расцветала и отцветала липа под моим балконом, люди собирали грибы и ягоды, варили и солили. И так - пять лет. Как я жила все это время? Горьким было мое квазиспокойствие. С собаками, старой матерью, работой и писаниной, которая никому не требовалась. Стол XVIII века, взятый с помойки. Посматривала, скучая, в окно, в котором виднелась липа. И постепенно научилась спасаться от хандры. Хозяйственные дела, беседы с мамой и даже с собаками, - все это отвлекало от грустных мыслей. Чем я занималась еще? Да, действительно, чем? Мечтала, слушала музыку, и, естественно, пыталась преодолеть всяческие хворобы. Когда женщине столько лет, сколько мне, как тут умудриться и не заработать честную трудовую катаракту. И, что особенно отрадно, я стала абсолютно свободной личностью, - мне было безразлично, какая я теперь: красивая - или наоборот, умная или нет... В молодости такой свободы я никогда не испытывала. Кстати, с некоторых пор мне стало неинтересно смотреть по телевизору, когда люди целуются или проделывают нечто более интимное. И в самом акте плотской любви я теперь не находила ничего особенного. Я старела, а старость, как советовали древние мудрецы, следует принять достойно. Да и чего это люди суетятся, добиваются так называемой любви, страдают? Кстати, теперь никто и не интересуется, как я живу. Я же в своей жизни так много прочла, что прекрасно представляю, как обширен и разнообразен наш земной шарик с окружностью всего в 40 тысяч километров, на котором я вращаюсь со скоростью 30 километров в секунду вместе со своими мечтаниями и сожалениями о почти прожитой собственной неповторимой жизни.
Мысленно же после подобных размышлений я внесла человека, который остался у реки Морье, в список тех, кто меня предал, чтобы поскорее его забыть, хотя сделать это было совсем непросто. Нет-нет да и вспоминался мне тот диван, на котором мы некогда обнимались и болтали о забавных пустяках. Тут я себя незамедлительно осаживала... Потому что теперь знала - если и захочу его увидеть, это ничего не изменит. В тот же день все станет как обычно. Где бы он ни был, бродил ли вдоль реки Морье или полеживал на диване, поглядывая в потолок, - это ничего не меняло. Ушла молодость, и поэтому все нас друг в друге раздражало. Не оставалось даже дружбы - слишком много накопилось негативных эмоций. Был в молодости некий сладостный резонанс тела и души - и нет его.
Когда же мне на глаза попадалось название статьи типа "Роковая разгаданная тайна тела Лаймы Вайкуле", то я тут же поясняла своим собакам, моим почтительным слушателям:
- А может, коллеги, мое тело до сих пор хранит в себе тысячу и еще одну подобную тайну, причем, в отличие от тела названного лица, все как одна они неразгаданные?
Хотя люди и собаки - существа разные по многим признакам, но я знаю, что косматые и хвостатые, не умеющие говорить, очень и очень даже прекрасно понимают меня... И моя грусть, и мое веселье передаются им. И я уже не гоняюсь за химерой любви. Зачем? Итак, да здравствует старость! Вечерний чай - две старушки, три собачки... В автобусе говорят мальчику - сынок, уступи место бабушке. Ей трудно стоять с палочкой... И это обо мне! Но оказывается, совсем не страшно, когда наступает старость. Берешь после чая как-нибудь вечерком пять цветных лоскутков и мастеришь из них коврик, естественно, для собак.
Но, по правде говоря, иногда я немного "взбрыкивала". Например, мне нравился некий большой институтский начальник. Несмотря на большую небрежность в костюме, языке и поступках, он был чертовски обаятелен. И когда мы встречались с ним, таким небрежно-вальяжным, в многочисленных коридорах нашего обширного института, мое ожесточенное сердце несколько ёкало. Эдакий вариант Сулеймана Великолепного. Тут же, почтительно болтая с ним о пустяках, я невольно вспоминала Нерона, коварного и обольстительного, Петра Первого, вспыльчивого и непредсказуемого. Хотя и не те масштабы. Просто редкостный научный прохиндей и привлекательный мужчина несмотря на возраст. С этой своей обаятельной ехидной улыбкой...
Но, увы, каждая российская женщина после пятидесяти - независимо от общественного положения и достатка, будь то ученая дама или простецкая тетка при метле, - представляет себе любовь практически одинаково. Старость она хочет провести где-нибудь возле речки, пусть мелководной и неказистой, у костерка. Сосиски нанизаны на палочке, рядом крутятся собаки, ошалевшие от запаха... И непременно рядом должен быть он - трезвый, положительный, добрый и обязательно родной, понятный, т. е. тот, которого ты знала и любила в прошедшей молодости. Это только в зарубежных сериалах стареющие дамы прыгают в постель с чужаком невзирая на возраст, внуков и морщины. А вы с ним, таким родным, усаживаетесь у костра и обсуждаете интересную мысль - что и мы, когда-нибудь закроющие глаза навсегда, со стороны увидим все тайны Вселенной. И нашу Солнечную систему. А наша Земля? Она ведь замедляет свое вращение на 0,017 секунды за каждые сто лет. И поэтому - что такое твои пятьдесят и даже семьдесят? Дни сплевываются в корзину времени, как шелуха от семечек, а в душе покой. И однажды судьба пришлет за вами некий экипаж, который доставит вас в крематорий, который до времени занят не вами. Тогда вы и скажете судьбе: вот и приехали. Спасибо тебе, судьба! Теперь никаких проблем. Мы готовы встретить неизбежное достойно. В моей руке рука старого друга. И поэтому нам с ним не страшно. Пусть теперь любят и страдают наши внуки - после нас, уже отстрадавших.
Но это все будет не скоро. А сейчас - горит костерок, резвятся собаки, а ты, моя опора, ты, сидящий рядом, с сосиской у рта, который я так любила целовать...
О мечты, мечты! Сейчас я повторяла все это как заклинание, чтобы преуспеть в науке забвения. Я теперь знаток более ценных истин. Если и встречу его на улице, то надменно улыбнусь. Интересно все же узнать, как он добрался тогда от речки Морье? Много бродило разных мыслей, но победила самая трезвая, - ведь он давно мог узнать, как добралась я, но не сделал этого. Что ж, так было угодно судьбе, а ее не следует раздражать неверием. Еще возьмет и преподнесет что-нибудь посерьезнее. И вообще даже интересно что у меня с ним было: химера любви или действительная страсть? Скорее всего - химера. И не стоит плакать, потому что на старости лет делать это можно только в свою жилетку, что малоинтересно. Успокойся - ты никогда не была бы с ним счастлива или хотя бы спокойна. Может, все же позвонить и сказать, как глубоко я его презираю? И что я рада его угрюмому одиночеству... Много мыслей, далеких от забвения...
Помнится, одним ярким осенним утром я поливала свои фиалки, которые цвели как бешеные, и радовалась, представляя, что крошечные ротики-устьица, невидимые мне, но существующие, с наслаждением приоткрылись и пьют эту теплую воду, как вдруг раздался телефонный звонок, и мне сообщили, что тот, которого я пять лет старалась забыть, на днях умер. Умер? Ведь еще пять лет назад он протягивал мне червивую сыроежку - там, у реки Морье. И был вроде здоров, если только не считать пьянство болезнью. Правда, он в последнее десятилетие своей жизни был вечно хмур и недоволен всеми и всем. Такое впечатление, что в душу его давно не заглядывало солнце.
Умер, причем с особым коварством - не поясняя, отчего, и именно тогда, когда я почти сумела отодрать от своей души все воспоминания! Так вначале мрачно, с кровью, но решительно откусываешь мучающий тебя заусенец, чтобы потом вылизать больное место, на котором заусенца уже нет и в помине, но все равно свербит и свербит...
