Я же задумалась, обозревая знакомую майку. Да, действительно, каким? Но одно мне было ясно - он таким уже никогда не будет, потому что не сможет. И непонятно, отчего так ноет сердце.
- Непонятно, отчего так ноет сердце, - сказал он, отхлебывая этот жуткий чай, - ведь это простой мускульный мешочек...
Я же молчала, потому что в моем мозгу бродили некие не оформленные пока мысли. Взять у него доллары, полученные за комнату - под честное слово в долг, но на неопределенное время. А еще лучше вообще потом не отдавать. Ведь давал же он когда-то честное слово, что полюбил меня навеки. Око за око, зуб за зуб. И я мысленно стала прикидывать, как воспользуюсь этими долларами.
- А меня тут все время мучает то запор, то понос - сказал он, заедая чай черным хлебом.
Я тут же осведомилась:
- А куда ты кидаешь продукты своей жизнедеятельности, которые твердые и не умещаются в мочесборнике?
- Естественно, их я выбрасываю в форточку.
Я невольно глянула в окно - там над мусорными баками летали и галдели чайки.
- Подкармливаешь этим чаек, да? Альтруист!
И он сказал грустно:
- Что меня всегда в тебе изумляло, так это то, что ты совсем не романтическая особа.
Я вспомнила многое, но решила промолчать, потому что романтику понимаю по-своему: мать и собаки сыты, полы вымыты, продукты куплены, я с книжкой поглядываю на липу под окном...
Может, сказать ему сквозь слезы - как ты можешь? Ведь ты меня вроде любил? Или сказать - ты меня никогда не любил - смотря по обстоятельствам. Он сейчас наверняка, как всякий стареющий мужчина, считает себя абсолютно и безнадежно больным, раз лежит с вытянутой грязной ногой, в грязной майке. Увы, и я много лет назад так лежала, но тогда была истинная трагедия, ибо я была молода, а сейчас это фарс. И эта козявка под носом? Очевидно, чистил нос перед самым моим приходом, причем, естественно, тем орудием, которое имел в наличии. Нет, почему все же я не рассталась с ним тогда, в молодости, когда лежала сама с перебитой по его милости ногой? Молодая, полная сил и здоровья... И если то чувство, которое я питала к нему, не была любовь, то что же это было? Скажи сама себе хотя бы сейчас, дура старая!
И, глядя на грязную ногу, мочеприемник и пресловутую козявку под его носом, я вдруг захотела, как двадцать лет назад, немедленно очутиться на том старом диване. И чтобы музыкальный кот с греческим профилем сидел на моих коленях. Может, стоит все же попробовать лечить его от алкоголизма? Но все знают, что алкоголики с таким стажем уже неизлечимы. Их не берет ни черная, ни белая магия. О смех былой до слез, до изнеможения, о грусть та светлая, о многочасовые разговоры... о запах сирени!..
Тут я невольно принюхалась - смесь табака, немытых мужских тел, мочи, больничной пищи... да, ничего не скажешь, богатый букет. И этот переполненный черной мочой сосуд, надетый на стул. Моего бывшего возлюбленного тут обижают! Не выносят горшка, дают спитой чай. Его, такого некогда остроумного, гордого! И сейчас он терпит, даже пытается вести светскую беседу, а ведь наверняка хочет помочиться, а некуда. Он именно такой, какой есть, как и я именно такова, а хорошо это или нет - другой вопрос. Может, эту самую мочу не выносят оттого, что ее будут долго исследовать? Хотя зачем? Даже мне, технарю, ясно, что такая темная жижа может быть только у очень больного человека. И цветы на окне, обращенном к помойке, тоже больны, хотя и пытаются, бедняжки, цвести.
- Ты что все время ерзаешь? - спросил он меня. Все это время он что-то говорил, хотя я практически ничего не воспринимала и думала о своем, о том, что он теперь наверняка захочет, чтобы я, уже немолодая и сама не слишком здоровая, взвалила на себя дополнительную ношу - ответственность за судьбу человека нетрезвого, с разрушенной психикой, продавшего за пару тысяч долларов единственное, что имел, - комнату. Бесполый, не умеющий радоваться жизни... Возьму и пошлю его подальше. Око за око, зуб за зуб. Ты мне сделал зло, и я не хочу делать тебе добро. Но тут же я вспомнила о том давнем порыве, когда мы бросились друг к другу, чтобы поцеловаться, и при этом сломали себе по зубу, оба были единодушны и синхронны. Его зуб так же пострадал, как и мой. Вот и зуб - желтый, единственный у него во рту.
Раздражение росло в моей душе на того, кто, не будучи безупречен сам, требовал этого от меня - вынеси мочу, принеси хороший чай, приходи ко мне... Я, в конце концов, тоже жертва, и в этом он виноват. Я хожу с палкой, и почему? Жертве же всегда должно быть легче, потому что она права и безвинна. Но и другое справедливо - я не имею права быть ему судьей, потому что зубы мы сломали вместе. Может быть, истина в том, что нельзя навязывать друг другу свой стиль жизни?
- Тебе-то сейчас хорошо, ведь ты можешь выйти на улицу.
Услышав это, я сжала зубы, приказывая себе молчать, после чего, сглотнув слюну, спросила:
- А где сейчас твой музыкальный кот, тот самый, с греческим профилем?
Хотелось мне, руки в боки, взять да и закричать на всю вонючую больничную палату - а ты мои личные страдания, которые я пережила по твоей вине, измерил? Кто теперь из нас двоих инвалид - ты или я? Небось через месяц ты уже встанешь на костыли, а еще через два и их отбросишь?
- А как ты праздновала вчера свой день рождения?
Захотелось мне закричать во весь голос, что я никогда теперь эту глупость не праздную - ведь в моей жизни нет повода радоваться тому, что я жива - и все по его милости.
Он внимательно посмотрел на меня, взял за руку:
- Вспомнился мне сейчас случай из прошлого. Был я году эдак в семидесятом на японской выставке. Медицинское оборудование, шик, блеск, все на высоте. Рыбу идентифицируют по одной чешуйке - пол, порода, возраст. Ну и все прочее. Я тут и смекнул - а почему это не годится для младенцев - по волоску? И тут подходит ко мне симпатичная такая японочка, карманного образца, но по-русски резво чирикает. Оказывается, она пять лет тусовалась в общежитии ЛЭТИ. Ну, почирикали вместе, попросил я проспекты их фирм. Через месяц приходят в адрес моего завода эти самые проспекты - про рыбу и ее чешую. Меня сразу в первый отдел, на допрос. Они из первого отдела, вся шарага, как раз разбивали на заднем дворе списанные телевизионные установки. Раз кувалдой по телевизору, и готово - списан. Спрашивают - как вы могли пойти на контакт с врагами нашего государства? Ну, строгача влепили. Я и сказал тогда - в следующий раз дам ваши домашние адреса, чтобы прислали что-нибудь из зарубежной порнографии и обязательно с картинками...
Я захохотала на всю палату, а отдышавшись от смеха, сказала:
- А я, помню, написала в выпускном сочинении по литературе, что Олег Кошевой вернулся из эвакуации несолоно хлебавши, потому что она бездарно провалилась...
Отдышавшись от смеха, я сказала небрежно:
- А вчера мы с твоим дружком Васей твой диван жгли. У вашей помойки. Хороший получился кострище, веселый, до неба...
Он посмотрел на меня как-то странно... тут я должна с грустью отметить, как это ни неприятно, что он давно не смотрел мне прямо в глаза. Тут же он глянул прямо в глаза. Смотрел долго, пока я не догадалась, что произошло. В диване были доллары, которые он получил в обмен на проданную жилплощадь. Потому что куда еще можно было их спрятать в пустой комнате?
Нет, все же если наше сердце только мускульный мешочек, то отчего оно так часто болит? Не знаю, часто ли оно болит у того вальяжного профессора, принадлежащего к элите моего института, у которого мозг до сих пор работает на всю катушку невзирая на возраст и который так и сыплет идеями, словно издеваясь над тем, другим, который в желтой майке возлежит на резиновом круге в отечественной больнице для бедных, но знаю одно - вальяжный профессор вряд ли смог бы вести себя в подобной ситуации так, как мой возлюбленный:
- Ну что ж, неизбежное примем достойно,- услышала я в ответ.
