Писарь пожадничал, спас обоих тонущих супругов, прельстившись их щедрыми посулами, и тем самым сделал невозможным выполнение взаимоисключающих обещаний.
Было бы очень соблазнительно счесть такое строение рассказа ошибкой начинающего писателя, поскольку это его первое опубликованное сюжетное произведение.
Между тем грустная история о логической ошибке, допущенной писарем, выступает здесь как своего рода притча, более наглядно раскрывающая суть логических несообразностей, ставших причиной семейной драмы Щелколобова: "молоденькая жена" и "плешивая голова" супруга, в которой "тысяча десятин земли" и "молоденькая жена" выступают как явления одного ряда, как предметы собственности, - это тоже взаимоисключающие понятия, предвещающие конфуз.
По существу автор предлагает сопоставить, с р а в н и т ь две ситуации, и поводом для такого сравнения становится логическая несообразность, лежащая в основе каждой из ситуаций. С.12
Оба героя ошиблись, неправильно оценили, в ложном свете увидели ситуацию.
Но ситуация - это часть общей картины мира.
Ложная картина мира становится источником многих недоразумений в юмористике Чехова и - главным источником комизма.
"Каникулярные работы институтки Наденьки N" (1880) - тоже своего рода картина мира, отраженная сознанием девицы.
И здесь мы обнаруживаем алогизм, все то же непринужденное совмещение разноуровневых, разнородных понятий, порожденное, мягко говоря, слабым знанием "предмета":
" 1) .
2) " [С.1; 24].
"Железная дорога шипит" - применительно к Наденьке N это нужно понимать не метафорически, а буквально.
В ее мире все просто и однозначно, без затей, все имеет наивно-простодушное "логическое" объяснение:
" 2) .
3) "[С.1; 24].
Мир для Наденьки первозданно един, однороден и равнозначен:
"Как только я выдержала экзамены, то сейчас же поехала с мамой, мебелью и братом Иоанном, учеником третьего класса гимназии, на дачу" [С.1; 25].
В ее изображении мир принимает эпический и в то же время - абсурдный вид: "Солнце то всходило, то заходило. На том месте, где была заря, летела стая птиц. Где-то пастух пас свои стада и какие-то облака носились немножко ниже неба" [С.1; 25].
Наденька обошлась в своих каникулярных работах без сравнений и вообще без тропов.
Использование тропов - осознанное действие, прием. Но такие вещи в головке Наденьки N просто не помещаются.
Попав в контекст этого сознания, трансформируется и фрагмент из Тургенева, под действием общего "поля" заряжается тем же качеством, потому что "белые точки лесных колокольчиков и малиновые крестики гвоздики (похищено из "Затишья" Тургенева)", приглянувшиеся Наденьке, явно воспринимаются ею прямо и однозначно, для нее здесь нет переноса каких-либо признаков, а есть смутное нерасчлененное ощущение того, что это "миленько".
Ее мышление очень конкретно. Она видит только то, что видит. И если Наденька обожает "свою подругу Дуню Пешеморепереходященскую за то, что она прилежна и внимательна во время уроков и умеет представлять гусара Николая СпиС.13
ридоныча" [С.1; 24], то это не значит, что ей доступна хотя бы условность театра. И в момент "представления" она скорее всего наблюдает Николая Спиридоныча в платье Дуни, что и вызывает ее смех: уж такую-то несообразность Наденька заметить в состоянии.
В самых первых произведениях А.Чехонте сравнения не играли заметной роли. Но в юмористическом рассказе "Папаша" (1880) положение меняется.
Рассказ неоднократно привлекал внимание исследователей, между тем никто пока не рассматривал специфику художественных эффектов, создаваемых в нем сравнениями, не изучал сам механизм работы этих сравнительных оборотов.
Произведение начинается сразу двумя выразительными сравнениями, включенными в одну фразу:
"Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше и кашлянула" [С.1; 27].
Поскольку при появлении супруги "с колен папаши спорхнула горничная и шмыгнула за портьеру" [С.1; 27], то чуть позже, утомленный разговором с женой, нетерпеливый папаша "искоса, как собака на тарелку, посмотрел на портьеру" [С.1; 28].
Роль портьеры, однако, не была исчерпана.
Эта пикантная деталь всплывает вновь, когда спор достигает апогея и супруга решает прибегнуть к шантажу.
"Мамаша взвизгнула и жестом взбешенного трагика указала на портьеру... Папаша сконфузился, растерялся, ни к селу ни к городу запел какую-то песню и сбросил с себя сюртук... Он всегда терялся и становился совершенным идиотом, когда мамаша указывала ему на его портьеру. Он сдался" [С.1; 29].
Сравнение "жестом взбешенного трагика" уже не столь выразительно и зримо, в силу своей некоторой неопределенности, но его использование в одном из ключевых моментов сюжета характерно.
Приведенные примеры свидетельствуют об изменившемся подходе начинающего писателя к одному из ведущих тропов, функции чеховских сравнений усложнились.
Рассмотренные сравнения имеют, конечно же, снижающий смысл, создают нужный автору комический эффект, но - не только.
Помимо обобщенной характеристики внешнего облика, действия, жеста эти сравнения выполняют и, так сказать, "репрезентативную" функцию, дают представление о том мире, к которому принадлежат герои (да и, судя по всему, - сам повествователь), говорят об их кругозоре и системе ценностей.
И даже - "связывают" супругов друг с другом, делают их "парой", "четой", поскольку в описанном мире "тонкая, как голландская сельдь, мамаша" и "толстый и круглый, как жук, папаша" - соответствуют друг другу; это своего рода норма.
Сравнения, характеризующие внешний облик супругов, подчеркнуто многозначны.
Вместе с прорисовкой внешних контуров мамаши "голландская сельдь" привносит в контекст легкий гастрономический оттенок, а также намек на возраст женщины, быть может, отчасти проясняет отношение к ней супруга. С.14
Гастрономией попахивает и в сравнении "искоса, как собака на тарелку, посмотрел на портьеру". Как видим, папаша довольно последователен в потребительских устремлениях.
В свою очередь сам папаша-жук исчерпывающим образом объяснен сравнением с этим насекомым.
Слово "жук", многозначное в чеховские времена, как и сегодня, дает представление и о внешнем облике персонажа, и о его внутренних качествах, которые раскрываются в дальнейшем повествовании в полном соответствии с ожиданиями.
По поводу мамаши автор делает еще одно любопытное замечание:
"Мамаша спорхнула с колен папаши, и ей показалось, что она лебединым шагом направилась к креслу" [С.1; 28].
Разоблачением некоторых иллюзий супруги на свой счет дело здесь не ограничивается. Женщина сравнивает свою походку с лебединой. Но "лебединый шаг" не равен устойчивому "лебедушкой плывет". Возможно, мамаша вовсе не имеет представления о том, что "лебединый шаг", неуклюжий, переваливающийся, далек от плавного и грациозного скольжения красивых птиц по водной глади.
Конечно же, это создает комический эффект, быть может, замечаемый не всеми читателями, прибавляет еще один штрих к характеристике кругозора и системы ценностей мамаши, говорит о том, как она выглядит в глазах мужа.
Мы могли убедиться, что сравнения в рассказе не единичны, не обособлены; они представляют собой определенную систему, взаимодействуют друг с другом, выполняя, в основном, характеризующие функции, раскрывая не только внешний и внутренний облик героев, но и некоторые ключевые свойства их мира.
Это первый случай такой работы Антоши Чехонте со сравнениями, до рассказа "Папаша" мы не находим в чеховских текстах ничего похожего.
Интересно, что сообщая о второстепенных персонажах рассказа, об учителе и его супруге, автор также использует тропы, но - "остывшие", в качестве тропов уже не воспринимаемые, ставшие общеязыковыми штампами: "учительша вспыхнула и с быстротою молнии шмыгнула в соседнюю комнату" [С.1; 29]; "учитель сделал большие глаза"; "учителя затошнило...".
Выражения "учитель сделал большие глаза" и "это останется для меня навсегда тайною учительского сердца" [С.1; 31] даже употреблены дважды. Очевидно, автор не счел нужным искать синонимичную замену данным формулировкам и повторением их подчеркнул некоторую заданность, автоматизм действий и эмоций героя, предсказуемость его поведения. Чем и пользуется "папаша-жук", чувствующий себя хозяином жизни, хорошо знающим ее "механику".
В этом рассказе мы снова сталкиваемся с двумя сюжетами в рамках одного произведения.
На первый взгляд, все можно легко привести к общему знаменателю.
Необходимость просить за сына-балбеса нарушила гармонию, спокойную жизнь папаши с его маленькими радостями. Он проявил настойчивость и деловую хватку, решил проблему "вежливеньким наступлением на горло" учителю С.15
арифметики и его коллегам. Тем самым он вернул свою жизнь к норме, выдержав испытание, "заслужив" свое право на нее. И все возвращается к исходной точке, в обратном порядке: сначала горничная сидела на коленях папаши, а потом мамаша, пришедшая хлопотать за сыночка; в финале "у папаши на коленях опять сидела мамаша (а уж после нее сидела горничная)" [С.1; 33].
