А Яннус настоящий мужик, хоть и ленится шагать я норовит в сани. Какое-то мгновение Маркус думал О нем самым уважительным образом вспомнилось, как тот держал речь, и другие его поступки, например Как в тридцать третьем году перед "Глория Палас" Яннус в одиночку вел перепалку с вапсами*, а вапсов и их подпевал перед кинотеатром на площади Свободы было полным-полно. И тут же Маркус стал смотреть на Яннуса уже не снизу вверх, а сверху вниз. Потому что он вдруг снова показался ему слабаком, который и не пытается приложить усилия, при первой же усталости пасует и чересчур бережет себя. Под влиянием этого чувства собственного превосходства Маркус сказал:
- А не в том ли наша беда, что все вдруг стали невероятными интеллигентами, которые только и делают, что оберегают свои головы?
- Когда я слышу слово "культура", то рука невольно тянется к кобуре...
Маркус понимал, куда метит друг, эти слова какого-то фашистского вожака он тоже знал, - да, Яннус защищаться умеет. И Маркус расхохотался.
- Дорогуша Маркус, ты ведь тоже интеллигент, за какие бы там мозоли ни укрывался. Ты технократ, технический интеллигент, которого лишь обстоятельства вынудили заняться физическим трудом. И ты должен беречь свою голову. Я наперед скажу, что технократом ты не останешься, тебя переквалифицируют в общественного деятеля широкого профиля, а это все равно что аминь.
* Члены фашистской партии в буржуазной Эстонии.
Впоследствии, спустя годы, когда Яннуса уже давно не было в живых, его предсказание и впрямь сбылось. Из Маркуса, правда, не вышло широкоизвестного общественного-деятеля, но и по специальности, которую получил в техникуме, он тоже не работал, и инструмента долгие годы в руки не брал. А если и брал, то не затем, чтобы заработать себе кусок хлеба, а чтобы развлечься и - еще больше. - для разрядки, чтобы не нарастить животика и не преставиться от раннего склероза. Но кто из них знал, какая кому выдастся судьба?
Маркуса это тогда не интересовало, в такую даль он не заглядывал, да и не мог заглянуть.
Ни лошадей, ни дровней в ночном снегопаде Маркус уже не различал. Впереди маячили лишь темные людские фигуры. Яннус и вправду здорово отстал, А вдруг он не шутит и не прикидывается? Может, и не в силах идти быстрее? Шагает чудно, длинные ноги как-то странно разъезжаются, руки машут словно мотовила, будто вовсе и не слушаются хозяина. До сих пор приходилось заботиться только о женщинах, а что, если и Яннуса, каланчу в метр девяносто, придется взять под опеку? Много ли их, всего восемь человек, а растянулись чуть ли не на километр. Так можно друг друга и потерять из виду: надо бы кучнее держаться. Маркусу вспомнился Магнус и то, как они разошлись по пути между реками Нарвой и Лугой и по счастливой случайности снова сошлись; нет - не по случайности, а потому, что были друг в друге уверены.
Идти еще кто знает сколько, по совести, так дорога только начинается. Никто не смеет отстать, все обязаны дойти до места. Все. Много уже погибло товарищей, даже очень. Опять вспомнился Магнус. Вернее, его гаснувшие глаза и шепот, в котором Маркус ничего уже разобрать не мог.
- Ты где расстался с Бенно? Так спросил Яннус.
Дагмар сидела в дровнях, которые Маркус уже не различал впереди.
Ему показалось странным, что Яннус спросил это именно сейчас. Он и раньше допытывался, словно сомневался в его словах.
- Я говорил тебе уже несколько раз, - ответил Маркус резче, чем хотел. Никакого желания распространяться о Юхансоне у него не было.
В свою очередь, ответ Маркуса Яннусу показался странным. Он считал Маркуса откровенным и прямым человеком. Знал его давно, со школьных лет. Друзьями же они стали только после июньской революции. Война еще больше сблизила их. Горком партии сразу же мобилизовал обоих в свое распоряжение. Им вручили по большущему, девятимиллиметрового калибра, револьверу "ФН", которыми в свое время были вооружены кайтсе-лийтчики и к которым при надобности можно приладить деревянный приклад для стрельбы с плеча, "Идеальное оружие для уличных боев", - объявлял Яннус каждому - всерьез или в шутку, понять было трудно. Огромные револьверы ощутимо прибавляли им воинственности, они потешались над своим вооружением и вполу-шутку учились попадать в цель. С двадцати пяти шагов Маркус поражал банку из-под килек, Яннус мазал, не мог даже понять, куда летят его пули. Они дурачились, как большие дети; казались с виду легкомысленными, хотя прекрасно сознавали серьезность обстановки. Вместе обзавелись они хромовыми сапогами, ибо если уж тебя наделяют оружием смерти и предстоят спецзадания, то и сапоги пригодятся. Купили их прямо на фабрике, старом "Унионе", в магазинах нужного Яннусу богатырского размера не было. Сорок шестого - ни больше ни меньше. Купили и тут же натянули, хотя сапоги и не шли к обычным брюкам. Первый в них поход предприняли в кафе, Маркус, правда, отнекивался, кафе его не привлекали, в подобных заведениях, как уже говорилось, он чувствовал себя неловко, однако сдался. В тот день Яннус вел себя явно по-мальчишески - всю степенность заведующего отделом культуры с него как ветром сдуло, это настроение передалось и Маркусу.
Кафе было полупустым, они могли бы выбрать столик у стены, Маркус уже и собирался пройти туда, но Яннус предпочел середину зала. Новые сапоги пахли свежедубленой кожей, из-под пиджаков выглядывали деревянные приклады "фенов"; присутствующие оглядывали вошедших кто с любопытством, кто с осуждением, а кто и с презрением. Яниуса знали, он был завсегдатаем кафе и до и после переворота. В последний год он выступал почти на всех крупных заводах и предприятиях. Никакая аудитория его не пугала. Как не пугало никогда пойти и наперекор общепринятым нормам. Высокий довоенный пост заведующий отделом Центрального совета профсоюзов - несколько сдерживал его, но порой "культурный слой" (пользуясь определением самого Яннуса) слетал с него, и тогда, свободный от всех условностей, он принимался бедокурить. Как и в тот раз, когда увлек Маркуса в "Глорию".
- Обывателя надо стращать, - втолковывал он Маркусу. - Если мы переймем обычаи, привычки и нравы обывателя, то и сами станем такими же. У нас все слои общества привечают мещанство, в том числе и рабочие, стоит им стать хоть чуть зажиточнее, И не пытайся возражать, рабочая аристократия это устойчивый носитель мещанского мышления. Да и наша доморощенная буржуазия была не способна ни на что другое, кроме как подражать прежним господам - немцам; лавочник остается лавочником, даже если он начинает торговать с заграницей. Собственно, кем был этот балтийско-немецкий помещик или купец, как не провинциальным обывателем? Мещанское отношение к жизни для революции самое опасное.
По мнению Маркуса, Яннус нес чепуху, и он сказал ему об этом. Лет двадцать спустя Маркус вспомнил слова друга и стал пользоваться ими, как своими собственными.
Покупка сапог и посещение кафе скрепили их дружбу. Они понимали и ценили друг друга. А теперь Яннус не понимал Маркуса, как и раньше, когда разговор заходил о муже Дагмар.
- У реки Нарвы вы были еще вместе?
- Да, мы дошли туда.
- И там разминулись?
- Я уже говорил тебе об этом.
Снег все шел и шел. В лесу стояла тишина, и они отчетливо слышали свои шаги. Временами налетал ветер, и лес тогда, казалось, охал. Донеслось лошадиное фырканье.
- Ты хорошо знал Бенно?
- Только в войну познакомился.
- Мы были друзьями. Даже большими.
- Твой друг подлец.
- По-моему, ты к нему пристрастен.
- Быть может. Ты говорил с Дагмар? Она должна знать правду.
- Не выдалось подходящего случая. Ты не представляешь, что для нее значит Бенно.
- Жили хорошо?
- Не успели еще, на третий день войны и поженились-то. Она так по нему страдает.
- Узнает правду - выкинет негодяя из сердца,
- Ты ее не знаешь. Маркус молчал.
Яннус воспринял его молчание по-своему, ему показалось, что друг рассердился. Но Маркус не обиделся, он просто не желал говорить о Бенно. Чтобы перевести разговор на другое, сказал:
- Прибавим шагу, а то потеряем своих из виду.
Какое-то время они брели молча. Никто не пытался завести разговор. Яннус зашагал быстрее, ноги его завихляли еще сильней. Маркус заметил это и подумал, что глупо было бы сейчас догонять друга, который явно не в ладах со своими ногами. Но Яннус никакого неудобства не испытывал, он шел как мог и уже давно свыкся со своими непослушными ходулями.
Впереди, за снежной пеленой, показались темные фигуры. Трое шли рядом - не иначе Хельмут, боцман и Альберт, предположил Маркус. Милиционер, тот не отстает от дровней, вообще он какой-то неясный - то человек самый настоящий, и тут же затрещит, как вспыхнувший можжевельник. Трудно понять его.
Маркус не ошибся, это были действительно боцман Адам, Хельмут и Альберт.
Они шли молча, боцман вообще был немногословен, но именно ему приходилось вести все самые важные разговоры. Так как он единственный, кто свободно владел русским, то ему и доводилось больше всех заниматься делами: искать ночлег, заботиться о еде, расспрашивать о дальнейшей дороге. И Яннус пытался говорить, но обычно заходил в тупик. Адам спрашивал то, что ему велели спрашивать, но дела вел на свой лад. Человек он был практичный, в этом смысле на него походил Хельмут, только он мог и пустое молоть. Боцман же лишних слов не употреблял. Без Адама они были бы как без рук, все это понимали, и авторитет боцмана рос буквально с каждым днем. Даже в глазах милиционера Сярга - человека упрямого и строптивого, который ничьего авторитета признавать не желал.
