- А ну, дочка, полей на руки!
Гюльназ сняла кувшин с плеча, отерла пот со лба и нагнулась, чтобы исполнить его просьбу.
- Бах, бах, - восторженно проговорил Муса, плеснув водой в лицо. - Это удовольствие целого мира стоит!.. Подойди, сынок, освежись...
Фридун засучил рукава и, шагнув к Гюльназ, хотел взять кувшин, как вдруг раздался грубоватый окрик:
- Не дашь ли напиться, красавица?!
Барский приказчик, еще не успев высвободить ноги из стремени, впился глазами в Гюльназ.
Точно защищая девушку, Фридун сделал шаг вперед и стал между Гюльназ и Мамедом.
- Я прошу воды, - сказал Мамед, окидывая Фридуна злым взглядом. - Ведь вы не гяуры!
Муса, сполоснув медную чашу, наполнил ее водой и протянул Мамеду.
- Зачем сердиться, господин? Воды хотите? Пожалуйста!
Приказчик взял чашу и выплеснул на лошадь. Та вздрогнула от холодной воды, мотнула головой и стала бить передними копытами.
Мамед слегка оттолкнул Мусу в сторону.
- Ты, старый человек, - сказал он, - не беспокойся. Мне девушка подаст...
- Какое там беспокойство? Вам я и сам послужу.
- Мерси! - с ядовитой вежливостью ответил приказчик. - Хорошую ты девушку вырастил! Да сохранит ее аллах от дурного глаза. Возьми, ханум, возьми чашу, налей воды. Утолять жажду - благое дело.
И приказчик Мамед с чашей в вытянутой руке шагнул к Гюльназ. Но тут перед ним стал Фридун.
- Хотите попить, господин? Пожалуйста! - проговорил он и, подняв кувшин, хотел наполнить чашу.
Тогда Мамед швырнул чашу в сторону.
- Ладно, старик! - сказал он. - Ты пожалел мне воды! Запомни же это!.. - И дернув лошадь за повод, он зашагал к гумну Гасанали.
- Хорошая жена и красивая дочь тоже несчастье для бедняка! - проговорил Муса, не глядя на Гюльназ.
Фридун не ответил. Из сердца рвались слова, которые ему так хотелось высказать, но, искоса взглянув на девушку, он смолчал.
Лицо Гюльназ горело от стыда, глубокие глаза были печальны. Непонятное чувство раскаяния охватило девушку. Но в чем же она провинилась, не в том ли, что родилась красивой? Значит, лучше бы ей родиться уродом, калекой? Но кто же предпочтет уродство красоте? Конечно, никто! Почему же в таком случае ее красота возбуждает такой страх в отце? Отчего с годами мать все больше дрожит за нее?
Гюльназ вылила простоквашу из горшка в медную миску и начала помешивать ее деревянной ложкой. Потом она накрошила туда хлеба, зеленого лука, огурцов и мяты и, добавив воды, поставила перед отцом и Фридуном холодную окрошку.
Но не успели они съесть и двух ложек, как послышался неистовый крик Гасанали:
- Помогите!.. Помогите!..
Фридун и Муса мгновенно вскочили.
- Гюрза ужалила! Змея! - кричал Гасанали, обеими руками сжимая ногу выше колена.
Когда Гасанали подошел к кувшину, чтобы напиться, гюрза, лежавшая под снопами, поднялась и вонзила ему в икру ядовитые зубы. Бедняга был в отчаянии. Плач и вопли жены и шестерых его детей усиливали муки несчастного.
Муса прикрикнул на вопивших, быстро отрезал постромки у быков и крепко обвязал ногу Гасанали повыше раны.
- Простокваши! Скорее! - крикнул он женщине.
Простокваши не оказалось.
Фридун крикнул:
- Дядя Муса, врача найди, врача!..
Муса только махнул рукой.
- Какой тут врач, парень!
Опухоль ползла все выше по ноге. Гасанали в отчаянии сказал Мусе:
- Отыщи скорей острый кинжал! Надо рубить ногу у колена!
Это было смелое предложение. Но оно поразило всех, никто не решался выполнить его.
- Рубите, пока не поздно! - вскричал Гасанали, прочитав на лицах сбежавшихся соседей колебание. - Хоть топором, но рубите скорей. - Потом он повернулся к жене: - Чего ревешь? Замолчи! И детей уйми!
Этих слов оказалось достаточно, чтобы в одно мгновенье прекратить вопли.
Кто-то принесли тихо положил остро отточенный топор. Гасанали положил ногу на продолговатый гладкий булыжник, валявшийся на краю тока.
- Одним ударом! Сразу! - взмолился он, обращаясь к смущенно топтавшейся возле него толпе крестьян.
Однако никто не решался взяться за топор. Один было ухватился, но тотчас же бросил, точно обжег пальцы.
- Нет, не могу!..
А между тем опухоль уже поднялась к колену.
Гасанали еще раз прикрикнул на жену, начавшую было снова голосить, и, когда она покорно притихла, подозвал стоявшего поодаль коренастого человека:
- Мясник Али! Чего стоишь? Уж не хочешь ли ты моей смерти? Бери топор! Руби!
Али молча растолкал крестьян, поднял топор и одним ударом отсек ногу Гасанали у самого колена.
- Скорее приложите жженые тряпки! Перевяжите! - бросил он, ни к кому не обращаясь, и, неловко смахнув кулаком слезу, зашагал не оглядываясь.
На душе Фридуна стало еще тяжелее.
С какими надеждами ехал Фридун в деревню!.. Ему казалось, что здесь он добудет себе средства к существованию на зиму. Помогая дяде Мусе, он думал обеспечить себя куском хлеба, получить возможность учиться в университете.
Все эти мечты разлетелись как дым. Однако не это омрачало его. Теперь его терзала мысль о тяжелой жизни крестьянина. В крайнем случае он заработает деньги обучением купеческих сынков в Тегеране. Но что будут делать крестьяне? Он думал о таких, как дядя Муса, как искалеченный Гасанали. Какие огромные надежды возлагали эти нищие люди на урожай нынешнего года! И что их ожидает теперь?!
Когда приказчик Мамед сообщил крестьянам о новых условиях помещика, на лицах тружеников мгновенно появилось отчаяние. С той минуты и возник во всей неотвратимости страшный вопрос: "Как быть?"
Порой Фридуну казалось, что он начинает подходить близко к мутному источнику, который отравляет большую многоводную реку народной жизни, что он нащупывает корень нужды и лишений, голода и бедствий, которые губят страну. Это были царившие в деревне власть помещика над землей, голод, нищета, темнота закабаленного народа.
Охваченный этими гнетущими мыслями, Фридун медленно шел из деревни к гумну.
У свалки, куда крестьяне выбрасывают золу из очагов и всякий мусор, он увидел босых, полуголых ребят, которые, как куры, копошились в золе.
Фридун подошел поближе. Однако при виде двух голых мальчуганов с обложенными гноем и съеденными трахомой веками невольно отвернулся. Но тут же он почувствовал какую-то неловкость за свой поступок: почему он отворачивается от этой уродливой, отвратительной картины? Разве этим он спасет себя от существующих бедствий? Разве страшная болезнь не разъедает глаз многих тысяч детей и взрослых повсюду: и в городах и в селах? Может ли мужественный человек закрывать глаза на несчастье тысяч людей, которых трахома лишила зрения? И Фридун скова с вниманием врача посмотрел на детей. Ему пришла в голову мысль о сходстве этой проклятой болезни, калечащей людей, обрекающей их на слепоту, с общественным строем, социальными отношениями в деревне.
"Нет, свалка должна быть уничтожена!" - подумал Фридун.
Он пересек русло высохшей речушки и еще издали увидел у гумна сборище людей. Там же, сверкая лаком на солнце, стоял автомобиль.
Рядом со стогом смастерили из старых паласов нечто вроде шалаша; в его тени стояла покрытая ковриком скамья. На ней сидели четыре человека, по внешнему виду из знатных господ. Возле них стояли в ожидании приказаний старший сельский жандарм Али и приказчик Мамед, в стороне еще два жандарма.
В некотором отдалении от шалаша толпились крестьяне.
Заметив Фридуна, Муса протолкался к нему и шепнул на ухо:
- Сам барин приехал... Господин Хикмат Исфагани!
- А зачем он здесь? Чего бросил Тегеран и пожаловал сюда?
- Не знаю, говорят, с гостями на летнюю дачу прибыл. Выехал на прогулку, а тут неподалеку приказчик встретил его и притащил сюда.
- А тот, что рядом, - американец, - шепнул кто-то. - Говорят, он не бывал в Азербайджане, и вот господин привез его показать нашу страну и погулять в горах.
- Так оно и есть! - поддакнул еще один. - И приятно и полезно...
Фридун продвинулся поближе к господам. Он с любопытством разглядывал заплывшего жиром, тучного Хикмата Исфагани. Помещик, очевидно, чувствовал ненависть, таившуюся в молчаливой толпе, и старался запугать ее своим грозным видом: брови его были насуплены.
"Боится крестьян!" - мелькнуло в голове Фридуна.
Наконец Хикмат Исфагани прервал тяжелое молчание. Он говорил не спеша и явно вызывающе. Говорил он по-персидски, раздельно выговаривая каждое слово, как бы объявляя непреложный закон.
Крестьяне молчаливо переглядывались, вслушиваясь в чужую речь.
- Что изволил сказать господин? - раздался чей-то недоуменный вопрос. Объясни нам.
Приказчик нагнулся к уху Хикмата Исфагани и что-то зашептал.
Помещик поморщился и кивнул головой. Приказчик повернулся к толпе.
- Господин изволит говорить, что во имя совести и справедливости урожай должен быть поделен по их приказанию. Иначе никак невозможно. Одна пятая вам, а четыре пятых господину, ибо у господина расходов много. Налог государству надо платить, чиновникам надо давать, слуг надо содержать. Все они есть хотят. Поэтому урожай надо поделить на пять частей.
