Анна (обиженно). Но — почему же идиоты?
Титова. Так уж теперь считают их, а они, конечно, просто благожелательные были. Я хорошо людей знаю, у меня ведь магазин модный был и отделеньице наверху для маленьких удовольствий. Посещали меня всё богачи да кокоточки, генералы да ренегаты…
Анна. Позвольте, — какие ренегаты?
Титова. Ну, эти… как их? Деренегаты.
Анна. Дегенераты?
Титова. Вот, вот! Попросту — выродки…
Анна. Смешная вы.
Титова. Я — добрая, я никого не хаю, все люди кушать хотят и удовольствия немножко.
Лисогонов. И уж не так жадны, брать — брали, да — не всё! А поглядите, до чего теперь жадно стали жить!
Анна. Да, да! Всякую дрянь собирают, какое-то утильсырьё, это в России-то! Какой стыд перед Европой!
Титова. А что им Европа? Они вон мордву грамоте научили…
(Дуняша — выглянула с половой щёткой в руке.)
Анна. Пойдёмте в лес, посидим там.
Титова.
На песочке, над рекой,
Где приволье и покой.
Лисогонов. Земля у нас золотом плюётся, так сказать…
Анна. Как ваши дела?
Лисогонов. Да — что же? Вокруг — строятся, а мой заводик стоит, как был. Случится что-нибудь… переворот жизни, например, — у всех прибыло, всем — пристроено, а я окажусь, как есть, в нищих…
Титова. Врёшь, Евтихий! Деньжонки у тебя есть…
Лисогонов. Какие? Где?
Титова. Золотые. Спрятаны.
Анна. Сколько же вы хотите за кружево?
Лисогонов. Да… как сказать? Кружево редкое.
(Ушли. Дуняша вышла, убирает со стола, напевая. Метёт.)
(Входит Фёкла.)
Фёкла. Ты что это, Дунька, замёрзла? Скоро час, а у тебя не убрано.
Дуняша. Не хулигань, старуха! Вон тараканы-то, только что выползли отсюда.
Фёкла. Титова-то бо-огатая была! Дом свиданий держала в Москве.
Дуняша. Это что за дом?
Фёкла. Вроде публичного для замужних.
Дуняша. Старик тут о перевороте говорил.
Фёкла. А о чём ему говорить? Они все тут кругом только об этом и говорят. (Взяла два куска сахара.) Без стыда, без страха. Вон они уселись, три мухомора.
Дуняша. Ты бы сахар-то не брала.
Фёкла. Ничего, я — не себе, а ребятишкам сторожа. (Смотрит в деревья.) Ты на кого сердишься?
Дуняша. Рабочая, крестьянская власть, а господа остались, — вот на кого.
Фёкла. Не сердись, они — старенькие, помрут скоро! Глупые. В старости надобно бы хорошо жить, в старости — ни жарко ни холодно, ничему не завидно.
Дуняша. Замолола!
Фёкла. Верно говорю! В молодости живёшь — беспокоишься в кого влюбиться да — как — нарядиться, я вот всё это исполняла, да дурочкой и осталась. (Дуняша ушла, Фёкла, позевнув, дремлет.) А скоро мне, Феклуше, — каюк! Вот эдак-то и с тобой будет, Дунька… Значит — учись! Все учатся… гляди-ко! Не будешь учиться, — проживёшь как мышь… в погребе…
(Лидия, Богомолов [выходят] из комнат.)
Лидия (Фёкле). Вы что тут делаете?
Фёкла. Помогаю Дуняшке.
Лидия. А там дверь открыть некому…
Фёкла (уходя). Дверь открыть — просто.
Лидия (Богомолову). Прислуга совершенно несносна.
Богомолов. Да, рассуждает. Все, знаете, рассуждают. Мы — работаем. Работаем и получаем за это возмездие, например, в форме шахтинского процесса, понимаете…
Лидия. Яропегов говорит, что в этом случае инженеры действительно шалили.
Богомолов. Он это говорил? Кому?
Лидия. Мне.
Богомолов. Шалили?
Лидия. Да.
Богомолов. Это он… посмешить вас хотел! Он вообще… любит шуточки, словечки.
Лидия. Кажется, — Николай едет.
Богомолов. Да, да, он! Яропегов, эдакий, понимаете, вроде старинного нигилиста. Ни в чох ни в сон — не верит. Ну и мы ему верить не должны, так?
(Входит Сомов.)
Сомов. Извините, Яков Антонович, — опоздал!
Богомолов. По-ожалуйста!
Сомов. Завтракаем, Лида?
Лидия. Всё готово…
Сомов. Прошу к столу! А где мать?
Лидия. Идёт.
Сомов. Водочки?
Богомолов. Водку хорошо пить с Яропеговым, — да вот и он! Здравствуйте, дорогой!
(Входит Яропегов.)
Яропегов. Моё почтение.
Богомолов. Я вот только что, знаете, сказал, что вы, умея вносить во всякое дело остроту, эдакую, понимаете… лёгкость…
Яропегов. Водку пью легко?
Богомолов. Что и делает её приятней. Даже, знаете, некролог Садовникова вы написали несколько…
Яропегов. Покойников некрологи не интересуют.
Богомолов (смеётся). Да ведь некрологи-то не для лих и пишутся, а — для нас.
Анна (входит). Здравствуйте, Яков Антонович!
Богомолов. Моё почтение, уважаемая.
Анна. Ф-фу! Посмотрели бы вы на реке — ужас! Мужчины, женщины, совершенно голые…
Богомолов. Да, да! Как в раю…
Анна. Как в аду… это — вернее!
Сомов (подвигая стул матери). Садись, мама!
Богомолов. Эх, замечательная водка была в наше время!
У Терентьева. Тоже новенькая дача с небольшой террасой, на террасу выходит дверь и два окна; с неё до земли четыре ступени. Сад: четыре молодые ёлки, они — полузасохли; под каждой — клумба для цветов, но — цветов нет, клумбы заросли травой. Две окрашенные в зелёную краску скамьи со спинками. У забора — кегельбан, начинается он небольшим помещением, в котором стоит койка, стол, два стула. В двери и окнах мелькает фигура Людмилы, племянницы Терентьева. На террасе играют в шахматы Китаев и Семиков.
Китаев. Не видишь? Шах королеве!
Семиков. Ах ты… Скажи пожалуйста!
Китаев. Тебе, Семиков, на шарманке играть, а не в шахматы.
Семиков. Не Семиков, а Семи-оков! В «Известиях» напечатано о перемене фамилии. Семик — языческий праздник, суеверие, — понял?
Китаев. А ты — играй, двигай!
Семиков. Вот я и вставил оник: Семи-о-ков! Пустой кружочек, а — облагораживает.
Китаев. Да ты — играй! Ну, куда полез? Шах королю!
Семиков. Какой несчастный случай!
Китаев. Ну тебя к чертям! Неинтересно с тобой.
(Закуривает. Вышла Людмила, взяла стул, ушла. Оба смотрят вслед ей, потом друг на друга. Семиков складывает шахматы в ящик. Доносится пение скрипки.)
Семиков. И под стихами приятно подписать: Се-ми-оков.
Китаев. А всё-таки как ловко ни играй на скрипке, — гармонь преобладает её.
Семиков. Теперь стихи легко у меня текут.
Китаев. Как слюни. Я, брат, творчество твоё — не люблю, жидковато оно.
Семиков. Ты не понимаешь, а Троеруков…
Китаев. Он тебя хвалит, потому что — запуганный интеллигент. Хотя — башковатая личность… Правильно говорит: конечно, говорит, существует масса, но — без героев история прекращается. Это — верно: ежели я себя не чувствую героем, так меня вроде как и нет совсем. Тут можно дать такой пример: построили судно, так допустите его плавать, а ежели оно всё на якоре стоит, — так на кой чёрт его нужно?
Семиков. Да, это верно!
Китаев. Или пошлют человека в болото — плавай! А — куда по болоту поплывёшь? Вот, примерно, я…
Людмила. Китаев, ну-ка поди сюда, помоги.
(Китаев уходит.)
(Семиков вынул книжку из кармана, читает, шевелит губами.)
(Входит Миша.)
Миша. Ты чего тут делаешь?
Семиков. В шахматы играл.
Миша. Спевка — здесь, в семь?
Семиков. Да.
Миша. Арсеньеву — не видал?
Семиков. Была, занавес чинить ушла.
Миша. Стихи читать будешь?
Семиков. Могу.
Миша. Старые?
(Людмила в дверях.)
Семиков. Нет, вчера написал:
Года за годами бегут,
А людям жить всё трудней,
И я понять не могу
Бешеный бег наших дней.
Куда они мчатся, куда?
Миша. Ну, ты это брось! Кому интересно, чего ты не понимаешь?
