практически все свободное пространство внутри, громко смеясь и жестикулируя. Лёшенька, получив наше пиво, стал осторожно продвигаться к нашему столику. Мужики, стоящие в этот момент посреди зала, вдруг стали толкаться и один из них, хамовитый, огромный дядька, одетый в полосатый костюм, разворачиваясь, натолкнулся на нашего Лёшеньку.
– Ребята, осторожно! Я ж пролью. – пискнул тот, сосредоточив все свое внимание на кружках.
Мужик обернулся, с удивлением посмотрел на невзрачного оппонента и отвесил ему увесистый подзатыльник:
– Да пошел ты! Путаешься тут под ногами.
В столовой повисла мертвая тишина. Местные мужики, затаив дыхание, прятали глаза. Лёшенька, спасая наши кружки, обернулся на обидчика:
– Ты что хулиганишь? – голос у него сорвался на фальцет.
Кто-то из командировочных громко засмеялся в тишине. Мужик обернулся:
– Тебе мало, недоразумение? Щас еще получишь. – и замахнулся рукой.
Тут Лёшенька сделал ему навстречу два маленьких шажочка и, не выпуская кружек из рук, легонько боднул обидчика плечом. Легонько … как мешок бросил… В мужика, словно снаряд попал. Стодвадцатикилограммовое тело смело как пушинку. Собирая за собой столы, стулья, а также сидящих за ними посетителей, мужик отлетел в угол столовой и устроил там кучу малу. Лёшенька, не глядя на него вернулся к нашему столу, и поставил пиво на стол. В углу невезучие посетители, чертыхаясь и кряхтя, выкарабкивались из-под механизатора. Местные, понимающе вздыхая, молча отряхивались, расставляли столы и стулья, посторонние, глядя на них и пряча недовольство, только бурчали потихоньку.
Полежав минут семь, дебошир пришел в себя и стал подниматься на подламывающиеся ноги. Оперся о стену, вытер тыльной стороной ладони пивную пену с лица и, шатаясь, двинулся на выход. Костюм, до этого сидевший на нем с претензией на шик, от страшного удара лопнул по всем швам, белея из них вываливающейся наружу подкладкой. Штанины, рукава, воротник все болталось отдельно друг от друга.
В столовой потихоньку снова все загомонили. Через некоторое время к нашему столику подошла продавщица и поставила на стол трехлитровый, алюминиевый бидончик полный пива. Протирая полотенцем стол, тихонько сказала:
– Спасибо, Вам ребята. Достал уже этот боров всех. Второй день как приехал, а уже продыху от него нет никакого. Теперь, надеюсь, больше не придет. Ты его не сильно, Лёшенька?
Мы молча тянули пивную горечь, а Лёшенька, словно ничего не произошло, улыбался и пытался выведать у нас, что такое сопромат.
Утром Михалыч, пришел на разгрузочную площадку. Он уже знал про вечернее приключение в пивной. Аккуратно расспросив нас про драку, он признался, что Лёшенька его дальний родственник и вкратце поведал его историю. Алексей был ему каким-то там племянником, так сказать «по тетке Феоне троюродный Спиридон». Рос он без отца. Мать, чтобы прокормиться, сутками работала на ферме. Чтобы парень не попал в плохую компанию, Михалыч взял его на завод. Там и проявилась у Алексея какая-то неимоверная сила. Целыми днями он возился на складе с мешками и ящиками. Отгружал, получал, грузил в машины и вагоны, и все это практически в одиночку. После нескольких лет таких тренировок он словно был свит из канатов. Чтобы открыть банку с соком, ему не нужна была открывашка. Он брался рукой за крышку, снимал ее, словно она просто лежала сверху, и сминал пальцами в бесформенный комок. Яблоко или картофелину сжимал в кулаке так, что сквозь пальцы лезло пюре.
В армии Лёшенька не служил. Вернее, его призвали, но тут же очень быстро комиссовали. А произошло вот что. Пока собирали эшелон, Лёшенька с остальными призывниками томился в какой-то части на пересылке. Командовал ими тощий, двухметровый прапорщик. Он бесконечно заставлял вчерашних пацанов маршировать на плацу или стоять «Смирно», щедро сдабривая свои команды криком, оскорблениями и пинками. Любимое же развлечение прапора происходило в столовой. Дождавшись, когда призывники, проглотив первое, приступали к каше, он неожиданно командовал:
– Прием пищи закончить, выходить строится.
Специально подав команду раньше, чем нужно, он ржал, наблюдая как, рассовывая куски хлеба по карманам, голодные пацаны доедали на бегу, сбрасывая миски и стаканы на последний стол. После этого, скомандовав построение, он приступал к наказанию опоздавших и проверке карманов. Найдя кусок хлеба, он мог несколько часов измываться над жертвой на плацу, упиваясь своей властью.
После парочки таких обедов Лёшенька понял, что есть нужно только кашу и хлеб. Толку от жидкого, солдатского варева и чая не было никакого. Уже через пару часов есть хотелось неимоверно. А каша с хлебом все-таки давала хоть какое-то насыщение. И вот в очередной раз, выбежав по команде из столовой, Лёшенька решил запить кашу водой прямо из-под крана в рукомойнике. Наклонившись, он припал губами к ржавому железу и стал жадно пить. Вышедший следом прапорщик, увидел тощую задницу призывника и ничуть не задумываясь, просто пнул ее сапогом. Лёшенька со всего маха насадился открытым ртом на стальной кран. Когда он пришел в себя и поднялся с окровавленного пола, оказалось, что у него порвана губа, пробит язык и выбиты два зуба. А прапорщик стоял и ржал над корчившимся от боли призывником. И … Лёшенька его ударил… Ну как ударил, больше оттолкнул, как он сам сказал совсем несильно, только чтобы пройти. Прапорщик отлетел к стене, со всего маха ударился об нее и сполз на пол. Ртом пошла кровавая пена … в себя он так и не пришел и … умер в машине «Скорой помощи». В больнице констатировали смерть от падения с большой высоты, настолько были повреждены внутренние органы. Про драку они даже не подумали. Все это произошло на глазах почти у всего призыва. Командир части молча посмотрел на строй насупленных лиц, пожевал ус и скомандовал:
– Вольно. Разойдись. Командиру роты и медику зайти в штаб.
Через час Лёшеньку быстро собрали, выдали справку о меднепригодности и отправили с дежурным офицером на вокзал. Армия для него закончилась… Так он вернулся в родной колхоз, на родной уже завод. Но слухи о настоящей причине его комиссования потихоньку дошли и сюда. Местная шпана стала обходить Лёшеньку десятой дорогой.
После этого рассказа все стало на свои места. И настороженность местных и застенчивость Лёшеньки. Вот почему он даже руки никому не пожимал. Просто изображал пальцами какое-то подобие рукопожатия, боясь нанести увечье.
… Работа в колхозе вскоре подошла к концу. Нас полностью рассчитали, подвезли на колхозных машинах к железнодорожному вокзалу Джанкоя, и мы с шумом заняли последние два вагона в пригородной электричке. Пока мы с гомоном и дружеской толкотней рассаживались по местам, кто-то воскликнул:
– Смотрите, Лёшенька идет!
И действительно по перрону шел Алексей, заглядывая в вагонные окна. Увидев нас, он улыбнулся своей лучезарной улыбкой и вошел в вагон.
– Лёшенька, привет! Ты как здесь? Едешь куда?
– Та я к Вам. Вот,
