«моим». Может, я занял чужое? А где же мое место? Может, кто-то из них занял его? Кто? Зачем? И что он там делает вместо меня? И куда мне теперь деваться и что делать? Или поздно что-то уже начинать, а скорее бы довершить то, что еще не начал? Ответа нет. Да он мне и не нужен.
Я никогда не мог понять тех, кто еще на заре туманной юности очертя голову кинулся в гущу жизни, пытаясь положить на лопатки толпу и выхватить изо рта кусок пирога, уже отравленный чужой слюной.
Мне никогда не быть среди тех, кто судит, среди тех, кто управляет, среди тех, кто правит бал, среди тех, кто на этом балу танцует. Мне никогда не упиваться весельем на чумном пиру, и никогда не грызть каштаны, которые все вокруг таскают из жара. Мне плевать на звания и успех, мне противны бездари на окладе власти и бездари на трудовых грошах еще больших бездарей, чем они. Мне по большому счету все равно, что обо мне скажут, мне, может быть, не безразлично только одно: я не хотел бы стать в чужих или собственных глазах подлецом.
***
Странно смотреть на фотографию умершего человека, всю жизнь озабоченного только тем, как от нее получить больше. И вот когда он получил от нее всё и застыл на фотографии в своей черно-белой или цветной глупости, как мошка в янтаре, удивительно, что с лица его так и не сошла жадность. Прости мне, Господи, эти слова, они не плохие и не хорошие. Они – никакие. Они – ни о ком. Они – просто о человеке и его глупости. Они – в том числе, и обо мне.
Поскольку я пишу прозу, то иногда заставлял себя обратить внимание на «роль пейзажа в романе». Не получалось. Видел дорогу, реку, мост через нее, тот берег в деревьях, луг, над всем этим небо, и это казалось мне настолько естественным, что давно уже не играло никакой роли. Было и было. Было, как моя жизнь, было, как жизнь вообще. Разве мы задумываемся о роли самой жизни в нашей жизни? О данности не задумываешься. О данности забываешь. И начинаешь думать о том, что не дано тебе или дано не тебе. И если первое называется мечтой, то второе – грехом, так как именно мысли отравляют человека завистью и гордыней.
О чем в последнее время я думал? О политиках и финансовых «пирамидах», о бандитизме и ЖКХ, о гламуре и беспределе ТВ, короче – об одних только ужасах. Не о мире и душе, не о прекрасном и добром – а только о черном и только о зле.
А ведь вся моя жизнь проходила на земле, где и в помине нет ничего того, о чем я так упорно и зло думал все это время. Что же, я понапрасну растратил мое время, выкинул пятнадцать лет в помойку чужих тщеславий, в костер чужих амбиций, и порывы души посвятил не миру людей моего круга, а войне нелюдей вне его?
Эти нелюди делили злато, хапали меха и земли, упивались нефтью и кровью, давились французским коньяком и русской икрой, пузырились и лопались от несварения и величия, как звери чужого и чуждого мне мира, зверствовали за стенами моего дома.
И только потому, что они ломились и в мой дом – я стал таким же выродком, как они? Господи, почему?
Вот оно, Христово «подставь щеку другую» – не запускай зло внутрь себя. Не давай ему гнезда, не прикармливай его, не пестуй, не лелей.
Мысли приходят сами по себе, как кошки, и, как кошки, сами по себе уходят – когда-то я написал это, но не избавился от мыслей. Они по-прежнему приходят, не спрашиваясь. Часто не ко времени. Пришла – и что делать с ней? Надо же что-то делать, а то не уснешь. На дворе ночь, а на часах и вовсе полночь. Обе стрелки, часовая и минутная, замерли, будто навеки устремившись в зенит. Они еще несколько мгновений удерживают вес полуночи, несколько мгновений показывают свое точное время. Несколько мгновений, в каждом из которых вечность. Поразительно, есть «спонсор точного времени». По ТВ называли его. Жаль, не запомнил, кто бы это мог быть?
Кстати, в словах «полдень», «полночь» есть недосказанность, обещающая впереди нечто полное и цельное, хотя именно эти слова являются стержнями дня и ночи, на которых, как на булавках, трепещут белая и черная бабочки, как две стороны вечности.
***
Как порой прозрачны мысли! То ли льдинки, то ли паутинки, то ли воздух октября. И все это ближе к зиме. Часто во сне. Они звучат как музыка. Перефразируя поэта, когда б вы знали, из каких кошмаров приходит мне мелодия во сне…
***
Однажды утром заметил, как в зеркале промелькнула судьба. Она, наверное, мелькает там каждый день. А потом подумал: нет, судьба не мелькает, она даже не отбрасывает тень, судьба высится как Эверест, ее не обойдешь, ее не покоришь. Это должно быть заглядывал мой Черный человек.
***
Время ронять мысли настало. Кто соберет их – ветер, дворник? Смоет ли их поток ливня или растаявшего снега – почем знать? А может, кто и поднимет, обратив внимание на причудливый окрас или изрез, как у кленового листа. Высушит, а потом засунет между страницами любовного романа или памятника философской мысли. Мысли роняешь безболезненно, так как они давно уже перезрели. Мысли роняешь незаметно, так как не собираешься ими засевать плодородные почвы. Роняешь просто так, от безразличия и немощи тела. Роняешь так же просто, как когда-то ронял семя.
***
Отчего образуются камни и песок – в почках, печени, желчном пузыре? Оттого, наверное, что окаменевают мысли и чувства, а надежды и замыслы рассыпаются в песок. Оттого, быть может, что это окаменевает сама энтропия, выпадает в осадок не реализованная и не пригодившаяся информация. Оттого, скорее всего, что страх пред жизнью, леденящий кровь, превращает кровь в ледяные сгустки шариков, оседающие на фильтрах внутренних органов, к которым потом прилипает прочая дрянь.
***
Моллюск жемчужница живет в северных реках. Паразитирует на жабрах лосося. Лосось обычно находится в реке полгода, максимум год, потом плывет в море и там умирает. А вот с жемчужницей он реку не покидает и живет в ней, как библейский патриарх, 13 лет.
Может ли что-либо подвигнуть и человека к
