Рохит и сообщил ей дурную весть, а она накричала на него, стала ругаться и выплеснула на него свое безумное горе. Но сейчас, сидя в любимом мамином ресторане, Смита согрелась воспоминаниями о том, как они приходили сюда в субботу после обеда и мама заказывала свой любимый клаб-сэндвич с цыпленком, а папа потягивал пиво «Кингфишер».
Ей даже захотелось заказать клаб-сэндвич в память о маме, хотя на завтрак его есть было не принято. Но вместо этого она заказала кофе и омлет со шпинатом. Официант поставил перед ней тарелку с аккуратностью и точностью механика, меняющего запчасть в двигателе. «Желаете что-нибудь еще, мэм?» — почтительно спросил он. Он был всего на год или два ее старше, но она чуть зубами не заскрипела от его подобострастной манеры, типичной для индийцев из рабочего класса, когда те общались с богатыми людьми. Однако, быстро осмотревшись, она убедилась, что больше никому — ни немцам, ни британцам, которых в зале было много, ни дородным индийским бизнесменам, завтракающим с клиентами, — льстивая манера официантов, похоже, не претила; напротив, они воспринимали ее как должное. Она заметила, как посетители щелкали пальцами, подзывая обслугу; заметила и их пренебрежительный тон.
— Нет, спасибо, — ответила она. — Выглядит очень вкусно.
Наградой ей стала искренняя счастливая улыбка.
— Приятного аппетита, мэм, — сказал он и, пятясь, ушел, молчаливый, как призрак.
Смита отпила кофе и облизала пенку с верхней губы. Она пробовала кофе по всему миру, но у этой чашки «Нескафе» был чудный вкус. Она знала, что в Нью-Йорке ее бы засмеяли. «Это же растворимый кофе, Смита, ты что?» — сказала бы Дженна за бранчем в кафе «Роуз Уотер» в Парк-Слоуп [2], но поделать ничего не могла. Родители разрешили Смите пить кофе только в последний год перед отъездом из Индии, и то лишь несколько глотков из отцовской чашки, когда тот сидел и проверял тетради. Один глоток перенес ее в их большую солнечную квартиру на Колабе, в двух шагах от «Тадж-Махала»: воскресное утро, родители у стереосистемы в гостиной по-дружески спорят, поставить ли Баха и Бетховена или мамины газели [3]. Рохит у себя в комнате валяется в кровати и слушает Green Day или U2 на «Уокмане». Повариха Решма готовит южноиндийские блюда медху вада и апма [4] — они всегда ели их на завтрак в воскресенье.
Где сейчас Решма? Наверное, по-прежнему живет в этом городе с населением двадцать миллионов человек и работает на другую семью. Поддерживала ли мама связь с Решмой после переезда в Штаты? Смита не знала. Они так старались забыть все, что осталось позади, и построить в Америке новую жизнь. Может, и хорошо, что она не знает, где их старая повариха.
Решма часто сопровождала их к «Воротам Индии» и присматривала за Смитой, пока та играла под аркой. По вечерам на набережную выходила половина метрополиса; в воздухе витал запах жареной кукурузы. Смита тянула отца за тунику и упрашивала купить смесь арахиса и нута, жаренных в песке. Уличный торговец насыпал орешки в бумажный конвертик и закручивал нижнюю часть маленьким хвостиком, а потом торжественно ей вручал. А сумеречные вечера в сезон дождей, когда искристое солнце угольками рассыпалось по небу, окрашивая город оранжевым сиянием? За все годы путешествий она нигде не видела таких сумерек, как в детстве.
Официант откашлялся, пытаясь привлечь ее внимание.
— Убрать тарелку, мэм? — спросил он. — Вам все понравилось?
Она повернулась к нему.
— Да, спасибо. — Она улыбнулась. — А можно еще кофе?
— Конечно, мэм. Вам понравилось?
Она услышала гордость в его голосе — нет, даже не гордость, он говорил как хозяин, — и ее это тронуло. Ей захотелось расспросить его о жизни: сколько он зарабатывает, в каких условиях живет. Но она заметила, что в ресторане прибывает народу.
— Да, очень, — ответила она. — Такого кофе нигде больше нет.
Он кивнул.
— А откуда вы, мэм? — застенчиво спросил он.
— Из Америки.
— Так я и думал. Хотя тут больше туристов из Европы.
— Правда? — У нее не было никакого желания обсуждать свою жизнь. В этом прелесть работы репортера: вопросы задавала она, а не наоборот. Она надеялась, что он поскорее принесет ей кофе. Взглянула на часы, но официант не понял намек.
— Всю жизнь мечтал учиться гостиничному бизнесу в Америке, — сказал он.
Куда бы она ни приезжала, везде слышала одно и то же. Различались детали, но в основе своей мечта была одинаковой: получить туристическую визу и зацепиться в Америке. А дальше — дальше эмигранты были готовы на все: водить такси шестнадцать часов в день, обливаться потом на ресторанной кухне, устроиться на любую работу, чтобы наниматель выступил спонсором, заключить фиктивный брак. Все, чтобы получить заветную грин-карту — святой Грааль XXI века.
Она посмотрела на худощавого официанта с выпуклой грудью, на его полное энтузиазма лицо, и отвернулась.
— Мне скоро пора, — резко произнесла она. — Но я желаю вам удачи.
Он покраснел.
— Да, конечно, мэм. Извините. — Он заторопился прочь и быстро вернулся со второй чашкой кофе.
Смита записала завтрак на счет номера и оставила тридцать процентов чаевых. Она уже вставала, когда к ней подбежал официант. В руках у него была белая роза.
— Это вам, мэм. Добро пожаловать в «Тадж-Махал».
Она взяла цветок и подумала, всем ли гостям они дарят розы.
— Спасибо. Напомните ваше имя?
Он усмехнулся.
— Я не говорил, как меня зовут. Джозеф, мэм.
— Рада знакомству, Джозеф. — Она пошла к выходу, но вдруг остановилась. — Джозеф, не подскажете, больница «Брич Кэнди» отсюда далеко?
— Конечно подскажу, мэм, — ответил он. — На такси совсем рядом. У нас все зависит от пробок. На ресепшене вам помогут заказать приватное такси с кондиционером. Чуть дороже, но что делать? Лучше переплатить.
Первое, что бросилось ей в глаза в больнице, — потеки бетеля на стенах приемной [5]. Она оторопела. «Брич Кэнди» была лучшей больницей в городе, во времена ее детства сюда ложились на операции кинозвезды, и меньше всего она ожидала увидеть здесь пятна кроваво-красной слюны. Отбросив брезгливость, Смита подошла к стойке, где сидела усталая медсестра.
— Чем могу помочь? — спросила она.
— Здравствуйте. Хочу узнать номер палаты. Пациентка Шэннон Карпентер.
Женщина уставилась куда-то поверх ее плеча и проговорила:
— Посещение с одиннадцати. До тех пор никого не пускаем.
Смита сглотнула.
— Ясно. Я только сегодня ночью прилетела в Мумбаи и…
— С одиннадцати. Без исключений.
Раздражение Смиты отразилось на ее лице.
— Ясно. Но вы можете сказать мне номер палаты, чтобы…
— В одиннадцать часов.
— Мэм, я
