на ботиночных шнурках.
Глеб заводится с полуоборота:
— Слушай, разумник, ты довыступаешься не по делу. Заруби на носу, рука у меня на подъём лёгкая. Могу и накидать невпопад!
Костяшками железных пальцев он с силой ахнул кулаком в кулак.
Каюсь, стук его молотов впечатлял. По коже пробежал морозец градусов на двадцать. Вдогонку проворнее курьерского стриганули мурашки.
Под сухой газетный треск Глеб вывернул из своего свёртка свечку, навалился тереть ею изжелта-серую подошву утюга.
— Ты поглянь, який хозяиновитый! — не без восхищения и впрямь работящим сыном — только через порог и уже весь в хлопотах! — засмеялась мама одними глазами. — Хозяйко завсегда дило найде. Без хозяина дом сирота. А теперя мы не сироты. У нас Глеба е. В дому е хозяин! — сияюще твердила она, ни к кому отдельно не обращаясь.
Говорила мама в с е м и в первую очередь, как мне казалось, самой себе, оттого что верила, а может, и не совсем верила глазам своим.
И минутой потом, когда сошла первая волна радости, осторожно, в обход — не помять бы самолюбия! — уважительно спросила:
— Ты б сказав, Глеба, шо ото с утюгом сбираешься делать. Не гладит — дерёт! Нагарком паразит зарос, як репьяхом.
— Вот и дерёт — в баньку просится. — Глеб прогладил тряпочку, посыпанную солью, заглянул вмельк под утюг. Широко подал утюг маме. — Принимайте работу!
Мама ахает. Сражённо смотрится в чистое лобастое зеркало утюга, наспех схватывает белую косынку на затылке в узел.
— От спасибко, сыночку! От спасибко! И зеркала не надо… Утюг заместки зеркала! Отчистил как… Подай Бог тебе чего хочется… Не здря стари люды кажуть: «Всяк дом хозяином хорош».
Глеб чувствует себя именинником.
Разворачивает на столе свёрток.
Свечи, свечи, свечи!
Подсмелел он, вот и указание мне позлей поспело:
— Ну выруби ты наконец то проклятое бандитское трепло! — тычет пальцем в чёрный кругляш на стене. — Сколько можно базарить?!.. Всё ж начисто выбивает из головы!!!
Я озадаченно подпираю щёку рукой:
— Ты без шуток? Да неужели всерьёз т а м у тебя так-таки и завелось что?
— Успокойся, кактус тебе в карман! Сейчас проверим, ч т о т а м у тебя. Ну-ка, книжная моль, дважды два? Да! Сколько будет дважды два?
Я выключаю громкоболтатель, по-быстрому перебираю в памяти каверзные ответы на заданный с явным подвохом вопрос и ничегошеньки-то путного не набегает на ум.
— Пять! — бросаю наугад.
— Хоть шаром покати! Пусто у тебя т а м, на чердачке, как в Сахаре! С чем и поздравляю. Дважды два — стеариновая свечка! Вот эта. Полюбуйся!
Ко мне на одеяло летит белая палица с пол-аршина.
Повертел я её брезгливо, попробовал на вкус. Брр! И отшвырнул назад в кучу на стол.
Во всё это время мама с каким-то изумлением смотрела на гору свечей. Тени недавней радости, смешанной с бедой, блуждали по её лицу. Она не отрывала пристального, клейкого взгляда мудрых тёмных, с желтизной, глаз от белого вороха, в задумчивости проговорила:
— Такие свечи я бачила последний раз ув церкви… Була я тамочки Бо зна колы… Не ходю до церквы — грех мне будэ от Бога… А тоди я ще в дивчинах бегала…
— Это когда с отцом в Криуше познакомились? — спросил я.
— Ох, живуха-матушка… Я и забула, шо выходила замуж…
— Так вот напоминаем…
— Було дело… сознакомились… — стыдливо потупилась она.
— И он пел с клироса. А Вы удивлялись, такой молодой и поёт?!
— А шо ж делать? Удивлялась…
— Mам, Вы б про отца ещё что-нибудь рассказали… Да про жизнь про свою молодую в Криуше… А то когда ни попроси, всё на потом да на потом спихиваете.
Мама сердито плеснула руками:
— Скажи, хлопче, ты довго думав? Голова, як у вола, а всё, ох, мала: реденько засеяно… Ляпнуть ото ляпнул, а послухать нечего. Ну подумай… Утро. Делов повна хата. А мы давай рассядэмось та будем брынчать про Криушу? Про батька? Иль он с того из земли выйдэ?
Горы, которые сваливаются с плеч, иногда падают на плечи другого.
Г. Ковальчук
В глубокой сосредоточенности мама смотрела на свечи. От них веяло чем-то мёртвым.
Страшная догадка кольнула её. С нестерпимо белых свечей она перевела взгляд на Глеба.
— Не с клюкушниками ль ото где съякшался да обчистил церкву?
— Очень нужны мне Ваши те церковные мазурики!
— Тогда где ты стилько набрав свечечек?
— Представьте, заработал. — В подтверждение своих слов Глеб пристукнул ладонью по крышке кованого сундука.
Он дал понять, что оскорбительно-унизительный допрос с пристрастием окончен, принялся невозмутимо обозревать на своих ногах плотные высокие чуни на фордовском ходу.
Чуни эти самодельные. Шил Митрофан, старший братан. Отцовской цыганской иголкой шил, недалеко яблочко откатилось от яблоньки. На подошву Митрофан вырезал куски из покрышки, что отслужила век на фордовском автомобиле, после войны американы подарили Союзу.
Из нашей насакиральской восьминарии Митрофан выскочил круглым пятёрочником. Не хитёр парень, да удачлив, неказист, да талантлив. В Усть-Лабинске, это под Краснодаром, без экзаменов взяли в техникум. Вот учится. Будет механиком на молочном заводе.
После долгого молчания мама сбивчиво проронила:
— Не при мне писано… Шо-то я не пойму, Глеб. Мне так всю жизню плотять рублейками, а с тобой разошлися свечками?
— Видите, это привилегия дубаков. Им за работу дают то горсть семечек, то горсть гладких морских камушков. А то и вовсе вязанку свечек, как вот мне. И разрады-радёшеньки.
— Охолонь трохи! Не туда, хлопчара, гонишь коней. Чего это ты закипел без огню? Якый ты дурачок?
— Натуральный. Без подмесу. Вспомните своё же. Про меня. «Родился парень умён, да подменили, оттого и глуп». Глуп и глуп. Ну и на том спасибо. Вот и люди поняли, кто я.
Заливает кобулетская сиротиночка на ять. И не подумаешь, что прикинулся валенком.
— Ты, Глеб, зав, — потачиваю я коготочки. — Завпалатой. У тебя ж ума палата!
— Да и та дыровата? — жалуется он.
— Ну, тюря-матюря, тебя мёдом не корми, дай только поябедничать на себя. Заладила сорока — дурачок да дурачок. Не дурачок ты, а ду-да-чок! — Я отвёл указательный палец от большого так на полсантиметра. — Вот таку-у-усенький дудачок.
— А ты дуда. Сыграть?
Мешком валится он на меня, хватает, как тисками, за лицо, нажимает сложенными вместе большими пальцами на нос. Шатает меня из стороны в сторону — я машина, качаюсь на ухабах! — сигналит:
— Пи-пи!.. Пи-пи!..
С весёлой укоризной глядит мама на нашу возню на койке:
«Ой! Дурак нашёл на дурака и вышло два!»
Со странностями Глеб малый, но
