всё было в костюмерной.
— Боюсь, что так быстро не найдём.
— Наверняка, на Мосфильме это есть.
— Так они и пальцем не шевельнут без команды сверху.
— Ладно, я вам позже перезвоню.
Тут же связался с Водопоевым, тот вошёл в положение и обещал всё устроить. После того, как отчитался о проделанной работе, Глеб снова позвонил Нине Павловне:
— Всё, я договорился.
А она никак не успокоится, опять вопросы задаёт:
— Позвольте спросить, для чего всё это?
— Китель предназначен для Воланда, а военная форма и тюремные робы — для актёров, исполняющих роли барона Майгеля, графа Роберта, императора Рудольфа, господина Жака и Гая Кесаря Калигулы. Остальные пусть останутся во фраках, ну а дамы, как и у Булгакова, пусть будут почти голые.
Среди ночи Глеба разбудил какой-то странный звук, то ли мышь скребётся, то ли тараканы снова завелись. Наконец, сообразил, что хотят его разбудить, но громко закричать, растормошить или кастрюлю на пол уронить почему-то не решаются. «Кто бы это мог быть?»
Когда Глеб открыл глаза, увиденному ничуть не удивился, словно бы предстояло продолжить разговор, который начал ещё накануне вечером, когда мысленно пытался убедить себя в том, что нашёл единственно верное решение.
Булгаков сидел на стуле, всё в том же пальто, даже шляпу не снял, будто зашёл только на минутку, чтобы о здоровье справиться. Сразу же последовал вопрос:
— Как ты догадался?
— Да вот один писатель, из непризнанных, помог.
— Передай ему: я в восхищении! Сколько времени прошло, литературоведы чешут репу, а никому и в голову это не пришло. Я тут имел возможность прочитать рукопись одного графомана, называется «Тайнопись Булгакова». Ты только посмотри, какую ахинею написал, пытаясь угадать прототипов персонажей повести «Собачье сердце»: кухарка Дарья Петровна Иванова — это не кто иной, как Дзержинский, машинистка Зинаида Бунина — это Зиновьев-Апфельбаум, а чучело совы со стеклянными глазами изображает Крупскую… Это же до того мозги у писаки набекрень, что только диву даёшься! — Булгаков криво усмехнулся, демонстрируя своё отношение к окололитературной братии, и снова посерьёзнел: — А что касается признания, так это не всегда от читателей зависит. Вот и меня провозгласили гением только после смерти. Так уж устроена была наша власть, да и у вас наверняка не лучше.
— Жить можно, хотя, как и у каждого интеллектуала, есть вопросы к властям предержащим.
— Ну как без этого?.. А не боишься?
— Так у нас мораторий на смертную казнь. Хотя от тюрьмы, да от сумы…
— Да, все под богом ходим. Я вот что ещё хочу тебе сказать. Ты не удивляйся, если опять увидишь мой силуэт ещё в какой-то мизансцене. Это значит, что-то делаешь не так. Хорошо, если сам найдёшь ошибку, а если нет? Вот я приду ночью и подскажу, для хорошего писателя мне ничего не жалко.
— Куда же мне до вас?
— Не прибедняйся! Сколько раз пытались экранизировать мой роман, и только ты на правильном пути.
— Так ведь не без вашей помощи.
— Всё потому, что верю: у тебя получится!
На следующий день Глеб взялся за работу, ощущая небывалый прилив сил. Это было очень кстати, поскольку и оператор, и продюсер встретили нововведения в штыки. Особенно усердствовал Несвятский:
— Ну как можно так искажать знаменитый роман? Ведь Булгаков всё разложил по полочкам, описал, кто в чём, а кто без ничего. Нет, я против того, чтобы изменять сценарий, — и подытожил: — Народ нас не поймёт!
У Жени Забродина, главного оператора, свои резоны:
— Военная форма — это ещё куда ни шло. Но тюремные робы… Мы же снимаем бал, а не прогулку зэков во дворе следственного изолятора!
Понятно, что Глеб не мог сослаться на мнение Булгакова, поэтому пришлось отбиваться самому, не выбирая выражений:
— А голые бабы тебя не смущают? Сплошь белые зады, за исключением двух негров.
— Ну ты и сравнил! — не унимался Забродин. — Красивое тело впишется в любой кадр, а вот под этих в робах надо переделать декорации.
Глеб задумался: «Возможно, он и прав. Всё слишком нарочито».
— А что, если сделать так? Каждый из этих пятерых приходит на бал в форме командарма Красной армии, но после того, как Воланд обратился со словами приветствия к барону Майгелю, военные мундиры всех пятерых превращаются в тюремные робы, а вслед за бароном погибают и остальные. В этот момент меняется одеяние Воланда — на нём уже не заплатанная сорочка, а китель и галифе, точно такие, какие носил Иосиф Сталин.
Забродину понравилось:
— Годится! Но во время монтажа придётся изрядно попотеть. Можно синтезировать изображение в компьютере, накладывать одно на другое, а ещё лучше применить наплыв. Думаю, что ребята справятся.
Тут вмешалась Нина Павловна:
— Постойте, постойте! Я не понимаю, зачем нам эти сложности, зачем всё так разжёвывать? В любом произведении должна быть какая-то загадка.
— Но если литературоведы не смогли её разгадать, чего же ждать от зрителей?
— Да им нужна сказка, а не история про кровавый сталинский режим!
— Боюсь, Булгаков перевернётся в гробу после этих слов, — видя, что возражений больше нет, Глеб подвёл предварительный итог: — Итак, сначала снимаем всё точно по сценарию, ну а затем ещё два варианта, с мундирами и робами. На стадии монтажа посмотрим, что из этого получится.
На следующий день, когда уже приступили к съёмкам, позвонил Дорогомилов:
— Глеб Васильевич, как же так? Мы же с вами договаривались, что никаких отступлений от замысла Булгакова.
Глеб попытался переубедить, но куда там — старик упёрся, как йоркширский бык:
— Всё это домыслы, а литературная общественность придерживается иного мнения. Да и поклонники Булгакова вас не поймут.
— Но если такова истина?
— Это ещё надо доказать, а у вас кроме сомнительных предположений блогера нет больше ничего. Хоть бы один намёк был в дневниках Булгакова. Так нет же!
— Даниил Аркадьевич, дорогой! Написать такое в дневнике — всё равно, что вынести самому себе смертный приговор! Вы что, забыли, какое тогда было время?
Старик долго сопел в трубку, а потом предложил компромиссное решение:
— Снимайте два варианта, а потом посмотрим, что у вас получится.
Несчастье случилось во время съёмок сцены отравления. Актёр, исполнявший роль Азазелло, разлил по стаканам «фалернское вино» из заплесневелого кувшина, выпили, затем Мастер упал, успев крикнуть: «Отравитель!», а смертельно побледневшая Маргарита, беспомощно простирая к нему руки, уронила голову на стол. Всё точно так, как у Булгакова, разве что Мастер упал не навзничь, а на живот, чтобы лица не было видно. Глеб крикнул:
