ей привиделось, будто на нем костюм из алюминия. “Уже был точно призрак”, — сказала она мне. Мужчины которые собирались убить его, уснули на стульях, прижимая к коленям завернутые в газеты ножи, и Клотильде Армента сдерживала дыхание, чтобы не разбудить их.
Это были близнецы — Педро и Пабло Викарио. Им стукнуло по двадцать четыре года, и они были так похожи, что их с трудом различали. “Грубой наружности, но добродушного нрава”, - говорилось в следственном заключении. Я, знавший их со школьной скамьи, написал бы то же самое. В то утро на них всё еще были темные шерстяные костюмы, чересчур тяжелые и официальные для наших карибских мест, и вид у братьев был изможденный после многочасовой гульбы, правда, побриться они успели. Хотя они пили не переставая, начав накануне свадьбы, по прошествии трех дней они не были пьяными, скорее смахивали на двух усталых лунатиков. Они уснули с первым дуновением рассвета после почти трех часов ожидания в лавке Клотильде Арменты, уснули впервые с пятницы. Они не проснулись даже с первым ревом парохода, однако инстинкт тотчас разбудил их, когда Сантьяго Насар вышел из своего дома. Оба сразу схватились за газетные свертки, и Педро Викарио стал подниматься.
— Ради Господа нашего, — прошептала Клотильде Армента. — Отложите вы это на потом, хотя бы из почтения к сеньору епископу!
“То на меня Святой Дух снизошел”, - не раз повторяла она. На самом деле то были случайно сказанные слова — но мгновенного действия. Услыхав их, близнецы Викарио заколебались, и тот, что поднялся, снова сел. Оба взглядом провожали Сантьяго Насара, пока он пересекал площадь. “Смотрели на него вроде как с жалостью”, - рассказывала Клотильде Армента. В тот момент через площадь беспорядочной стайкой пробегали ученицы монастырской школы в своих сиротских платьицах.
Пласида Линеро оказалась права: епископ не сошел с парохода. В порту помимо городского начальства и школьников собралась масса народа, повсюду виднелись корзины с хорошо откормленными петухами, которых принесли в подарок епископу, — суп из петушиных гребешков был его любимым кушаньем. На грузовом причале штабелями сложили столько дров, что для погрузки их на пароход потребовалось бы не меньше двух часов. Но пароход не остановился. Он появился из-за поворота реки, фырча, словно дракон, — и оркестр тотчас заиграл епископальный гимн, и петухи в корзинах заголосили, взбудоражив петухов, оставшихся в городке.
К тому времени легендарные колесные пароходы на дровяной топке уже почти исчезли, а на тех немногих, что доживали еще свой век, не было ни пианол, ни кают для свадебного путешествия, да и плыть-то против течения им удавалось с большим трудом. Но этот был совсем новый — вместо одной трубы на нем высились две, опоясанные нарисованными флагами, а кормовое колесо с деревянными лопастями обеспечивало ему напор морского судна. На верхней палубе возле капитанской каюты стоял епископ в белой сутане со своей свитой испанцев. “Погода была как на Рождество”, - сказала моя сестра Маргот. Всё произошло, по ее словам, так: проходя вдоль причала, пароход свистнул струей пара под давлением и обдал сыростью тех, кто стоял в первых рядах. Это был мимолетный мираж: епископ начертил в воздухе крестное знамение перед толпой на пристани и продолжал механически крестить воздух — без злости, без вдохновения, — пока пароход не исчез из виду, и в порту остался лишь петушиный крик.
У Сантьяго Насара были основания чувствовать себя обманутым. Он внес свою лепту — несколько вязанок дров — в общественные хлопоты отца Амадора, да еще лично отбирал петухов с самыми аппетитными гребешками. Впрочем, досада его была недолгой. Моя сестра Маргот, которая была с Сантьяго Насаром на причале, нашла его в прекрасном настроении, он жаждал поскорее продолжить праздник, хотя аспирин не принес никакого облегчения. “Он не выглядел простуженным, и занимало его только одно — сколько стоила свадьба”, - сказала она мне. Кристо Бедойя, который был с ними, назвал цифры, умножившие восхищение. Вместе с Сантьяго Насаром и со мной он веселился почти до четырех, после чего не пошел спать домой, к родителям, а заглянул к деду и бабке. Там он получил массу сведений, которых недоставало для подсчета свадебных затрат. Он рассказал, что было зарезано сорок индеек и одиннадцать свиней для гостей, а четырех бычков жених велел зажарить для публики на площади. Он рассказал, что в толпе раздали двести пять ящиков контрабандного алкоголя и почти две тысячи бутылок рома. Не было ни одного человека — ни богатого, ни бедного, — который остался бы в стороне от самого скандального праздника из всех, что видел на своем веку городок.
Сантьяго Насар предавался мечтам вслух.
— У меня такая же свадьба будет, — сказал он. — Им жизни не хватит, чтобы всё сосчитать.
У моей сестры словно открылись глаза. Она снова подумала о счастливом жребии Флоры Мигель, которая и так уже обладает многим, а на Рождество станет обладать еще и Сантьяго Насаром. “Я поняла вдруг, что лучшей партии, чем он, не найти, — сказала она мне. — Представь: красивый, воспитанный, да еще с собственным состоянием в двадцать один год!” Она не раз приглашала его на завтрак, когда у нас готовили пончики из юкки [3], а в то утро моя мать как раз собиралась их жарить. Сантьяго Насар принял приглашение с большой охотой.
— Только переоденусь — и сразу к тебе, — сказал он и спохватился, что забыл часы на тумбочке. — Который час?
Было 6.25. Сантьяго Насар взял Кристо Бедойю под руку и потянул его к площади.
— Через четверть часа буду у вас, — сказал он моей сестре.
Та стала настаивать, чтобы он пошел сразу, вместе с ней, потому что завтрак на столе. “Странная была настойчивость, — сказал мне Кристо Бедойя. — До того странная — иногда мне даже кажется, Маргот уже знала, что его собираются убить, и хотела укрыть в вашем доме”. Но Сантьяго Насар всё же убедил ее идти вперед, чтобы он успел надеть костюм для верховой езды, — ему нужно было пораньше отправиться в Дивино Ростро холостить бычков. Простившись с Маргот взмахом руки, таким же, каким простился с матерью, он стал удаляться в сторону площади, держа под руку Кристо Бедойю. Она видела его в последний раз.
Многие из тех, кто находился в порту, знали, что Сантьяго Насара собираются убить. Дон Ласаро Апонте, полковник военной академии на заслуженной пенсии и уже одиннадцать лет алькальд, отдал ему честь по-военному. “У меня были веские причины полагать, что никакая опасность ему уже не грозит”, -
