только прозвенел звонок, я рванула.
Я неслась по коридору как ошалелая, и вот уже поворот на лестницу, внизу которой — вход в столовку…
И тут я со всего маху в кого-то впечаталась.
Мамочки! Это же директор!
Я остолбенела.
Строгий и требовательный взгляд.
— Куда это ты так мчалась?
— В столовую.
— Ты так неслась, как будто три дня не ела… Ты вообще имеешь представление о чувстве собственного достоинства?
— Я из седьмого «Г»… — Я сказала это в надежде, что директор вспомнит, как мы ходили к нему жаловаться на наших мальчиков.
— Ну не из блокадного же Ленинграда! — рассердился он. — Там у людей просто не было сил так бегать! Ты меня чуть с ног не сбила! Энергия так и прет, не сказал бы, что голодаешь!
Я молчала.
— А если б ты налетела на первоклассника? Сбила бы с ног и затоптала по пути в столовую?
Мелкота училась в первую смену, но я не стала спорить.
— Иди уже, ешь! — Директор махнул рукой. А потом принялся растирать грудину. — Чуть дух из меня не вышибла! Написать бы твоим родителям в дневнике, чтоб получше тебя кормили, но они и так, видно, стараются…
Я спустилась по лестнице. Разумеется, в столовой меня дожидался лишь стакан комковатого киселя.
И я разревелась. Кто-то из одноклассниц спросил почему, но я ничего не ответила.
Нельзя же плакать из-за котлет. Тем более я же не голодаю. Вон у меня сколько сил и энергии!
Но я то выла, то хрюкала, то поскуливала…
Никто со мной не считался. Я хотела котлету. Котлета существовала в природе. Котлета пряталась за соседской дверью, в нашей столовке, в желудках одноклассников… Но нас разлучали. Разлучали посты, разлучали мерзкие директора, разлучали суровые жизненные обстоятельства…
Котлетка, милая, когда же мы встретимся?
Маленькой я была тем еще теоретиком. Весь мир у меня укладывался в систему.
Например, я знала, что есть три вида рыбы: килька — для бедных, селедка — для обыкновенных и копченая скумбрия — для богатых. А потом мама купила камбалу — и просто развалила мой мир к чертям! Вот это для кого рыба, спрашивается? Наверное, для очень необычных людей. Но камбала мне понравилась.
А потом приехал в гости дядя и привез семгу. Соленую семгу. О, это была рыба для избранных! Рыба для аристократов!
Количество известной мне рыбы возрастало — и система пришла в полную негодность, а потом и вовсе была осмеяна и забыта.
Как-то раз, когда я жила в общаге, я купила мороженую путасу.
Стою на кухне, жарю.
Подходит какой-то парень, лохматый, тощий, с серьгой в носу.
— Что жаришь? — спрашивает.
— Рыбу путасу.
— О, моя мама говорит, что это рыба для кошек. Дашь кусочек!
— Для кошек и студентов, — поправляю его я. — Бери, угощайся!
Он съел кусочек.
— Я ее в муке и соли обваляла. Но боюсь, что вышло слишком солоно.
— Нет, нормально, — сказал парень. — Слушай, у нас по блоку сосед, китаец, что-то сидит второй день зубрит, ничего не ест, видать, к экзамену готовится. Можно я еще кусочек для него возьму?
— Бери, — говорю, — хоть два. Рыба дешевая, да и для голодного китайца мне не жалко.
Парень сгонял за блюдцем и взял у меня несколько кусочков рыбы.
Минут через пять вернулся.
— Спасибо. Китаец сказал, что очень вкусно. Не солоно.
— Ну, значит, это рыба для кошек, студентов и китайцев, — заключила я.
Странная система, но хоть какая-то.
Бывает так: думаешь, что ты обречен на унылое существование и ничто не может изменить ход событий.
И тут — бах! — что-то происходит, совершенное неожиданное — что-то, о чем ты и мечтать не смела.
Например, ты в детсаду. И неуклонно близится ненавистный тихий час, он неизбежнее смерти — потому что в детском саду ты еще веришь в то, что, пока ты состаришься, изобретут таблетку от смерти. Но вот таблетку от тихого часа изобрести точно не сумеют. Он неминуемо приближается и дышит тебе в лицо тоскливым запахом постельного белья.
И тут воспитательница говорит тебе:
— О, Галаганова! Пошли-ка ты со мной! Там, на Победе, грейпфруты дают. Будешь мне вместо дочки. Ну и угощу тебя, конечно.
Одела меня в пальтишко, взяла за руку и повела.
А я и не знала, что это такое — «грейфрукты». Да и мне было все равно, главное — тихий час клацнул зубами возле моего носа и убрался несолоно хлебавши!
И вот мы добрались до магазина. Там была не просто толчея — дичайшая давка, и очень скоро я оказалась зажата между нескольких задниц, а перед самым моим носом болталась жалкого вида пустая авоська. И тут-то я поняла, как влипла. Целый час валяться в кровати, оказывается, было не таким уж плохим занятием в сравнении с часовым стоянием в очереди, которая постоянно волновалась, как море в игре… В какой-то момент воспитательница разжала руку и людской поток отнес меня куда-то в сторону, я потерялась, но даже не заметила этого, вокруг были те же самые пальто, плащи, куртки, сумки… Вдруг резким движением меня снова хватают за руку, тащат куда-то, и вот уже мы у самого прилавка, но я слишком маленькая, чтобы увидеть, что там, вверху, я слышу лишь голос воспитательницы:
— На меня и на девочку!
А потом меня снова хватают за руку и ведут куда-то в сторону.
Уже на улице — слишком измученная, чтоб чувствовать счастье, я вижу перед собой тетку, несущую в авоське — вот это да! — огромные, просто гигантские апельсины!
— Ух ты!!!
— Не показывай пальцем. Мама за тобой придет, я ей твою долю и отдам.
Потом, вечером, я видела, как воспитательница передала маме три больших оранжевых шара. Я смотрела на них и не верила: как апельсины могут быть такими огромными?
— Это не апельсины, а грейпфруты, — сказала мама.
— А что значит: «грейфрукты»?
— Ну такие большие апельсины. И немножко другие по вкусу.
Немножко другие? Немножко?!! Да они же горькие! Как апельсины — только большие и горькие! Большие. И горькие. Какой в этом смысл, а?
Промучившись немного со зловредными фруктами, я отправилась спать.
Мама ворчала:
— Глупый ребенок! Это же витамины!
«Витамины — это такие маленькие желтые шарики в бутылочке из коричневого стекла, — подумала я, засыпая. — Их можно есть, они не горькие, не то что эти грейфрукты. И кого они греют? Только что оранжевые, а так это название больше апельсинам подходит. Апельсины — греют, хотя называются
