на руках и на большую овчарку рядом с Витей. Зато узнал, что котенка звали Мурзик, а собаку Пальма. Боря досадливо поморщился: ну как он мог так зевануть? «Вот бабушку выпишут – уж я ее расспрошу…» Он беспокойно заерзал на кресле, потом не выдержал и со снимком в руках пошел в дядину комнату, откуда раздавались равномерные звуки стрельбы и механического шипения, означающего, что дядя в основном промахивается. Володя отмахнулся от племянника:
– Сейчас-сейчас… вот блин, убили. Чего тебе?
– Я не буду отвлекать. Только скажи: кто это? – Он показал пальцем на крайнего справа пацана в шортах на лямках, но без рубашки.
– А, этот… погоди… Ну да, это же твой тезка. Папин двоюродный брат, сын дяди Саши. Тот старше гораздо был, чем мой дед. А это его сын получается. Видишь, бабушка здесь совсем мелкая, года три, не больше, а этот Боря уже почти подросток. Теперь мне можно продолжить? – иронически спросил он, но, заметив исследовательский блеск в глазах племянника, вздохнул, приобнял его за плечи и подтолкнул к выходу: – Пошли, там у мамы еще альбом был.
Они вернулись в бабушкину комнату, и Володя достал из закрытой секции стенки огромный темно-зеленый альбом:
– Он не лез ни на одну полку. На, изучай. Хочешь, еще конфет возьми. Дело не быстрое… Кстати, ты знаешь, что брат деда Сени что-то записывал на фронте? Ну, типа заметок, я не вникал. И письма… Куча, в общем.
– Где? – чуть не подавился Боря.
– Ну ты прям этот, архивщик. Кстати, папка твой тоже интересовался, было дело. А я откуда знаю? На чердаке где-то. Мама давно еще всё перебрала, дедовы письма вон, в той папке на полке. А остальное в чемодан сложила и убрала. Потом у нее спросишь. Все, мне некогда.
Боря сидел в кресле, держа на коленях тяжелый прохладный альбом. Он даже боялся дышать, и в горле пересохло. Он быстро вскочил, сбегал на кухню хлебнуть воды и вернулся к альбому. «Так, значит, дед Саша. Это он мне как двоюродный прадед получается, а бабе Гале дядя, ага». Он всматривался в лица на потемневших фотографиях, сравнивая их с первым альбомом, вытаскивая снимки и читая карандашные подписи, местами еле заметные, местами четкие. Они были написаны двумя почерками. «Интересно, кто это писал?» И Боря решил не дожидаться, когда бабу Галю выпишут, а сходить ее проведать и заодно всё выяснить.
На последней странице мальчик увидел сложенный вдвое альбомный лист, и его сердце замерло: это было генеалогическое древо Лазаревых, нарисованное тем же почерком, что и четкие карандашные подписи на оборотах фотографий. Теперь он заново пролистывал оба альбома, всматриваясь в лица и пытаясь разобраться в хитросплетениях родственных связей, отделить их от друзей и соседей, например от Феди и Люды. Боря так увлекся, что вздрогнул, когда вошел дядя Володя.
– Ты еще здесь! А тебя дома не ищут? Уже вечер.
– Как вечер? Еще светло же! – Боря посмотрел за окно, выходившее в большой старый сад, где деловито сновали скворцы.
– Седьмой час. Слушай, а хочешь, заночуй у меня. Я бабе Наде твоей позвоню. Правда, с едой не очень. А мы пельмени сварим! Я тут купил несколько пачек, правда, уже наелся ими. И соленые огурцы откроем, еще есть.
– А как же в школу завтра? У нас диктант, нужно повторить правила.
– А ты сбегай, возьми всё, что нужно, и обратно. Покажу тебе одну игру, не очень буйную. Врач разрешил бы. Тебе должна понравиться. Там нужно свою цивилизацию строить. А то ты уткнулся в эти альбомы. Не убегут они никуда. Ну что, я звоню?
Боря быстро закивал и побежал домой. Баба Надя поворчала для виду, но поночевать разрешила, даже передала судок жареной рыбы к ужину и пачку печенья. Боря попросил немного хлеба для завтрака.
– Вот, держи. У Гали абрикосовый джем вкусный. Скажи Володе, чтобы поискал. Как раз и позавтракаете с чаем.
– А можно я после школы к бабе Гале схожу?
– Ну конечно, проведай. Сам-то разберешься? Хотя большой уже. Привет от меня передавай. Надо будет и мне к ней зайти, родня ведь. Эх, Серегина смерть ее здорово подкосила. Не приведи Господь никому хоронить своего ребенка. А какая была – прям горы сворачивала, везде успевала. На четыре семьи заготовки делала в автоклаве. Еще и бройлеров брала по две партии за сезон. А потом сдавать начала, хоть и хорохорилась всё. Сходи, Борь, навести. Хорошо ты придумал.
После ужина и до ночи они играли на компьютере. Володя с удовольствием помогал племяннику разбираться в стратегии построения цивилизации, добычи ресурсов и освоения новых земель. Он заметил, что Боря, несмотря на молчаливость и замкнутость, обладает вполне развитым умом, а еще мирным и чуть робким нравом: из разных вариантов развития в игре он выбирал самые неконфликтные и не-рискованные.
Утром Володя напоил чаем заспанного племянника, быстро повторил с ним правила, заглянул в тетрадь, отметив, что тот пишет в целом грамотно, но почерк ужасный – дерганый, нервный, с кучей исправлений и обводок букв. «Пока почерк не исправишь, пятерок тебе не видать», – напутствовал он Борю. «Да мне их и так не видать», – ответил тот, и Володе не понравилась его грустная покорность. «Эх, заморозили совсем парня. А ведь неглупый. Только никому не нужный… Вот дура эта Светка». Его мысли перенеслись к Маринке – такой мягкой на ощупь, с такой доброй улыбкой. «Вот она из другого теста. Медсестричка моя», – тепло улыбнулся он.
После школы Боря сразу пошел в больницу. Ему было немного не по себе без взрослых, но он решил быть самостоятельнее. «Не съедят же меня там. Тем более что меня знают – лежал ведь в прошлом году. И на вахте баба Таня из церкви сидит, подскажет». После того как он после пары минут нерешительного топтания возле двери осмелился потянуть длинную металлическую ручку, всё действительно оказалось легко. Его узнали, велели надеть маску и передали санитарке, которая довела до палаты.
Бабушку он сначала узнал только по знакомому халату, переброшенному через спинку кровати, – так изменила ее болезнь. Она дремала на высокой подушке, и ее бледное лицо с синюшными губами словно расплывалось книзу – так показалось Боре. Дышала она как-то странно, как будто недавно поднялась на гору и никак не напьется воздуха.
– Бабушка… – негромко позвал Боря, не вполне уверенный, что можно ее будить.
Сначала ничего не изменилось, и он уже было решил тихонько выйти из палаты, как баба Галя пошевелилась, приоткрыла глаза, которые тут же
