слабым откликом характерного гула. Справа море было чисто и с однообразным ровным шумом катило свои волны, рассыпавшиеся пенистыми седыми верхушками. Ясно было, что мы, по счастию, налетели на крайний камень из этой группы маленьких «подлецов», брошенных среди моря.
— Стоп машина! Полный ход назад! — распоряжался капитан, передавая приказания в машину через переговорную трубку.
Прошла еще бесконечная тягостная минута.
— Идет ли? — спросил капитан своим прежним спокойным гнусавым голосом.
— Нет!
И, словно в подтверждение, что не идет, клипер снова беспомощно ударился о камень. Удар этот, тяжелый, медленный, казалось, был ужаснее прежних.
Капитан взялся за ручку машинного телеграфа.
«Дзинь-дзинь!»
Машина застопорила.
«Дзинь-дзинь!»
Машина снова застучала полным ходом.
Бедняга клипер, точно прикованный, не подавался.
Я взглянул на худощавую невысокую фигуру капитана, стоявшего в полосе слабого света от огня компаса, рассчитывая по выражению его лица узнать о степени грозившей нам опасности.
Ни черточки страха или волнения! Напротив, во всей его фигуре, неподвижно стоявшей у машинного телеграфа, было какое-то дерзкое, вызывающее спокойствие, и всегдашнее чуть заметное надменное выражение, обыкновенно скрадывавшееся любезной улыбкой, теперь, ничем не сдерживаемое, светилось во всех чертах красивого молодого лица, опушенного светло-русыми вьющимися бакенбардами.
Мне не был симпатичен этот «лорд», как метко прозвали гардемарины нашего капитана. Молодой, красивый, изящный, фаворит высшего начальства, не в пример другим делавший карьеру, двадцати шести лет уже бывший командиром щегольского клипера, он держал себя гордо и неприступно, с тою холодною вежливостью, под которою чувствовалось снисходительное презрение служебного баловня и черствость себялюбивой натуры. И, несмотря на это, теперь этот человек невольно восхищал своим самообладанием.
«Неужели же он нисколько не боится за клипер?» — с досадой думал я, посматривая на невозмутимого «лорда».
Точно в ответ на мои мысли, капитан тихо сказал старшему офицеру все тем же своим спокойным голосом:
— Кажется, плотно врезались. Осмотрите, нет ли течи?.. Да чтобы гребные суда были готовы к спуску! — еще тише прибавил капитан. — Мало ли что может случиться!
Не успел старший офицер уйти, как с бака крикнули:
— В подшкиперской вода!
Этот неестественно громкий, взволнованный голос нашего боцмана-финляндца заставил меня невольно вздрогнуть. Под мостиком кто-то испуганно ахнул.
В ответ на отчаянный окрик капитан крикнул обычное «есть!» таким равнодушным, хладнокровным тоном, будто в известии боцмана не было ничего важного и он отлично знает, что в подшкиперской вода.
И, понизив голос, прибавил, обращаясь к старшему офицеру:
— Что за идиот этот чухонец!.. Орет, вместо того чтобы прийти доложить… Потрудитесь осмотреть, Алексей Петрович, что там такое, велите поскорей заткнуть пробоину и дайте мне…
Взбежавший на мостик младший механик прервал капитана докладом, что в машине вода.
— И много?
— Подходит к топкам! — взволнованно отвечал обыкновенно невозмутимый хохол.
— Помпа пущена?
— Сейчас пустили!
— Ну и отлично! — промолвил капитан, хотя, казалось, ничего «отличного» не было. — Давайте чаще знать, как в машине вода.
Механик ушел, а капитан хладнокровно продолжал отдавать приказания старшему офицеру, и только речь его сделалась чуть-чуть торопливее и отрывистее.
— Пустить все помпы! Скорей на пробоину пластырь! Когда сойдем, подведите парус.
Старший офицер бегом полетел с мостика, а капитан снова взялся за ручку машинного звонка.
«Сойдем ли?»
Сомнение закрадывалось в душу, усиливаясь при новом ударе беспомощного клипера и вызывая мрачные мысли.
«До берега далеко, не менее двадцати миль… Как доберемся мы на шлюпках при таком волнении, если придется спасаться? Неужели нам грозит гибель? За что же? А жить так хочется!»
И сердце тоскливо сжималось, и взор невольно обращался по направлению к этому далекому берегу.
Но глаз ничего не видит, кроме непроглядной тьмы бурной ночи. Ветер, казалось, крепчал. Всплески волн с шумом разбивались о бока клипера.
«Ах, если б он скорее сошел!»
С тех пор как мы вскочили на камень, прошло не более двух-трех минут, но в эту памятную ночь эти минуты казались вечностью.
— Господин С. [17]! Взгляните, как барометр, да посмотрите, нет ли воды в ахтерлюке! — приказал капитан.
Я бросился вниз, и — странное дело! — мрачные мысли тотчас же исчезли; я думал только, что надо исполнить приказание, не вызвав снисходительно-насмешливого замечания «лорда».
На трапе я нагнал Гарденина, посланного старшим офицером с тем же поручением.
Гарденин вошел первый в кают-компанию, но вдруг остановился на пороге и, приложив палец к губам, шепнул, указывая на открытую докторскую каюту:
— Смотрите, как действует истинное мужество!
Несмотря на серьезность положения, я невольно улыбнулся вслед за Гардениным, увидав пана доктора. Без сюртука, с спасательным поясом, обвязанный весь какими-то мешочками, метался он по каюте, собирая вещи, и растерянным голосом бормотал какие-то слова.
— А ведь потом нам же будет рассказывать, как геройствовал! — зло проговорил Гарденин, входя в кают-компанию.
Заслышав голоса, доктор торопливо надел пальто и вылетел к нам.
Бледный, с искаженным от страха лицом, стараясь под жалкой, неестественной улыбкой скрыть перед нами свой страх, спросил он прерывистым голосом:
— Ну что? Есть ли надежда, что сойдем?
— Никакой! Сейчас тонем, доктор! — гробовым голосом отвечал Гарденин.
Страшный треск нового удара, казалось, подтверждал эти слова.
— О пан Иезус! О матка божка! — в ужасе шептал доктор крестясь.
— Полно врать, Гарденин! — перебил я, чувствуя невольную жалость к этому олицетворению страха. — Пока никакой непосредственной опасности нет, доктор!
— А вы уж собрались спасаться?.. Небось теперь и пана Иезуса и матку божку вспомнили? — насмешливо кинул Гарденин и, повернувшись, крикнул вошедшему с фонарем вестовому: — Живо, люк!
Несмотря на страх, доктор метнул в спину Гарденина взгляд, полный ненависти и злобы. Он не простил Гарденину этой злой шутки и с той минуты возненавидел его.
— А я на всякий случай приготовился ко всему! — обратился ко мне доктор с заискивающей улыбкой, оправившись несколько от страха после моих успокоительных слов. — Не следует никогда теряться в опасности! — прибавил он с хвастливостью и торопливо бросился наверх…
Я спустился за Гардениным в ахтерлюк. Воды там не оказалось, и мы тотчас вышли.
— Как вы думаете, Гарденин, сойдем?
— А черт его знает! Нет, непременно выйду в отставку, как вернусь в Россию, если только буду жив! — неожиданно прибавил он. — Эти ощущения не особенно приятны… ну их! Я вот смеюсь над доктором за его трусость, а ведь сам, признаться, жестоко трушу! — проговорил с какою-то возбужденной, подкупающей искренностью Гарденин, пользовавшийся заслуженною репутацией лихого офицера.
С этими словами он выскочил из кают-компании.
Взглянув в капитанской каюте на барометр, я поднялся наверх и взбежал на мостик.
Капитан стоял на краю и, перегнувшись через
