Людмила. А ты почему не женатый?
Прохор. Я — был. В оперетке одной поётся:
Жениться нам весьма легко,
Но трудно жить вдвоём…
Людмила. У тебя все песни на один мотив.
Прохор. Так проще, лучше слова помнишь. Я с женой четыре года жил. Больше — не решился. Спокойнее жить одному — сам себе хозяин. Зачем свои лошади, когда лихачи есть?
Наталья. Фёдор будет жить с нами?
Васса. Вылечится — будет, конечно.
Наталья. И — Рашель?
Васса. Ну… а как же? Жена.
Людмила. Какая хорошая она, Рашель!
Наталья. После суда над отцом — будут жить?
Васса (вспыхнув). Много спрашиваешь, Наталья! И любопытство твоё нехорошее.
Людмила. Не сердись, не надо!
Лиза (испуганно). Васса Борисовна… Сергей. Петрович…
Васса (как будто пошатнулась, но спокойно). Что? Зовёт?
Лиза. Они, кажется, померли…
Васса (сердито). С ума сошла! (Быстро ушла. Людмила за ней. Наталья встала на ноги, смотрит на дядю, он — растерянно — на неё.)
Прохор. Даже… ноги трясутся! Иди, Натка, иди! Что там… такое?
Наталья. Если помер, значит, судить некого?
Прохор. Ид-ди, говорю! (Остался один, пьёт холодный чай. Бормочет.) Вот так… чёрт! Ух…
Лиза (вбегает, говорит испуганно, вполголоса). Прохор Борисыч, как же это? Он совсем здоровый был…
Прохор. Что — как же? Был и — нет! И может, это обморок?
Лиза. Совсем здоровый… Прохор Борисыч… давеча, порошок-то…
Прохор (ошеломлённый). Что-о? Это ты… (В ярости схватил её за горло, трясёт.) Если ты, дикая рожа, не забудешь… если ты… ах ты, змея! Что выдумала, а? Как ты смеешь? (Оттолкнул её, отирает пот с лысины.)
Лиза. Вы же сами приказали всё говорить вам…
Прохор. Что говорить? Что видела, слышала, о том — говори! А — что ты, видела? Ты — выдумала! Вы-ду-ма-ла, а не видела. Пошла вон, идиётка! Я те всыплю… порошок! Слово это забудь…
(Выгнал. Мечется по комнате, подходит к двери, и как будто не может шагнуть дальше. Входят Васса, Людмила, за ними Пятёркин.)
Прохор. Что, Вася, как? Действительно?
Васса. Да. Кончился.
Людмила. Мама, я возьму лавр?
Васса. Да, бери.
(Пятёркин выкатывает кадку с лавром. Людмила взяла с подоконников цветы, уходит, тотчас возвращается.)
Прохор. Удивительно, как это он? Вполне… здоров был. Мы с ним до четырёх утра…
Васса. Коньяк пили.
Прохор. Верно. Мне сейчас вот Лизавета сказала — порошок ты ему…
Васса. На изжогу жаловался. Соды попросил.
Прохор (обрадовался). Сода? Ага!
Людмила. Дядя Прохор, ты ужасный! Папа скончался, а ты улыбаешься… Что это?
Прохор. Ничего, Людок…
Васса (у телефона). Шесть — пятьдесят три. Да. Спасибо. Кто? Вы, Яков Львович? Пожалуйте к нам. Нет, сейчас, немедля. Да, Сергей Петрович скончался. Нет, был вполне здоров. В одночасье. Никто не видел как… Пожалуйста.
Прохор (тихо, с восхищением). Богатырь ты, Васса, ей-богу!
Васса (изумлённо). Это что ещё, что ты плетёшь? Опомнись! Дурак…
Занавес
Через несколько месяцев. Та же весёлая комната. Васса — сидит в кожаном кресле. На тахте — Людмила, Наталья, Анна, Евгений Мельников. Отпили чай, самовар и посуда ещё не убраны. Вечер, горит огонь, но в комнате мягкий сумрак. В саду луна, чёрные деревья.
Васса. Ну вот, рассказала я вам старинные свадебные обряды, рассказала, как в старину мужья с жёнами жили…
Анна (тихо). Страшно жили.
Наталья. И глупо очень.
Людмила. А почему люди несчастны, Вася?
Евгений. По глупости и несчастны.
Васса. Почему несчастны — я не знаю, Людка. Вот Онегин с Натальей знают — по глупости. Но говорят — да я и сама видела — умные-то несчастней дураков.
Евгений. Если принять, что богатые умнее бедных…
Васса. Богатые, конечно, умнее, а живут дрянно и скудно. И никогда богатый не веселится так от души, как бедный.
Анна. Это верно.
Наталья. Значит, нужно жить в бедности.
Васса. Вот, вот. Именно — так. Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте, ты — полковой дамой, есть такие. Приданого я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведёте на эти же деньги, да…
Наталья. Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?
Васса. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.
Евгений (мрачно). Я, может быть, во флот перейду…
Людмила. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга…
Наталья. Всё это переделать надо — браки, всю жизнь, всё!
Васса. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.
Наталья. Я без него знаю — с революции!
Васса. Революция вспыхнула да и прогорела — один дым остался.
Анна. Это вы — про Государственную думу?
Васса. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких — научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить — штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу — на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?
Евгений. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?
Васса. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю…
Наталья. Он не похож на Онегина.
Васса. Разве? А такой же — надутый… Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.
Наталья. Ни на кого.
Васса. Из людей?
Евгений (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!
Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты — понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».
Евгений. Не вижу в этом ничего… интересного.
Наталья. Мать любит дразнить людей.
Васса. В этом грешна. Я людям — недруг.
Людмила. Неверно это, Вася!
Васса. Нет, верно. Недруг. Ну, ладно! Поговорили, поба́яли — идите-ка, девушки, к себе, а я поработаю… по хозяйству. Ты, Анна, останься. Ну, пошли, пошли! За ужином увидимся. (Анне.) Ну что, верно — вписался отец Евгения в «Союз русского народа»?
Анна. Верно.
Васса. Это он, дурак, из-за сына. Женьку-то хотят выгнать из кадетского корпуса. Боюсь, испортит мне девку хлыщ этот.
Анна. По-моему, Наташа от скуки занимается им.
Васса. Злым — скука не знакома.
Анна. После смерти Сергея Петровича она очень мрачная стала. И, конечно, слухи эти…
Васса. А слухи живут?
Анна. Да.
Васса. А ты слухам — веришь?
Анна. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять — почему? Такая славная. Жила у вас с детства, все любили её.
Васса. Это Прохорово дело. Он её чем-то запугал.
Анна. Она жила с ним?..
Васса. Заставил. А разве не верят, что Лизавета в бане угорела?
Анна. Не многие верят.
(Поля входит.)
Васса. Чего тебе надо? Ну, чего мнёшься? Говори.
Поля (негромко). Там женщина.
Васса. Какая? В эту пору?
Поля. Трудное имя… Моисеевна.
Васса. Кто-о? (Быстро идёт, остановилась. Анне.) Не говори ничего девицам, я им сюрприз сделаю. Не пускай ко мне никого. (Поле.) Убери самовар, вскипяти маленький. (Ушла.)
