Анна. Ну как — привыкаешь?
Поля. Трудно. Я думала, что мне только девицам служить, а у хозяйки своя будет горничная. Прохору Борисовичу — лакея надо, я за ним ухаживать не могу.
Анна. Пристаёт?
Поля. Такой бесстыдник — невозможный! Вот сейчас гуляет в одной нижней рубахе и поёт, поёт всё одно какое-то. Вчера все уже легли спать, а он гремит железом и поёт. Такая тоска от него. Что это он, Анна Васильевна?
Анна. Ненормальный. Алкоголик, то есть пьяница.
Поля. Я очень благодарная вам, дом хороший.
Анна. А люди — плохие, хочешь сказать?
Поля. Я людям не судья, сама — судимая, хошь и оправдали, а всё-таки в тюрьме сидела. К тому же рассказывают, что до меня горничная повесилась в бане.
Анна. Это — ложь. Она угорела в бане. Готовила баню и угорела. Была она беременная.
Поля. Вот видите, и — беременная!
Людмила (в руках круглая скамейка, за нею Пятёркин несёт кадку с каким-то растением). Вот сюда, ему нужно много солнца. Неправильно поставил, передвинь на середину.
Пятёркин. Слушаю. Так? (Он спрашивает, стоя на одном колене.)
Людмила. Хорошо. Какие у тебя волосы ужасные. Жёсткие, должно быть?
Пятёркин. Даже нисколько, пощупайте.
Людмила (проводя рукой по его гриве). Точно у льва.
Пятёркин. Вот это верно. Это все говорят.
Людмила. Кто — все?
Пятёркин. Знакомые. И — вообще — люди.
Людмила. Что же ты на коленях стоишь?
Пятёркин. Приятно мне на коленях перед вами.
Людмила. Ну уж… сочиняешь! Я бы никогда на колени перед мужчиной не встала.
Пятёркин. Вам это не требуется, он сам пред вами встанет… Вы с мужчиной можете делать что угодно вашему любопытству.
Людмила. А я ничего не хочу. И не буду.
Пятёркин. В этом ваша воля.
Людмила. Подождите, я спрошу садовника, что взять отсюда… (Ушла.)
Анна (из своей комнаты). Не по своей силе, Пятёркин, дерево ломишь.
Пятёркин. А ты не ревнуй. Как знать? Всё может быть, всё надо пробовать.
Анна. Если Васса узнает о твоих разговорчиках…
Пятёркин. От кого узнает?
Анна. Вылетишь из дома в минуту.
Пятёркин. Ты — не скажешь, а Людмилка тогда поймёт обстоятельство игры, когда уже поздно будет. Ты только не мешай. Мешать мне — у тебя расчёта нет. Ты свой барыш аккуратно получаешь, а меня, может, завтра выгонят. Ну, тогда и твои дела пошатнутся…
Анна. Мне — что? Однако видеть тебя в числе хозяев — как будто и обидно…
Людмила (возвратилась). Иди, Пятёркин, больше ничего не надо.
Пятёркин. Желаю вам счастья на сей день и до конца века.
Людмила. Услужливый какой.
Анна. Да.
Людмила. А — пляшет как! Удивительно!
Анна. Всё-таки ты, Люда, осторожнее с ним.
Людмила. А что он мне сделает?
Анна. Ребёнка может сделать.
Людмила. Фу, какая гадость!
Анна. Ребёнок-то?
Людмила. Ты, ты гадость говоришь! (Уходит.)
Анна (вслед ей). Так я — о ребёнке!
Васса (широким движением руки изгоняет Анну и Полю. Рашель — под тридцать лет, одета изящно, но просто, строго, эффектно красивая). Ну-ка, ну, Рашель, садись, рассказывай, как это ты явилась, откуда?
Рашель. Из-за границы.
Васса. Ну да, понятно. Пустили?
Рашель. Нет, я приехала в качестве компаньонки с музыкантшей.
Васса. С чужим паспортом — значит? Смелая ты. Молодчина. И — ещё красивее стала. С такой красотой, да… Ну — ладно! Как — Фёдор? Правду скажи.
Рашель. Скрывать правду — не моё дело. Федя, Васса Борисовна, безнадёжен. Угасает. Доктора говорят — месяца два, три осталось ему жить.
Васса. Сгорел, значит, сын капитана Железнова.
Рашель. Да. Худой, почти прозрачный. Понимает, что приговорён. Но всё такой же весёлый, остроумный. А как мой Коля?
Васса. Сгорел Фёдор Железнов. Наследник мой. Голова всего хозяйства.
Рашель. Коля — спит?
Васса. Коля-то? Не знаю. Наверно — спит.
Рашель. Можно взглянуть на него?
Васса. Нельзя.
Рашель. Почему?
Васса. Его нет здесь.
Рашель. Позвольте! Вы… что это значит?
Васса. Ничего плохого не значит. Коля в деревне живёт, в сосновой роще. Песок там. Там — хорошо. В городе ему вредно жить, у него гланды. Родители плохим здоровьем наградили его.
Рашель. Далеко это?
Васса. Вёрст шестьдесят.
Рашель. Как же мне туда съездить?
Васса. А тебе не надо ездить туда. Ну-ка, Рашель, давай сразу и ясно — поговорим!
Рашель. Умер?
Васса. Тогда и говорить не о чем, одним словом всё сказано. Нет — жив, здоров и хороший, детёныш умный. Он тебе зачем нужен?
Рашель. Я решила его отправить за границу. Там сестра моя замужем за профессором химии, детей у них нет.
Васса. Так я и думала: Рашель, наверно, ребёнка потащит в свой круг. Нет, не дам я тебе Кольку-то! Не дам!
Рашель. Как это? Я — мать!
Васса. А я — бабушка! Свекровь тебе. Знаешь, что такое свекровь? Это — всех кровь! Родоначальница. Дети мне — руки мои, внучата — пальцы мои. Поняла?
Рашель. Позвольте… Я не понимаю вас. Это вы серьёзно? Это… допотопное что-то… Вы же — умная, вы не можете так думать.
Васса. Чтобы не говорить лишних слов, — ты молчи и слушай. Колю я тебе не дам.
Рашель. Этого не может быть!
Васса. Не дам. Думай, что ты можешь сделать против меня? Ничего не можешь. Для закона ты — человек несуществующий. Закон знает тебя как революционерку, как беглую. Объявишь себя? Посадят в тюрьму.
Рашель. Неужели вы воспользуетесь моим положением? Не верю! Вы не сделаете этого. Вы отдадите мне сына.
Васса. Пустяки говоришь. Всё это лишнее — твои слова. Я сделаю, как решила.
Рашель. Нет!..
Васса. Не ори! Спокойно. Колю я тебе не дам. Ему другая судьба назначена.
Рашель. Да — что вы — зверь?
Васса. Я говорю — не ори! К чему это — крик? Я — не зверь. Зверь выкормит детёныша, и — беги, сам добывай хлеб себе, как хошь. Хочешь куриц ешь, хочешь — телят. Конечно, речь идёт не о зайцах, а о серьёзном зверье. А ты вот своего детёныша на свободную добычу не пускаешь. И я внука своего не пущу. Внук мой — наследник пароходства Храповых и Железнова. Единственный наследник миллионного дела. Тётки его — Наталья и Людмила — выделены будут в малых частях, тысяч по пятьдесят, им и того — много. Всё остальное ему.
Рашель. Вы ошибаетесь, если думаете этим подкупить или же утешить меня, — ошибаетесь. Это — невозможно!
Васса. Зачем тебя подкупать, зачем утешать? Ты, Рашель, знаешь — я тебя врагом не считала, даже когда видела, что ты сына отводишь от меня. На что он мне годен, больной? Я с ним неласкова была и видела — ты его любишь. И я тебе сказала тогда — люби, ничего! Немножко радости и больному надобно. Я даже благодарна была тебе за Фёдора.
Рашель (вспыхнула). Всё это — ложь! Это… отвратительно. Я — поверить не могу… Это… зверство!
Васса. Не веришь, а ругаешься. Ничего, ругай. Ругаешься ты потому, что не понимаешь. Ты подумай, что ты можешь дать сыну? Я тебя знаю, ты — упрямая. Ты от своей… мечты-затеи не отступишься. Тебе революцию снова раздувать надо. Мне — надо хозяйство укреплять. Тебя будут гонять по тюрьмам, по ссылкам. А мальчик будет жить у чужих людей, в чужой стороне — сиротой. Рашель, помирись — не дам тебе сына, не дам!
Рашель (спокойней, презрительно). Да, в конце концов вы можете это сделать, я понимаю. Вы даже можете выдать меня жандармам.
Васса. И это могу. Всё могу! Играть — так играть!
Рашель. Чем можно тронуть дикий ваш разум? Звериное сердце?
Васса. Опять звериное. А я тебе скажу: люди-то хуже зверей! Ху-же! Я это знаю! Люди такие живут, что против их — неистовства хочется… Дома ихние разрушать, жечь всё, догола раздеть всех, голодом морить, вымораживать, как тараканов… Вот как!
Рашель. Чёрт вас возьми… Ведь вот есть же у вас, в этой ненависти вашей, что-то ценное…
Васса. Ты, Рашель, умная, и, может быть, я неоднократно жалела, что ты не дочь мне. Кажись, даже говорила это тебе! Я ведь всё говорю, что думаю.
